.
То, что последовало за этим запросом, обрисует нам достаточно ясно состояние охраны памятников в России. Местные чиновники кое-где специально уничтожили каменных баб, дабы ответить в Петербург, что «таковых в подведомственной губернии не имеется». Другие деятели провинциальной администрации прислали ответы пообстоятельней. «В селениях Мариупольского округа..., — доносил Таганрогский губернатор, — находились во многом количестве на могилах или курганах каменные изваяния... во время же проезда по полуденной России в 1818 г. блаженной памяти императора Александра I все мамаи были сняты с курганов и отвезены на почтовую дорогу..., где расставлены вместо дорожных знаков, а когда устроены по большой дороге кирпичные знаки, то мамаи зарыты в землю. При селениях Малом Янисоли и Новой Каракубе тоже находились в большом количестве каменные бабы, но в первом из этих селений в 1779, а в последнем — в 1808 годах все свезены в те селения на фундамент под церкви. В селении Большом Янисоли также имелись на курганах в степи каменные бабы, но при постройке поселянами домов оные свезены, и часть употреблена на фундаменты, а часть отправлена помещиками в свои имения»[236].
Так охранялись памятники в России в первой половине XIX в. Мало улучшений увидим мы и позднее, несмотря на призывы Стемпковского, Кеппена и Фусса. Не только местное чиновничество, но и верховная власть не понимали необходимости организации охраны памятников. Насколько Россия отставала от Запада в деле государственной охраны памятников, показывает хотя бы то, что закон, по которому раскопки становились исключительным правом Археологической комиссии, появился лишь через 52 года после статьи Кеппена — только в 1889 г. До этого в Российском законодательстве не было ни одного постановления, запрещающего грабительские раскопки, если не считать сибирского указа 1727 г., грозившего батогами бугровщикам, отправлявшимся в Киргизскую степь. Это запрещение раскопок курганов было вызвано, однако, отнюдь не заботой об археологических памятниках, а тем, что кочевники часто угоняли лошадей бугровщиков, а то и их самих забирали в плен[237].
И так как самовольные раскопки в России не были запрещены, в течение всего XIX в. курганы и городища повсеместно разрушались кладоискателями или просто любопытствующими. В конце XIX и в начале XX в. предпринимались попытки выработать положение об охране памятников, но эти попытки так и не были доведены до конца. Первое развернутое государственное законоположение об охране исторических памятников появилось только в годы советской власти.
То, что царская Россия отстала от Запада в организации охраны археологических памятников, не случайно. Охрана археологических объектов — это только часть одного большого дела — охраны памятников прошлого вообще, среди которых первое место принадлежит памятникам архитектуры. Охрана памятников архитектурных не отделима от охраны памятников и археологических. До тех пор, пока на Западе господствовало убеждение, что только античная архитектура представляет собой настоящее искусство, а готика и романский стиль — варварские произведения, шокирующие истинно возвышенный вкус, не было и речи об охране памятников во Франции, Германии и Англии. Только после того, как высказывания Гете и в первую очередь увлечение средневековым искусством писателей и художников романтизма (1831 г. — «Собор Парижской Богоматери» Гюго) привлекли внимание общества к памятникам национальной архитектуры средневековья, появились Комитеты охраны памятников, и как археологические, так и архитектурные объекты стали регистрироваться и охраняться.
Совершенно то же наблюдается и в России, только здесь понимание ценности национальной русской архитектуры пришло еще позднее, чем на Западе. Трудно поверить, что замечательные памятники архитектуры и живописи Киевской, Новгородской и Московской Руси, которые знает сейчас каждый культурный человек, в первой половине XIX в. казались всем абсолютно неинтересными.
В 1817 г. Карамзин написал «Записки о Московских достопамятностях». В них рассказывается, когда были построены Кремль и некоторые московские церкви и здания. В «Записках» говорится о Коломенском, но церковь Вознесения, ныне всемирно известная, даже не названа. О храме Василия Блаженного сказано лишь два слова — «готическая церковь». О многих же интереснейших средневековых памятниках Карамзин совершенно спокойно говорит, что они года два-три назад «разобраны за ветхостью»[238].
В 1826 г. издана статья В. И. Григоровича «О состоянии художеств в России». Это одна из самых ранних работ по истории русского искусства — первая ценная сводка о наших художниках XVIII в. Но вот что пишет Григорович о более раннем периоде: «Пусть охотники до старины соглашаются с похвалами, приписываемыми каким-то Рублевым... и прочим живописцам, жившим гораздо прежде царствия Петра: я сим похвалам мало доверяю... Художества водворены в России Петром Великим»[239].
Если такие ошибочные взгляды высказывали историки и искусствоведы, то не удивительно, что даже крупнейшие деятели русской литературы оказались не свободными от тех же заблуждений. «Хотя Новгород и древний город, — пишет Белинский в 1845 г., — но от древнего в нем остался только Кремль, весьма невзрачного вида, с Софийским собором, примечательным своею древностью, но ни огромностью, ни изяществом»[240]. На Пушкина, по-видимому, не произвела особого впечатления архитектура Новгорода, Пскова, Владимира, где он бывал. Во всяком случае, никаких высказываний о ней мы не найдем в его письмах, записях и произведениях, хотя, скажем, в стихах Пушкина трижды мелькает имя весьма заурядного итальянского художника Альбани.
В свете этого неудивительно, что до середины XIX в. проблема охраны русских архитектурных памятников даже не стояла. Подлинным искусством считались только здания в стиле классицизма и ампира, но они были слишком близкими по времени, слишком еще «живыми» постройками, чтобы можно было говорить о них как о памятниках, требующих охраны. Поэтому в начале XIX в. первые попытки сохранить остатки древности были сделаны не в отношении русской архитектуры, а в отношении памятников Крыма. Ценность памятников античной культуры и необходимость их сохранения были для русского общества первой половины XIX в. наиболее бесспорными.
Еще в 1805 г. Александром I было отдано распоряжение «об ограждении от разрушения» памятников древности в Крыму[241], но это распоряжение, сформулированное слишком общо, не дало результатов. Путешествуя по Крыму в 1819 г., драматург и поэт Василий Васильевич Капнист (1758—1823), автор знаменитой «Ябеды», повсеместно увидел разрушение остатков старины и взволнованно написал об этом министру народного просвещения А. Н. Голицыну[242]. Капнист предлагал организовать постоянный надзор за ломкой камня для построек и принять меры к тому, чтобы все случайные находки древностей сдавались правительству. Письма Капниста возымели действие. В 1821 г. академик Г. Кёлер (1765— 1838) и архитектор Паскаль были посланы для осмотра остатков древности в Крыму. Вернувшись, они подали правительству записку, где памятники Крыма делились на две группы. В первую входили те памятники, которые нуждались в реставрации, после чего они имели бы тот же вид, что и до разрушения. Таковы, по мнению Кёлера, укрепления Мангуп-кале, Балаклавы, мечеть в Евпатории и т. д. Ко второй группе отнесены развалины, по которым реставрировать постройки уже невозможно, но которые требуют консервации, после чего они «могут существовать целые веки». Это развалины античных зданий и гробниц около Керчи, Херсонес. Министерство внутренних дел, рассматривавшее заключение Кёлера, вынесло весьма показательное для той поры решение, что охранять надлежит только греческие и генуэзские памятники, а не татарские, турецкие или какие-либо другие. На консервацию греческих древностей Крыма особым указом было выделено 10 000 рублей[243].
Таким образом, распоряжения об охране памятников в России в XVIII в. касались памятников восточной архитектуры (Болгар), в начале XIX в. — античных и средневековых памятников Крыма. С середины XIX в. положение несколько меняется. С одной стороны, в русском обществе усилился интерес к отечественной истории, нашедший отражение в сочинениях славянофилов и близких к ним литераторов. В 1849 г. появляется первая работа о русской иконописи И. П. Сахарова[244]. В 1846—1859 гг. И. М. Снегирев издает альбомы «Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества»[245]. С другой стороны, правительство пыталось оторвать русскую культуру от западных традиций (античность — ренессанс — барокко — классицизм — ампир) и переориентировать ее на византийский путь развития искусства. Так, 23 марта 1841 г. был опубликован специальный указ, предписывавший архитекторам при постройке церквей придерживаться «вида древнего византийского зодчества»[246].
Как идущий снизу интерес к русской старине, так и тенденция верхов к консервации форм византийского зодчества в современном русском искусстве привели к мысли о необходимости охраны памятников русской архитектуры. Это находит отражение в двух указах 1840-х годов. 12 декабря 1843 г. Синод запретил записывать при реставрации церквей древние фрески[247], а 14 февраля 1848 г. после сообщения о разрушениях кремля в Коломне появился указ «о наблюдении за сохранением памятников древности», касающийся уже Средней России с ее остатками памятников древней Руси