овиям, питавшим недовольство служилой массы, как раз в пору появления Самозванца присоединились новые обстоятельства, волновавшие умы. Это были последствия трехлетних неурожаев и голодовки и последствия подозрительности и опал царя Бориса. Ужасы голода, постигшего все государство, описывались много раз и даже, вероятно, не без преувеличений. Но если справедлива хоть половина того, что рассказывалй о голоде иностранцы, то надо признать, что размеры бедствия были поразительны. Страдания народа становились еще тяжелее от бесстыдной спекуляции хлебом, которою занимались не только мелкие рыночные скупщики, но и лица с положением - даже архимандриты и игумены монастырей, управители архиерейских вотчин и сами именитые люди Строгановы. По официальному заявлению, сделанному в конце 1601 года, все эти почтенные и богатые люди искусственно поднимали цену хлеба, захватывая в свои руки обращение его на рынках и устраивая "вязку". Много приносили вреда, сверх того, и злоупотребления администрации, которая заведывала раздачею царской милости и продажею хлеба из царских житниц: ухитрялись красть и недобросовестно раздавали деньги и муку, наживаясь насчет голодающих ближних. Если голод, нужда и безработица заставляли многих итти на большую дорогу, сбиваться в шайки и промышлять грабежом, то хищничество богатых и власть имевших людей, о котором, не скрывая, говорили грамоты самого правительства, должно было ожесточать меньшую братью против "сильных людей" и придавало простому разбою вид социального протеста. Именно таким характером отмечена была деятельность разбойничьего атамана Хлопка: с большою шайкою он не только грабил беззащитных "по пустым местом" даже близ самой Москвы, но и много раз "противился" царским посланным, пока не был изранен и взят в плен после правильного боя с большим отрядом окольничего И.Ф. Басманова. Ни он, ни его разбойники "живи в руки не давахуся", кто уцелел от боя, тот бежал на украйну, не принеся повинной. Можно сомневаться в справедливости слов летописи, что "тамо их всех воров поимаша": в то время на украйне было уже столько народа, подлежавшего поимке и возвращению, что у правительства не могло достать средств не только их переловить, но и просто привести в известность новоприбылое население украйны. По вероятному счету А. Палицына, в первые годы XVII века в украйные города сошло более двадцати тысяч человек, способных носить оружие. Разумеется, не все они вышли из разбойничьих шаек и не все принадлежали к числу "злодействующих гадов", которые, по словам Палицына, бежали в польские и северские города, чтобы избыть там заслуженной смерти. Палицын в изобразительном очерке указывает нам ряд причин, толкавших людей к выселению в пограничные места. В голодное время многие господа распустили свою "челядь", дворовых людей, чтобы не кормить их, и эти люди нигде не находили приюта, так как не получали установленных отпускных; для них украйна была единственным местом, где они чаяли избавиться от нужды и зависимости. Грубые насилия господ над их недавно приобретенными "рабами" и крестьянами, разлучение мужей от жен, родителей от детей, оскорбления подневольных женщин заставляли терпевших искать исхода в побеге на украйну. Наконец, опалы от царя Бориса на бояр вели к конфискации боярских имуществ и к освобождению их дворни с "заповедью" никому тех слуг к себе не принимать. И их, как прочих угнетенных и гонимых, голодных и бесприютных, принимала та же украйна, те же "Польские и Северские городы".
Итак, к давнему населению украинных мест, к большому количеству осевших на рубежах "тамошних старых собравшихся воров" (так презрительно говорит о пограничных жителях старец Авраамий) прилила новая волна выходцев из государственного центра, выброшенная на юг обстоятельствами самых последних лет перед появлением Самозванца. Новые приходцы, только что перенесшие ужасы голодовки, видавшие и на себе испытавшие гнет "сильных людей" и правительственное преследование могли только обновить на украйне чувства неудовольствия на общественный и правительственный порядок. Этим-то моментом в настроении украйны и сумел воспользоваться Самозванец или люди, руководившие его предприятием. Движение войск Самозванца было направлено именно в московскую украйну с тем расчетом, чтобы сделать область северских и польских городов операционным базисом для наступления на Москву. Самозванец не смущался тем, что вступал на московскую территорию в самом далеком от Москвы месте литовского рубежа. Он не стремился воспользоваться обычным в ту эпоху прямым путем из Литвы на Москву от Орши через Смоленск и Вязьму, хотя на этом пути и существовал весьма благоприятный для него беспорядок, грабежи и убийства от "белой Руси" и казаков. Он понимал, очевидно, что прямой путь на Москву хорошо обставлен крепостями и потому мало доступен, а далекая от Москвы северская украйна не только доступна, но и сулит сама поддержку его предприятию. Расчет его оказался совершенно верен, как мы увидим из нижеследующего очерка его похода72.
Поход Самозванца к Москве представляется нам в следующем виде.
Со своим маленьким войском претендент двинулся в середине августа 1604 года от Самбора и Львова к Днепру и подошел к Киеву через Фас- тов и Васильков. В этих местах войско соблюдало уже военные предосторожности и шло обычным походным порядком в пяти колоннах, из которых главную составляли польские роты, а передовую и арьергардную - казаки, пришедшие "депутатами" с Дона. Вероятно, в Василькове, где стояли три дня, окончательно был решен план дальнейших действий. Было условлено, что главные силы Самозванца двинутся через Днепр под Киев, а отряды донских казаков, не поспевшие соединиться с Самозванцем на правом берегу Днепра, войдут в Московское государство восточнее, степными дорогами. В "повести 1606 года" находим указание на такой именно план: там, между прочим, читаем, что "поиде злонравный в Российские пределы двема дороги: от Киева через Днепр реку, а иныя идоша по Крымской дороге". Таким образом только главный отряд Самозванца начал кампанию "с одного кута украйны", вспомогательные же силы, число которых оставалось неопределенным, должны были действовать особо: сам претендент с поляками брал себе Северу, а казаки - Поле.
Из Василькова 7 (17) октября Самозванец прибыл в Киев, а отсюда через несколько дней отправился в Вышегород, где была 13 (23) октября совершена переправа его войска на левый берег Днепра. Место для переправы было выбрано так, чтобы оказаться после перехода через Днепр на правом берегу Десны и этим избежать необходимости впоследствии переправляться через эту последнюю. Именно на правом берегу Десны находились московские крепости Моравск, Чернигов и Новгород-Северский и от них шел торный путь к Москве через верховья Оки. Овладеть этими городами и большою дорогою на Карачев и Волхов или же "посольскою" дорогою на Кромы, Орел и Мценск и затем выйти на Тулу или Калугу, - вот в чем, без всякого сомнения, состоял план Самозванца. Начало военных действий было для Самозванца блистательно. Еще не доходя до московского рубежа и до последней польско-литовской крепости Остра, в деревне Жукине, получил он известие, что черниговский пригород Моравск сдался ему без боя. Через какую-нибудь неделю сдался и Чернигов. В обоих городах произошли одинаковые сцены. Приближение "царя и великого князя Димитрия Ивановича" вызывало колебание в гарнизоне; воеводы со своим штабом и с высшими чинами гарнизона помышляли о сопротивлении, а толпа казаков и стрельцов - о сдаче. В Моравске без выстрела связали воевод* и крепость с 700 человек гарнизона отворила ворота и признала царя Димитрия. В Чернигове сперва часть гарнизона, человек около 300 стрельцов, под влиянием воевод начала из цитадели бой с пришедшими, но вынуждена была сдаться, когда остальные черниговцы пошли сами на крепость с войсками Самозванца; и здесь воеводы были выданы Самозванцу населением. Нам неизвестен точно состав защитников и жителей этих двух городов, но во всяком случае оба города принадлежали к тому типу московских городских поселений, которому в общем очерке южных городов мы усвоивали название постоянного лагеря пограничной милиции. Ближайшим образом можно характеризовать состав населения, с которым здесь имел дело Самозванец по сравнению с Новгородом-Северским, третьим городом на пути Самозванца. Сохранились точные данные о составе гарнизона в Новго- роде-Северском за время осады его Самозванцем. Всего в городе по официальному списку было около 1000 детей боярских, стрельцов, пушкарей и казаков, в том числе собственно новгород-северских детей боярских 104 человека, пушкарей и затинщиков 53 человека, стрельцов 42 человека, казаков 103 человека. Таким образом местный гарнизон немногим превышал скромную цифру 300 человек и составлял всего одну треть общего числа защитников крепости. К ним список присоединяет и тех "жилецких" людей, которые, не будучи ратными, участвовали, однако, в защите своего города из добровольного усердия. Среди них видим пушкарских, стрелецких и казацких детей, бортников дворцовых сел, монахов, попов и пономарей, но не видим ни одного посадского или торгового человека, - знак, что в Новгороде-Северском не существовало сколько- нибудь заметного посада. Слабый гарнизон города был поддержан во время осады не силами гражданского населения, как было в других городах, где посадские люди расписывались по стенам и башням крепости, а воинскими людьми ближних городов. Почти равное местному гарнизону Новгорода-Северского число крепостных защитников было в нем образовано из пришлых вспомогательных отрядов других городов: Брянска, Белева, Кром и Трубчевска. Главная же сила новгород-северского гарнизона состояла из московских стрельцов, которых привел туда с собою
П.Ф. Басманов; их было более 350 человек. Если включим эту последнюю силу, которой не было в Чернигове и Моравске, то получим понятие о том, кто именно сдал Самозванцу эти города. Мы уверимся, что наша летопись правильно отметила относительно Чернигова, будто предали город и воеводу Самозванцу "вси ратные люди", справедливо отзывалось впоследствии и правительство Шуйского, будто "в Северских городах стрельцы смуту учинили". Приборный служилый люд да отчасти мелкопоместные дети боярские украинной полосы составляли ту среду, в которой Самозванец получил первое признание на московской почве. Передаваясь Самозванцу и становясь против Бориса, эти люди удовлетворяли чувству недовольства своим положением и увлекались надеж- даю, что новый царь начнет, как обещал, "их жаловати и в чести держа- ти и учинит их в тишине и в покое и во благоденственном житии". Незаметно, чтобы у них были более определенные мотивы и планы; нельзя даже сказать, чтобы их настроение в пользу претендента было устойчиво и твердо.