В сентябре 1762 г., по случаю коронации, Двор, Сенат и Синод собрались в Москве, и комиссия по ликвидации церковных поместий должна была открыть свои действия. Задуманная реформа, кружившая головы крестьянству, конечно не утаилась от него, и начались волнения — предтечи Пугачевщины. Пущен слух, что духовные власти теперь уже не господа. Крестьяне прекратили платеж оброков, не шли на работы, грабили склады «экономического» хлеба, снимали урожаи в свою пользу. Агитаторы тайком показывали какой-то «сенатский указ» с «печатью», всегда производившей на мужиков магическое впечатление. Полиция потребовала от Военной Коллегии воинской силы для усмирения. Особый указ разослан был духовенству для прочтения с амвона в церквах.
Между тем, созданная для проведения секуляризации Комиссия потребовала создания исполнительного органа. И опять для этой практической миссии передачи земельных имуществ из одних рук в другие воскрешена 12.1.1769 г. была в последний раз печальной памяти «Коллегия Экономии», но уже без всякого участия духовенства, из чиновников светских, государственных, с назначением доходов в государственную казну. Курьез истории заключался еще в том, что на юге, в границах Малороссии, особая судьба землевладения, устроенного по законам Польского Государства, требовала отсрочки секуляризации. Но в 1786 г. последняя проведена была и там. И тогда только могла быть окончательно похоронена старушка «Коллегия Экономии».
Черное и белое духовенство генерально было переведено на грошовое по цифрам «жалованье» из Государственного Казначейства.
Дело Арсения Мациевича
Трагическая судьба Арсения иллюстрирует глубокую разницу идеологии, подсознательно залегшей в психике русских южан, выросших в атмосфере латинства и польщизны. Церковники великороссы, как им ни тяжела была бытовая революция секуляризации, встретили ее и вынесли как тяжелый долг пред родным государством и народом. Южане, как и Арсений, в их внутренней драме не были поддержаны великорусским большинством.
Арсений, как мы видели, уже давно вступил на стезю протеста против неизбежных последствий церковной реформы Петра. И при Елизавете Петровне он уже открыто боролся с Коллегией Экономии. Пафос его питался его личным пристрастием к делам хозяйственным. Инстинкт высоко полезный и благородный. Но как у патр. Никона, так и у Арсения, интерес хозяйственный вносит уродливые черты в их архиерейскую мораль. Тот и другой в азарте борьбы соблазняются прибегать к духовному орудию — анафеме. Помещик Обрезков выиграл в суде тяжбу с Ростовским монастырем. Арсений налагает на него, на его семью и на всех его крепостных людей церковное отлучение: «Обрезковых люди наносят церкви Божией немалую обиду и разорение. Того ради учиненным за своим архиерейским подписанием повелел: показанного майора Обрезкова Матвея и сына его — отлучить. Женам и домашним их того Пазушинского приходу, дворовым их людям и крестьянам и домашним же их всем объявить Божие и его архипастырское неблагословение и от входа церковного их всех отлучить, и как в церкви Божии входить, так и до исповеди и причастия св. Таин не допускать и в домы их не входить никому ни с какими требами».
Так же поступал четверть века спустя и земляк Арсения по Киевской Академии, архиеп. Тобольский, благочестивый Павел (Конюскевич), нетленные мощи которого покоились до революции в Киево-Печерской Лавре. Он отлучал и за малые проступки.
При самом начале своего архиерейства в 1742 г. Арсений критикует Коллегию Экономии в лицо в очень дерзновенном стиле: «Церковь Божия и так в крайнем озлоблении и разорении обретается от многих через мимошедшее время хищных волков, губящих и истребляющих имения церковные образцом преславного Церкви гонителя и мучителя, безбожного и законопреступного царя Юлиана». Коллегия Экономии обжаловала Сенату такой стиль: пишет он «не по силе Генерального Регламента и Указов и с немалым нареканием… речи поразительные, резкие… почему-то включено об Юлиане Законоотступнике, тогда как Коллегия Экономии существует с 1701 г. и строго действует по Высочайшим указам» (!!).
В другой «промемории» в Коллегию Экономии по поводу присылки на кормление отставного солдата в Ростовский Авраамиев монастырь Арсений пишет, почему не спросили предварительно: «есть ли в епаршеских монастырях порожние порции, а посылают солдат в монастыри так, нахально… В этом неусыпное желание Коллегии Экономии все монашество истребить и искоренить и церкви разорить». Чтобы решиться на такие «наглые и нахальные нападения на святые дома» надо презреть правду. «У кого удобнее из порций убавить и дать солдату: у бедного ли монаха или у коллежского члена, которому и сверх жалованья из монастырей везут немало?»
И новую партию инвалидов в 1742 г. Арсений опять не принял. Коллегия Экономии пожаловалась Сенату. Арсений и Сенату ответил резко. Сенат — Синоду, чтобы «впредь Ростовский митрополит не писал поносительных слов, обращенных к лицу Сената». Синод не мог одобрить такой войны с Сенатом. И, едва ли не для прямого искушения Арсения, к нему направили для кормления в монастырь колодника и при том сумасшедшего. Арсений не принял и грозно укорял Синод ссылкой на указы Петра Великого и его дщери. От Синода летит новый выговор: — не сметь писать в Синод «с такою надменною злобою» и «бесстрашием», под угрозой лишения сана и даже клобука. Для смирения выговор послан не прямо, а в Московскую Синод. Контору. Туда вызвали Арсения и вынудили у него расписку: «сей выговор Арсений митрополит слышал и, во исполнение предписания, оный выговор учинен ему».
Арсений вдруг как бы прозрел и умозаключил, что из этого тупика выход ему один — на покой. Синод обрадовался и сделал доклад императрице Елизавете. Но Елизавета благоволила Арсению и доклада не утвердила. Ее семейная атмосфера располагала ее доверять ревности архиереев-южно-руссов. Но земельная аристократия продолжала вновь и вновь ставить на очередь вопрос о конфискации. В 1757 г. у Арсения гостил земляк, архиепископ соседнего Переяславля, Амвросий (Зертис-Каменский). Он завел речь с Арсением о приближении опасности «общему церковному добру». И он, Амвросий, уже лично ходатайствовал пред императрицей — «избавить церковь от озлобления». Арсений в доказательство своего единомыслия вручил гостю уже давно заготовленную им записку к верховной власти. Амвросий, вернувшись домой в Переяславль, прочел записку и пришел в ужас от ее стиля и тона. Он немедленно написал Арсению, что такой обличительный текст невозможно подавать государыне. Амвросий предпочитал высказать царице все острые мысли и формулы устно и для этого ехать в С.-Петербург. Приводил в пример личную поездку ко Двору Флавиана Антиохийского в начале V века и других подвижников, оставлявших затвор и являвшихся лично к императорам. А сейчас Арсений будет представителем новоявленного (1752 г.) чудотворца Димитрия. Но Арсений не поехал, ибо получил известие, что дворянство подало доклад о взятии церковных имений, за подписью и самого канцлера, гр. А. П. Бестужева, которого Арсений наивно считал своим полным единомышленником. Арсений шлет ему горячее письмо. Конечно, были ходатайства и пред Разумовским. Осведомленная о волнении Елизавета на этот раз остановила дело, сказав: «как хотят после моей смерти, а я не подпишу». Что оппозиция Арсения тут сыграла свою роль, подтвердили придворные, через пять лет съехавшиеся в Ростов в мае 1763 года на переложение мощей св. Димитрия. В настоящий момент это вновь вдохновило и ослепило Арсения. В своем новогоднем (1763 г.) поздравлении Екатерины, Арсений просит Государыню, чтобы «Дом Божий Ростовский» не остался в забвении. Но Екатерина уже составила свое мрачное мнение о «фанатизме» Арсения. А последний продолжал отягчать свою криминальность новыми данными. Еще со времени ереси жидовствуюших (ХV в.) в чин православия введены анафемы в защиту церковных имуществ. Вот что Арсений изменил и добавил в тексте анафематизмов.
В чинопоследовании 1642 г. было написано:
I
Иже кто встанет на церкви Божии, злии крамольницы и советницы их, да будут прокляти.
II
Вси насильствующии и обидящии св. Божии церкви и монастыри, отнимающе у них, данная тем села и винограды и аще не останут от сего дне такового начинания, но и еще помышляюще таковое злодейство, да будут прокляти.
У Арсения читалось так:
I
Иже кто встанет на церкви Божии, на храмы и места святии да будут прокляти.
II
Вси насильствующии и обидящии св. Божии церкви и монастыри, отнимающе у них данная тем от древних богомольцев и монахов благочестивых имения и через то воплощения Христова дело и бескровную жертву истребляющии, аще не останутся от сего дне такового начинания, но и еще помышляти будут такое злодейство, яко Анания и Сапфира и яко крайнии врази Божии, да будут прокляти.
Вообще текст чина изменялся в связи с ходом истории. От времени Петра Великого в чине православия до конца 80-х годов ХIХ в. звучали поименно выкликаемые протодиаконом «анафемы», с троекратным повторением их хором. «Гришке Отрепьеву», «Стеньке Разину», «Емельке Пугачеву». При условии такой изменяемости текста, в действии Арсения не было ничего формально незаконного. Эту широту епископского права анафематствования, не отрицая ее в принципе, отмечает и официальная ростовская летопись под 1763 г.: «9 февраля митрополит учинил проклятие на раскольников и прочих еретиков. Начали между еретиками проклинать и тех, которые подписались к увольнению крестьян от монастырей в казну». Очевидно, в тогдашнем общественном мнении усматривалось в этих «перегибах» митр. Арсения нечто безмерное. Но чужак — южно-русс Арсений был к этому нечуток. Как и сам святитель Димитрий, по-видимому, вел бы себя в духе Арсения. При восстановлении Петром В. в 1700 г. Монастырского Приказа св. Димитрий писал: «Хощеши ли грабити церковная? Спроси Илиодора, казначея Селевка, иже пришел бе в Иерусалим грабити церковная. И биен бысть ангельскими руками». В том же 1765 г. предположено было, и действительно состоялось 25-го мая, переложение мощей св. Димитрия в новую раку, заготовленную еще при императрице Елизавете и хранившуюся в ризнице СПБ Петропавловского собора. Арсений наивно рассчитывал использовать предстоявший приезд на это торжество новой императрицы, чтобы вырвать у нее какую-то льготу для продолжения церковного землевладения. Между тем в глазах Екатерины Арсений был уже человеком обреченным. Она запретила до ее личного приезда в Ростов перелагать мощи святителя Димитрия, чтобы Арсению не дать повода сделать какое-либо выступление в пользу маниакально владевшей им церковно-имущественной идеи. В письме (28.II.1763 г.) к графу А. Вас. Олсуфьеву Екатерина пишет: «Понеже я знаю властолюбия и бешенства Ростовского владыки, я умираю, боюсь чтоб он не поставил раки Дмитрия Ростовского без меня».