ляем себе, что этот человек спорадически сотрудничал в «Искре» в первый год ее существования, что с ним велись переговоры о привлечении его в качестве более близкого постоянного сотрудника в «Зарю», и что переговоры эти вел не кто другой, как Г. В. Плеханов. Плеханов вел переговоры со Струве о его постоянном сотрудничестве в «Заре». Этот факт нужно вспомнить, чтобы оценить то значение, которое тогда мог иметь орган «Освобождение» как русский буржуазный орган. Буржуазия взяла самого левого человека, какого только она могла взять. Конечно, до того, чтобы заарканить самого Плеханова, до этого не доходили самые смелые помыслы тогдашней буржуазии, но по существу дела заарканить человека, с которым вел переговоры Плеханов об участии его в плехановском органе, это было уже кое-что.
Это все показывает, что наша буржуазия под влиянием тогда наступившего переворота полевела в достаточной степени, в достаточной степени обозлилась на правительство. Правда, группою, непосредственно финансировавшею журнал «Освобождение», были левые земцы. Но это левое крыло двигалось вместе со всей массой влево. Эти же левые земцы за 10 лет перед тем не шли дальше совещательного представительства, а вот «Союз освобождения», основанный этими самыми земцами в 1902 г., — формально в 1903 г., — с самого начала стал на платформу парламентского правительства, с правильной двухпалатной системой и со всеобщей подачей голосов. Само собою разумеется, что в конечном счете руководители этого союза предполагали, вероятно, надуть почтеннейших российских граждан и как-нибудь ограничить эту всеобщую подачу голосов, но в то время принципиально в «Союзе освобождения» никто не возражал против всеобщей подачи голосов, никто не требовал введения избирательного ценза. Между тем это была организация, по внутренним пружинам, ее двигавшим, несомненно, буржуазная, хотя и тщательно скрывавшая это от тех левых, но не партийных людей, которые втягивались туда. Втягивание этих левых людей было тоже весьма симптоматично. Зачем были нужны эти левые люди? Для вывески. Для того, чтобы представить организацию левее, нежели она была в действительности.
Уже в 1903—1904 г. г. русская буржуазия начинает играть на повышение революции, начинает ту игру, которая заканчивается только после декабрьского восстания 1905 года. Мы привыкли опять-таки представлять себе кадетов как партию, которая тянет вправо. Для эпохи после января 1906 г. это совершенно верно. Тут кадеты определенно становятся монархистами. Но в предъидущий период эти же кадеты существовали в качестве правого крыла революционеров и не подымали вопроса о монархии и республике. Они говорили левому крылу: вы, республиканцы, пожалуйста, устраивайте республику; мы против республики ничего не имеем. А в январе 1906 г. кадеты твердо написали в своей программе, что Россия должна быть конституционной монархией. Что их толкнуло к этому? Декабрьские баррикады и их неудача. До декабрьских баррикад наша буржуазия определенно спекулировала на рост и повышение массового движения. Витте в своих мемуарах сохранил на этот счет любопытную черту. К нему, рассказывает он, в ноябре 1905 г., после октябрьской забастовки, пришел Гессен, тот самый Гессен, который сейчас за границей издает «Руль», — видный кадетский журналист. Витте с ним разговаривал, завлекая, так сказать, кадетскую партию на свою сторону, и стал обещать кадетам всякие перспективы, — «только поддержите меня». Витте в то время, как представитель промышленной буржуазии, тоже нуждался в вывесках. «Только одно условие, — говорил Витте, — откажитесь вы от этих революционеров, от этих бомб, браунингов, призывов к вооруженному восстанию и т. д. Отмежуйтесь резко, скажите, что мы с ними ничего общего не имеем, что да в коем случае за ними не пойдем» и т. д. «Гессен, — говорит Витте, — на меня посмотрел лукаво и спросил: а вы распустите тогда свою армию, полицию и т. д.?». Витте ответил, что этого сделать никоим образом нельзя. — «Как же вы хотите, чтобы мы распустили свою армию?» — сказал Гессен. Таким образом кадеты смотрели на революционеров, как на свое войско: поэтому только что образовавшаяся кадетская партия сочувственно относилась к октябрьской забастовке, всячески выражая свое сочувствие забастовочному движению. Все эти ужимки и прыжки Милюкова к «друзьям слева» (от правых он резко отмежевывался, — говорил, что ничего общего с правыми у них нет), правда, никакого успеха не имели. Помните эту знаменитую карикатуру, где Милюков был изображен с медоточивой улыбкой — «друзья слева». Другая, не столь уже медоточивая улыбка — «союзники слева». Совсем без улыбки — «соседи слева». И наконец, яростный оскал — «ослы слева». В этой гениальной карикатуре — все отношение буржуазии к русской революции за этот промежуток времени. С 1903 по 1905 год буржуазия, несомненно, играла на повышение революции, поддерживала в известной степени революцию, даже в октябре месяце, в период октябрьской забастовки, питерские предприниматели аккуратно платили рабочим за забастовочные дни. Администрации заводов давали казенные пароходы депутатам для поездок в Совет.
Таким образом вот какова была позиция промышленной буржуазии в этот период: вы догадываетесь, насколько она объективно облегчала революционное движение, помогала ему развиваться, в особенности на фоне военной неудачи торгового капитала.
Мне в заключение приходится остановиться буквально только в двух словах на том, что же, глупа была эта политика русской буржуазии? Знала она, к чему это приведет, или нет? Ответ получился в марте 1917 г. Победила революция, несомненно, настоящая рабочая революция. Даже покойник Родзянко не отрицал того, что хозяевами в Питере в марте 1917 года были рабочие. Не только Родзянко, — это понимал даже и Николай II; он записал в своем дневнике, что комитет думы пытается как-то ввести в границы движение, но с ним борется социал-демократический комитет рабочих (так Николай называл Совет рабочих депутатов), и последний сильнее, — думцы не могут с ним справиться. Совершенно ясно, что хозяевами были рабочие. А кто стал у власти? У власти стало кадетское буржуазное министерство Милюкова—Львова, которое получило власть при благосклонном содействии меньшевиков, эсеров и тому подобных элементов. Таким образом политика промышленного капитала вовсе не была такой глупой и вздорной, как могло бы показаться с первого взгляда. Ставка была сделана. Правда, первая ставка была бита. Что делать? Буржуазия нашлась, — она пошла быстро направо, а друзья слева превратились в ослов слева. Но дальнейшее показало, что расчет у русской буржуазии был, несомненно, в известной степени правильный.
Здесь полезно сделать второе разъяснение. Почему же это русская буржуазия так поздно сделала логический вывод из своего положения в торгово-капиталистическом государстве — вывод, который она, казалось, должна была бы сделать тотчас после «освобождения крестьян»; в 1861 году? Почему она вспомнила о парламентарной монархии и о возможности опереться на массы только когда у власти стал Плеве?
Ближайшим ответом мог бы быть тот перевес промышленного капитала над торговым, которым отмечены. 80-е — 90-е годы, и о котором уже говорилось, как об «эре Витте». Буржуазия этого времени жила с царским правительством в необыкновенно добрососедских отношениях.
Я позволю себе вам напомнить, во-первых, что как раз этот таможенный барьер, о котором я говорил, создавался вовсе не путем какого-либо спонтанного законодательного творчества русских правительственных органов. Пошлина на каменный уголь была прямым ответом на ходатайство съезда южных горнопромышленников. Пошлина на чугун в 15 к. золотом с пуда (16 кг) аккуратно отвечала заявлению съезда металлопромышленников, при чем последние заявили свое прошение в 1883 году, а уже в 1884 году оно было полностью удовлетворено. Следующий съезд пожелал получить четвертак за пуд (16 кг), и в 1887 году четвертак был дан. На съезде в Нижнем-Новгороде по поводу выставки в 1896 году, когда газета «Волгарь» писала, что в России «купечество все может», — чрезвычайно характерное заявление нижегородской газеты, газеты ярмарочного города, — представитель министерства финансов говорил:
«Министерство финансов признало нужным познакомиться со взглядами представителей торгово-промышленного класса на вопросы, наиболее их интересующие. Так поступало оно и прежде. Свыше 40 лет моей деятельности при министерстве финансов дают мне право и основание утверждать, что министерство всегда чутко прислушивалось к интересам промышленности и капитала».
Это, может быть, было неверно для всего 40-летнего периода; который охватил этот почтенный человек, ибо до наступления эры протекционизма в 1878 году русское купечество не могло похвалиться особенной благосклонностью министерства финансов, но для 1896 года это было вполне верно. Я приведу другой факт, как на совещании по поводу установления нормального рабочего дня, 11 1/2-часового рабочего дня, представитель министерства финансов буквально плакался на крайнюю требовательность предпринимателей. «Прошлый год, — говорит, — созвали 30 человек, говорят — мало; в нынешнем году созвали 200 человек, говорят — тоже мало. Сколько же вас надо приглашать, чтобы вы удовлетворились?» Эта плачущаяся роль представителя министерства финансов чрезвычайно хорошо подчеркивает, чем реально было это министерство. Русский предприниматель не имел никаких оснований быть особенно ярым радикалом в 90-х годах, ибо у власти стоял его человек, стоял Витте, который фактически был представителем интересов русского капитализма. Я еще об этом скажу, когда буду ближе характеризовать, Витте.
Что же касается другого крыла русской буржуазии, — русских помещиков, то они были более либеральны в то время, чем русский промышленный предприниматель, потому что они пользовались меньшей благосклонностью со стороны начальства, нежели последний. Дворянину, правда, давали подачки время от времени, но его удельный вес был значительно меньше, и вы в моем четырехтомнике найдете жалобы дворянства на то, что его обижают, — но даже левый фланг этой более левой, либеральной части русской аграрной буржуазии не шел дальше проектов совещательного представительства. Оно добивалось того, что купцы уже имели. Купцов призывали, выслушивали. Дворяне говорили: «А нас-то? Пусть и нас выслушивают, мы ведь благородные, у нас грамоты есть. Купцов слушают, а нас нет. Хорошо ли это?». В 90-х годах дворяне большего не добивались.