VII
Казачество на "диком поле" и украйнах
На среднем и нижнем течении Волги, Дона, Северного Донца и на всех левых притоках Дона так же, как и на нижнем Днепре, хозяйничала иная среда - загадочная, хотя и очень известная среда "польских", т.е. полевых, казаков. С государственных земель Москвы и Речи Посполитой на юг, к Черноморью, через линии пограничных укреплений постоянно просачивалось население, выжимаемое тисками того общественного порядка, который в обоих государствах одинаково приводил к закреплению за льготным землевладельцем земледельческого класса. Попадая на Поле, выходцы из государства не бродили поодиночке, а соединялись в группы с вожаками во главе. Эти соединения совершались по известным, жизнью выработанным обычаям и обращали выходцев в военные товарищества, или бродившие по Полю с реки на реку и с дороги на дорогу или оседавшие где-нибудь в безопасном и удобном месте на постоянное житье. Польско-литовское правительство еще в середине XVI века успело взять в свои руки часть таких казачьих поселений по Днепру; московское же правительство только к концу столетия стало твердою ногою на верховьях Дона и С. Донца - в области, где жили и действовали казаки. Но ни та, ни другая власть не были в состоянии ни остановить отлив населения из государства, ни распоряжаться его размещением на новых местах, ни направлять, наконец, в интересах государственных деятельность казачества. Неуловимые в необъятных пространствах "дикого поля" благодаря своей большой подвижности, казачьи отряды, "станицы" по тогдашним выражениям, "казаковали" или "гуляли", где и как хотели. Они искали себе пропитание охотою, рыболовством и бортничеством в своих хозяйственных заимках, "юртах", или на временных остановках, "станах". Они держались на речных путях и полевых сакмах с целью простого разбоя и грабили не только торговые караваны, но и государевых послов или послов иностранных, ехавших в Москву. Они проникали на юг и восток к границам ногайских, татарских и турецких поселений и грабили "басур- манов", уводя от них полоняников, за которых потом брали выкуп. Они, наконец, предлагали свою службу правительству и частным лицам, составляя из себя особые отряды со своими атаманами и есаулами, которых они избирали сами из своей среды или к которым поступали под начальство по "прибору", т.е. по вербовке.
До половины XVI века вся эта масса гуляющего люда на московских окраинах пребывает в состоянии полного брожения: у казачества не заметно ни внешних центров ни общей организации. Московское правительство хорошо не знает, много ли "людей на Поле" и какие это люди, и можно ли безопасно ехать через Поле. В середине же XVI столетия на Поле происходит некоторый перелом: выселение из украйн на дикое поле принимает большие размеры, и казачество начинает скучиваться в некоторых местах в значительные организованные скопища. В 1546 году из Путивля доносят в Москву: "ныне, государь, казаков на Поле много, и черкасцев, и киян (т.е. малороссийских), и твоих государевых: вышли, государь, на Поле изо всех украин". В 1549 году обнаруживаются уже казачьи городки на Дону "в трех и в четырех местах", из которых казаки громят ногайцев. В то же время они у ногайцев, по словам последних, "Волги оба берега отняли"; на Волге, - по крайней мере в 60-х годах XVI века, - действительно были казачьи городки. В 80-х годах казаки проникли и на Яик, где их считали сотнями. На Дону же в эти годы уже образовался постоянный центр низового казачества - так называемые Раздоры, городок на слиянии Дона с Сев. Донцом. Выше Раздор на Дону были и другие казачьи городки, но они не пользовались таким значением, как городок в Раздорах. Они принадлежали "верховым" казакам, которые жили и бродили, так сказать, внутри Поля, питаясь мирным промыслом или случайными грабежами. Раздоры же были сборным местом "низового" казачества, которое действовало главным образом против "басурман" и прежде всего против Азова. В сущности своей эти действия сводились к пограничной войне и к разбойничьим набегам, целью которых было взять "полоняников" и пограбить "живот"; сами казаки говорили, что они живут выкупом, который получают за пленных: "и нам вперед как на Дону жить, что уж вперед у нас полоняников окупать не станут?". Тем не менее низовые казаки считали себя защитниками государства и Русской земли от неверных и гордились такою своею службою пред верховыми казаками, говоря, что "верховые же казаки государевы службы и не знают". Соблазняясь теми выгодами, какие получало государство от существования на его границах даровой стражи от татар и ногаев, московское правительство поддерживало подобные взгляды низовых казаков. Оно вступало с ними в сношения, посылало им даже боевые припасы и давало служебные поручения, например, конвоировать государева посла от Азова "до Ряжскаго города меж себя город от города". Говоря им: "холопи вы государевы и живете на государевой вотчине", оно приглашало их к послушанию и порядку, требовало, чтобы они "жили в миру" с Азовом и чтобы "промышляли государевым делом" - охраняли украйну от татарских и ногайских набегов. В 1592 году правительство даже пыталось взять низовых казаков под постоянный надзор и послало в "головы" к "войску" в Раздоры сына боярского Петра Хрущева, с которым казаки должны были "послужить". Но казаки дали отпор этим покушениям на их вольность и не приняли Хрущева, говоря, что "прежде сего мы служили государю, а голов у нас не бывало, а служивали своими головами". Когда же в 1604 году тот же П. Хрущев вторично был прислан царем Борисом отговаривать казаков от соединения с самозванцем, то казаки просто- напросто отвезли его самого к самозванцу как своего пленника. И вообще низовые казаки мало повиновались московским внушениям, ибо Москва, еще не овладевшая "диким полем", не была страшна его вольному населению.
На приволье "дикого поля" легко можно было укрыться от всякого врага и избежать всякого надзора. Если Москва не могла прибрать к рукам казачества, то и вновь возникшие казачьи городки с их выборными атаманами не могли привить дисциплину и порядок, а вместе с тем дать жилище и обеспечение толпам вольницы, бродившим вдали от этих городков. Некоторое устройство получило сосредоточенное в Раздорах низовое "войско"; верховые же казаки, раскинувшиеся на громадном пространстве от Путивля и Белгорода до нижней Волги, жили и действовали в полной разобщенности. Когда число их увеличилось от более энергичного выселения из государства, их "юрты" и "ухожаи" уже не могли кормить всего населения, и оно частью обращается к разбою, частью ищет более приглядного промысла. Увеличивается число "воровских" казаков, но растет число и тех, которые обращаются к государству, или просто возвращаясь в оставленную родную среду или предлагая правительству свою казачью службу. Нередко встречается в документах конца XVI и начала XVII вв. указание на то, как выходят с Поля в государство бывшие казаки: один "погулял на Волге в казакех, а с Волги пришед пожил в монастыре"; другой "побыл на Поле в казакех у атамана у Ворона у Носа лет С восемь, а с Поля пришел в Новгород проведывати родимцев"; третий, родом из Великих Лук, попал в полон в Литву, из Литвы вышедши, "был на Дону", а затем пришел обратно в новгородские места; четвертый, непрерывно бродя из места в место в Поволжье, много раз менял казачье состояние на батрачество в поволжских городах и уходил обратно в казачьи юрты. Так действовали гулящие люди в одиночку. Обращались они к государству и целыми отрядами. Во второй половине XVI века, как мы не раз уже видели, правительство московское на "диком поле" и в понизовых городах деятельно устраивало оборону вновь завоеванных и занятых местностей. Для крепостных гарнизонов и пограничной милиции оно нуждалось в людях и "прибирало" их отовсюду, откуда могло. Охотно оно принимало и само звало на свою службу и полевых казаков. Еще в XV веке бывали казаки в московских войсках, а в XVI-м они состояли на московской службе в громадном количестве. В каждом южном городке в составе гарнизона были казаки, обеспеченные поместьями или кормовыми и денежными дачами. Там, где "гулящих" людей прибирали в казаки поодиночке, они служили под начальством голов и сотников, назначаемых от правительства; там же, где казаки взяты были на службу целыми отрядами, у них были свои атаманы. Этим атаманам правительство поручало и дальнейший прибор казаков. Таков был "атаман польский" Михайло Чер- кашенин, имя которого прославлено даже в песне2. Мы видим его с казаками в 1572 году на государевой службе в Серпухове в большом полку; его же прибора поместные казаки провожают послов на Поле, и мы узнаем, что испомещены они между прочими в Рыльском уезде. И тот же "Мишка Черкашенин" поднял донских казаков на Азов за то, что крымский хан казнил его сына Данила: "казаки донские (говорил хан) за Мишкина сына Азов с отцом (т.е. с самим Мишкою) взяли и лучших людей у меня взяли из Азова 20 человек, да шурина моего", и всех их казаки хотели было отдать в обмен за Мишкина сына. Так велико было влияние атамана, который действовал и на "берегу", и на Севере, и на Дону. С помощью таких-то вожаков, выдвигаемых степною жизнью, московское правительство и могло привлекать на свою службу бродячие станицы казаков. Когда в 1591 году готовился поход на Терек и Койсу, правительство рассчитывало собрать в Астрахани более 1500 вольных казаков и для такого числа заранее готовило запасы и жалованье. Через таких же атаманов привлекали на свою службу казаков и частные лица. Известные Строгановы постоянно держали у себя казачьи станицы, и в большом числе: в 1572 году прислали они в Серпухов на государеву службу 1000 казаков с пищалями; десять лет спустя несколько сотен их с Ермаком послали они за Камень. Были казаки на службе и у бояр в вотчинах - у князя И.Ф. Мстиславского на Веневе, позднее у И.Н. Романова под Калугою.
Принимая на себя службу, казачьи станицы иногда должны были обращать свои силы на свою же братию, тех казаков, которые "воровали", т.е. жили грабежом на Поле и на реках. Они ловили этих "воровских" казаков и приводили их в города, но и сами иногда терпели от них и становились жертвами служебного долга. Однако это не влияло на чувство солидарности, которым связаны были все казаки в одно независимое от государственных порядков товарищество. С государевой службы можно было отъехать или "сойти" на Поле и рассчитывать на добрый прием в "польских" станицах, снова "почать стояти с ними вместе". Когда из Серпухова в 1593 году сбежал с государевой службы казак и, приехав "назад в войско", стал рассказывать атаманам и казакам, что "на Москве их товарищем нужа великая: государева жалованья им не дают, а на Дон не пускают... а иных в холопи отдают", - то этот рассказ возбудил сочувствие казачества и отвратил многих от службы Москве.