тье имело бы смысл, но царица несколько раз перенесла несчастные роды, до тех пор, пока родилась у нее в 1592 г. дочка Феодосия. Как раз в то время, когда зрело это земское челобитье, направленное на сохранение династии и на погибель Бориса, царская семья сама искала средств помочь своему несчастью не только дома, но даже и в Англии, откуда в 1586 году послали царице Ирине доктора и опытную акушерку (obstetricem expertam at peritam, quae partus dolores scientia leniat). Невозможно допустить, чтобы надежды царской четы иметь потомство были утрачены уже в 1587 году; поспешное челобитье о разводе могло только оскорбить царя и непременно должно было показаться неуместным по своей преждевременности. Составители челобитья и зачинщики движения были отданы под следствие и обвинены в "измене" - термин, которым московские люди означали все степени непослушания властям. Первобытные формы тогдашнего розыска и суда охотно допускали доносы в число судебных доказательств, и потому от холопей Шуйских принимали всякие доводы на господ. Так создалось это дело об "измене" князя Ивана Петровича Шуйского. С разных сторон мы слышим рассказы об участии в этом деле уличной толпы. Одни рассказывают, что эта толпа хотела "без милости побита камень- ем" Бориса, когда узнала о его покушениях на Шуйских; другие говорят о народном сборище около Грановитой палаты в те самые часы, когда бояре перекорялись у патриарха, призвавшего их с целью примирить. Если эта толпа и не покушалась на открытое насилие, если даже и не грозила им, то уже одно скопление народа на Кремлевской площади могло испугать*>московское правительство, всегда подозрительное и осторожное. В Кремле сели в осаду, а когда убедились, что опасность прошла, то жестоко наказали коноводов толпы. За что московский боярин разделывался ссылкой, за то простые "мужики-воры" платились своими головами47.
К лету 1587 года в Москве уже не было опасных соперников Бориса. Старший Мстиславский, старшие Шуйские окончили свое земное поприще в опале и ссылке; они недолго жили в тех местах, куда их бросил царский гнев, и их скорая кончина подала повод к такой молве, будто их убили по наущению Бориса. Младшие же родичи сосланных и умерших бояр, Ф.И. Мстиславский и В.И. Шуйский с братьями (скоро возвращенные в Москву), наконец, молодые Никитичи, не могли стать наравне с Борисом Годуновым, который был на деле и титуловался на словах "начальным боярином и советником царского величества". Не могли отнять у него первенства и те, которых возвышали взамен удаленных. Не говоря о людях второстепенной родовой и служилой чести, например, о князьях И.В. Сицком, Б.П. Засекине, Хворостининых, о таких дельцах, как князья Ф.М. Троекуров и Ф.А. Писемский, - даже любимый дядька царя Федора Андрей Петрович Клешнин и знаменитые братья Щелкаловы, даже знатный родственник царский князь Иван Михаилович Глинский уступали первое место Борису. Если "ближний" думец Клешнин, быстро возвышенный до окольничества, был слишком незнатен по сравнению с Борисом, и потому не мог с ним соперничать, как и "большие ближние дьяки" Щелкаловы, то И.М. Глинский, бесспорно, превосходил отечеством Бориса. Но будучи женат на сестре Борисовой жены, он вполне подпал влиянию Бориса, как свидетельствует его духовная 1586 года. Современники говорили о Глинском, что он,был малоумен изроет48.
Однако начальный боярин и советник не мог чувствовать себя спокойно, пока его положение у власти не было оформлено и закреплено. К этому Борис шел осторожно, с большой постепенностью, пока не добился гласного признания за ним прав и положения правителя, регента. Случилось это таким образом.
С болезнью и смертью Н.Р. Юрьева, когда не стало никакого авторитета в Москве, перед которым склонялся и стеснялся бы Борис, он упорно стремится к тому, чтобы занять при дворе исключительное положение царского родственника и помощника и чтобы править делами, "имея, - по выражению Карамзина, - советников, но не имея ни совместников, ни товарищей". Очень рано через различных своих агентов стал он проводить именно такой взгляд на себя. Известный Горсей был одним из деятельных распространителей этого взгляда. В 1586 году, когда еще не развязались у Бориса отношения с Шуйскими, Горсей уже доставил Борису от королевы английской грамоту, в которой Борис назван был "кровным приятелем" и "князем". Говоря о Борисе в своем "описании коронации" 1584 года (напечатанном уже в 1589 году), Горсей также называет его князем (the prince) и правителем государства (livetenant of the empire). Англичане, через Горсея узнавшие о русских делах, в том же 1586 году именовали Бориса лордом-протектором Русского государства (prince Boris Fed. Lord Protector of Russia). Так проводилась в английском обществе мысль о том, что Московским государством правит не один царь, но и родственник его "большой боярин''. И русские люди в официальных разговорах также рано, с самого начала 1585 года, стали усваивать Годунову значение правящего лица, - конечно, по инструкциям если не от самого Бориса, то от его "великих" и "ближних" дьяков. В 1585 году московский посланник Лукьян Новосильцев на дороге в Вену беседовал со Станиславом Кари- ковским, архиепископом Гнезненским, между прочим, о Борисе Федоровиче. Архиепископ, называя Бориса "правителем земли и милостивцем великим", сравнивал его с Алексеем Адашевым. "Преж всего, - сказал он, - был у прежняго государя Алексей Адашев, и он государство Московское таково ж правил; а ныне на Москве бог вам дал такого ж человека просужаго (т.е. разумного, способного)". На это Новосильцев возразил, что "Алексей был разумен, а тот не Алексеева верста: то великой человек - боярин и конюший, а се государю нашему шурин, а государыне нашей брат родной, а разумом его бог исполнил и о земле великий печальник". Эти слова в отчете посланника должны были дойти до царя и в думе были выслушаны боярами49. Пока такие речи о "правительстве" Бориса, как и его переписка с владетельными особами, представлялись случайными успехами его личной притязательности, они должны были возбуждать в боярах неудовольствие и раздражать их. В таком чувстве раздражения лежал, конечно, источник вражды к Борису и противления Шуйских. Необходимо было утвердить и узаконить положение правителя, чтобы уничтожить возможность всякого противления. Этого Борис достигал многими мерами. Во-первых, он постепенно усвоил себе "государевым словом" исключительный титул. Боярин с 1581 года, он с 1584 года стал "конюшним боярином", а затем мало-помалу присоединил к этому основному титулу звание "слуги", "дворового воеводы", "наместника Казанского и Астраханского" и "правителя"^ В 1595 году этот титул устами Василия Щелкалова был сказан, например, в таких словах: "великий государь наш царь и великий князь Федор Иванович всея Русии самодержец, бог его государя сотворил дородна и храбра и счастлива, а по его государеву милосердию бог ему государю дал такова ж дородна и разумна шю- рина и правителя, слугу и конюшаго боярина и дворового воеводу и содержателя великих государств, царства Казанского и Астраханского, Бориса Федоровича". Что этот титул не был простым набором слов, видно из того, как русские послы должны были говорить о нем, например, в Персии. Им предписывалось при разговорах о царском титуле и о покорении царств Казанского и Астраханского объяснять, между прочим, что "в титле описуется Борис Федорович Казанским и Астраханским содержателем" по той причине, что "те великие государства большие орды Астрахань и царство Казанское даны во обдержанье царского величества шю- рину". О самом же Борисе послы должны были говорить, как об особе исключительного государственного положения. В 1594 году посол к персидскому шаху князь А.Д. Звенигородский обязан был объяснять при случае, что государев шурин "Борис Федорович не образец никому"; что "великого государя нашего... многие цари и царевичи и королевичи и госу- дарские дети служат, а у Бориса Федоровича всякой царь и царевичи и королевичи любви и печалованья к государю просят; а Борис Федорович всеми ими по их челобитью у государя об них печалуется и промышляет ими всеми (потому) что он государю нашему... шурин, а великой государыне нашей... брат родной и потому в такой чести у государя живет"50.
Выражая титулом и словесными объяснениями мысль о том, что Борис стоит вне обычного порядка московских служебных отношений и руководит им сверху как правитель, московское правительство, руководимое Борисом, позаботилось выразить ту же мысль и делом. С 1586 года иностранные правительства, бывшие в сношениях с Москвой, не раз присылали Борису "любительные" грамоты, потому что знали - по сообщениям из Москвы - о его силе и влиянии на ход дел. Получить случайно такую грамоту и с царского позволения на нее ответить было, разумеется, очень лестно и важно; но это еще не давало Борису постоянного права участвовать в сношениях с иностранными правительствами в качестве высшего правительственного лица. А между тем, подобное право всего скорее возвысило бы его до значения царского соправителя. И Борис сумел добиться этого права формальным порядком, докладывая государю о том, что он получает на свое имя грамоты от чужеземных государей, и спрашивая, должен ли он на них отвечать, Борис в 1588-1589 гг. побудил царя постановить с боярами ряд приговоров, для него чрезвычайно важных. Царь "приговорил с бояры", что Борису следует отвечать на грамоты владетельных лиц: "от конюшаго и боярина от Б.Ф. Годунова грамоты писали пригоже ныне и вперед: то его царскому имени к чести и к прибав- ленью, что его государев конюшней и боярин ближний Б.Ф. Годунов ссы- латись учнет с великими государи". В августе 1588 года такое постановление было сделано по поводу сношений с крымским ханом, в мае 1589 года по поводу сношений с цесарем. И в обоих этих случаях постановлению придан общий характер: "да и к иным ко всем государям, которые учнут к Борису Федоровичу грамоты присылати... приговорил государь с бояры против их грамот от боярина и конюшего от Бориса Федоровича писати грамоты в Посольском приказе, и в книги то писати особно, и в посольских книгах под государевыми грамотами". И действительно, в делах Посольского приказа уцелели особые "книги, а в них писаны ссылки царского величества шурина с иностранными правительствами51.