Итак, выросшее численно к концу XVI века казачество еще не объединилось в какой-нибудь правильной организации. Донская община, получившая в XVII веке определенное устройство, в XVI-м только еще зарождалась; она не захватывала в свой состав не только всех живших на Поле казаков, но даже и всех собственно донских. Верховые донские юрты и городки и казачество прочих рек и речек жило в розни, даже во взаимной вражде: московские казаки громили черкас, черкасы громили московских, служилые сбивали с речных и степных путей "воровских" казаков, воровские грабили и убивали служилых. Масса казаческая в хаотическом брожении легко переходила от разбоя к службе государству, от борьбы с басурманами к насилию над своим же братом казаком. Одно сознание личной независимости и свободы от тягла и принудительной службы, одна вражда к привилегированным землевладельческим классам, "лихим боярам", и отвращение от земледельческого труда, который вел тогда к закабалению работника, объединяли казаческие толпы, противополагая их служилому и тяглому люду, жившему в государственном режиме. С точки зрения современного общежития мало понятно это брожение народных масс на границах государства и еще менее понятна та легкость, с какой эти массы входят во временное общение с тем самым государством, из которого они только что вышли и которому повиноваться они вовсе не расположены. Все это - своеобразные явления той эпохи, когда государство, рожденное порывами к объединению сознавшей себя народности, определило свой национальный характер, но не успело еще определить территориального состава и социального склада20.
ГЛАВА ВТОРАЯ
кризис второй половины xvi fieка
i
Симптомы кризиса и его определение
Мы закончили обзор Московского государства и знаем, как сложен был его состав и как разнообразны были по характеру его части. Торгово-промышленные северные области со значительным развитием независимого от частных владельцев крестьянского землевладения, с процветанием сильного не одним многолюдством, но и достатком тяглого посада, с почти полным отсутствием служилого люда на поместьях - мало походили на южные окраинные области, в которых все почти земледельческое население было "прибрано" на государеву службу и пахало на собственном своем "поместье" и на государевой пашне, в которых на посадах почти не было тяглых людей и северный "мир" заменен был стрелецкою "сотнею" и казачьим "прибором". Западная часть государства, с ее старинными торгово-промышленными городами Новгородом и Псковом, которые втянули в себя все силы и интересы, руководившие хозяйственной жизнью края, и процветали в то время, когда окрестные места теряли исконное промышленное население, меняя его на пришлое военное, - мало имела общего с восточными областями или Низом, где, наоборот, только что начиналась хозяйственная деятельность русского племени и рядом с военными гарнизонами оседал мирный земледелец и промышленник, недавно пришедший из "верховых" городов. Наконец, центр государства, в котором крестьяне бросали свою пашню, посадские оставляли свой посад, служилые люди "пустошили" свои поместья и вотчины, а монастыри прибирали к своим рукам брошенное и запустошенное, - представляет собой некоторый хаос, образовавшийся на развалинах прошлого порядка, и тем напоминает нам "дикое поле", на котором в таком же хаотическом брожении носились элементы этого прошлого порядка, еще не улегшиеся, да вряд ли и способные улечься в какую-либо форму гражданственности и образовать собой новый порядок.
6 С.Ф Платонов
Теперь нам предстоит познакомиться с теми внутренними движениями в московском обществе и государстве, которые происходили в XVI веке и привели государство, изученное нами, к серьезнейшему кризису и смутам.
Мы следуем тем из наших писателей, которые полагают, что Смута начала XVII века имела корни в московской жизни, а не была сюрпризом, приготовленным Московскому государству польскими "кознями" и папской "интригой". Разумеется, мы назвали бы политику Речи Посполитой и папской курии недальновидною и неискусною, если бы она не умела во-время понять и оценить происходившие в московской жизни замешательства и если бы она не пыталась извлечь из них свою пользу. Но мы не думаем, что эта политика могла привить здоровому политическому телу заразу междоусобия и могла поднять народные массы друг на друга без причин, лежавших в их быте. Думать так - значит отказываться от всякой надежды понять действительное значение Смуты и правильно объяснить ее происхождение.
Московские люди, жившие в условиях, в которых созревала Смута, чувствовали ее приближение. Без привычки к свободному и простому изложению наблюдений и впечатлений, они в своих писаниях оставили нам не ясно выраженные опасения и предчувствия бед, но намеки, смутные и тревожные, смысл которых, однако, остается вне сомнений. Из памятников письменности того времени всех яснее говорит о грядущих бедствиях известная "беседа Валаамских чудотворцев", составленная во второй половине XVI века, в те годы, когда уже стал ясен разброд населения и упадок хозяйства в центральных и западных местностях государства. Обращая наблюдаемые в действительности факты в пророческое предсказание чудотворцев, "беседа" говорит, что "при последнем времени" запустеют волости и села "никим гоними", "люди начнут всяко убывати, и земля начнет пространнее быти, а людей будет менше, и тем досталным людям будет на пространной земле жити негде". Это, разумеется, не предсказание; предсказание начинается там, где автор говорит, что "царие на своих степенех царских не возмогут держатися и почасту пременятися начнут". Писавший во времена Грозного и призывавший читателя молиться "за царя и великаго князя и за его царицу и великую княгиню и за их благо- родныя чада", автор в действительности не мог видеть частой смены царей и додумался до нее путем пессимистических размышлений. Московская жизнь представлялась ему в безотрадном свете благодаря "царской простоте", "иноческим грехам" и "мирскому невоздержанию", он понимал, что дело идет к общему потрясению, и представлял себе его по-своему. Та же мысль о близости потрясений была и у князя Курбского, когда он из Полоцка писал Грозному в 1579 году, что те "не пребудут долго пред богом, которые созидают престол беззакония", и грозил царю скорой погибелью "со всем домом" за то, что он "пустошит землю свою и губит подручных всеродне". Рядом с подобными не вполне вразумительными литературными иносказаниями в одном официальном акте 1584 года находим совершенно ясное, хотя и короткое, указание на общественный кризис и "тощету". Этот акт - приговорная о тарханах грамота, поводом к которой было "многое запустение за воинскими людьми в вотчинах их и в поместьях" и выход из-за служилых людей крестьян, т.е. уже знакомый нам упадок служилых земельных хозяйств. Таким образом в московском обществе и правительственной среде существовало представление о том, что дела в государстве идут неправильным путем, не в должном направлении, и русские люди чувствовали близость той или другой развязки21.
Конечно, из разговоров с русскими же людьми, - непосредственно или через других своих соотечественников, - узнал известный Джильс Флет- чер обстоятельства московской жизни его времени. Он был в Московском государстве в 1588-1589 гг., а в 1591 году была уже издана в Лондоне его книжка "Of the Russe Common Wealth". В V главе этого труда Флетчер сообщает между прочим, что младший брат царя Феодора Ивановича Димитрий живет далеко от Москвы, под надзором и охраною матери и ее родных, но, как слышно, жизнь его находится в опасности от покушений со стороны тех, которые простирают свои виды на обладание престолом в случае бездетной смерти царя. Раньше смерти царевича Флетчер знал ее вероятность; ему был известен даже слух о том, что царевича хотели извести ядом, - тот самый слух, который впоследствии мелькает в различных русских сказаниях. Заключая рассказ о роде русских царей, в конце V главы, Флетчер замечает, что, повидимому, царский род "скоро пресечется со смертью особ, ныне живущих", и это произведет переворот в Русском царстве. В глазах Флетчера ожидаемый переворот не должен был ограничиться простою сменою владетельных лиц. В IX главе, при описании опричнины и опал Грозного, он говорит, что политика Грозного и его, с точки зрения Флетчера, "варварские" поступки, хотя и прекратившиеся с воцарением Феодора, так потрясли все государство и до того возбудили всеобщий ропот и непримиримую ненависть, что, повидимому, это должно кончиться не иначе, как междоусобием (a civill flame). В то же время Флетчер соображал, что в этом междоусобии или восстании, если оно произойдет, руководство и решающая роль должна принадлежать войску (the militarie forces), а не народной массе и не знати (nobilitie); в этом смысле составил он заключение к X главе. Итак, Флетчер, бывший в Московском государстве всего несколько месяцев, успел не только подметить признаки критического положения дел в Москве, но и предсказать возможный исход из этого положения. Прекращение династии ему казалось вероятным более чем за восемь лет до кончины царя Феодора; он предсказывал "всеобщее восстание" более чем за десять лет до самозьан- щины. Очевидно, что для самого Флетчера, или же для тех англичан, с которыми он видался в России и которые знали хорошо русские дела, русская жизнь представляла совершенно ясные свидетельства переживаемого ею тяжелого перелома.
В чем же заключался этот перелом?
В основании московского государственного и общественного порядка заложены были два внутренних противоречив, которые чем дальше, тем больше давали себя чувствовать московским людям. Первое из этих противоречий можно назвать политическим и определить словами В.О. Ключевского: "Это противоречие состояло в том, что московский государь,
б5 которого ход истории вел к демократическому полновластию, должен был действовать посредством очень аристократической администрации". Такой порядок вещей привел к открытому столкновению московской власти с родовитым боярством во второй половине XVI века. Второе противоречие было социальным и состояло в том, что под давлением военных нужд государства, с целью лучшего устройства государственной обороны, интересы промышленного и земл