к ней исподволь приготовиться. Семья его потерялась и не знала в ком, кроме патриарха, искать опоры. Видели опору в Петре Басманове, но что он мог сделать при тогдашнем строе понятий? Человек "молодой", "невеликий", не от "больших родов", он сам нуждался в фаворе, чтобы удержаться на той высоте, на какую подняли его военные успехи и боевые заслуги. Не считая Годуновых крепкими, он был склонен к измене им и, действительно, изменил, как только сообразил, кому следует служить, и как только нашел товарищей для измены77.
Но кто же в боярстве мог встать против Годуновых, если все соперники Бориса были сведены в могилу или в ничтожество? Романовы, три из пяти братьев, умерли в ссылке; старший из живых, невольный инок Филарет, томился в монастыре; в Москву был возвращен из ссылки один только Иван Никитич, неспособный к правильной деятельности паралитик. Семья Щелкаловых жила в безвестности и старший из "великих дьяков" Андрей уже умер. Вельский жил в ссылке, так же как и слепой "великий князь всея Руси" Симеон. Один Ф.И. Мстиславский сохранял свое первенство в царском синклите именно потому, что никогда - ни раньше ни после - не показывал желания власти. Весь правительственный кружок, оттеснивший от влияния на дела княжескую знать последних лет Грозного и времени царя Федора, теперь, со смертью талантливейшего своего представителя Бориса, окончательно сошел со сцены и оставил свободным поле действия. В среде близких и преемников Бориса в Москве не было налицо ни придворных авторитетов, вроде блаженной памяти Никиты Романовича, ни государственных умов вроде самого Бориса Федоровича.
При недостатке людей с личным весом и влиянием естественно было выйти вперед людям с притязаниями родовыми и кастовыми. Исчезла в лице Бориса сила, умевшая, вслед за Грозным, давить эти притязания, и они немедленно ожили. Гнет опричнины не мог заставить ее жертв забыть то, что говорили им родословцы и летописи, что так волновало Курбского и других писателей его круга и его симпатий. Потеря власти и влияния, утрата наследственных земель, новые условия землевладения и службы, выдвигавшие во дворце и в опричнине на место родовой знати цареву родню и служню, унизительная обстановка жизни под вечным страхом опалы, подневольное приелуживанье в опричнине, - разве мог со всем этим помириться потомок Рюрика или Гедимина, помнивший свою "породу"? Разве мог он отказаться от попытки вернуть себе отнятое достояние и попранную "честь", раз он почувствовал, что ослабела рука, стягивавшая его узы? Конечно, нет. Со смертью Бориса неизбежна была реакция в поведении бояр-княжат и, нам кажется, можно действительно наблюдать эту реакцию. Разумеется, во главе боярской партии в деле восстановления и оживления старых боярских преданий должны были стать старейшие, наиболее родовитые семьи. Такими были из Рюриковичей князья Шуйские, а из Гедиминовичей князья Голицыны. Еще при старой династии, как мы уже знаем, Шуйские почитались первыми из "принцев крови" в Москве. Как коренной восточнорусский род Шуйские ставились выше "по отечеству" не только всех прочих Рюриковичей, но и старейших Гедиминовичей. Когда в 1590 году потомки Ивана Булгака, князья Иван Голицын и Андрей Куракин, попробовали местни- чаться с кн. Дм. И. Шуйским, то получили от царя Бориса жесткий ответ: "что плутаете, бьете челом не о деле? велю дать на отцов ваших правую грамоту князю Дмитрию Шуйскому!" Династические права Шуйских, вытекавшие из родового старейшинства, знали и в Литве. В 1605 году старик Замойский рассуждал, что и кроме названного царевича Димитрия есть законные наследники Московского царства: после прекращения бывшей династии права на престол, "jure successiones haereditariae", переходят на дом Шуйских. Годом позже "освященный собор" московский официально писал, что В.И. Шуйский покойному царю Федору Ио- анновичу "по родству брат". Сам же Шуйский полагал, что он принадлежал даже к старшей ветви того рода, от которого шла его младшая братия - бывшие московские цари: в своей подкрестной записи он высказывал не без остроумия, что его прародители были давно "на Российском государстве", а потом по старшинству своему получили Суздальский удел, "якоже обыкли большая братия на большая места седати", и оттого он теперь справедливо учиняется царем "на отчине" своих прародителей. Это было несколько высокомерно даже по отношению к династии Калиты, перед которою Шуйские умели быть нослушны до того, что попали в "дворовые" или, иначе, в опричнину царя Ивана. В свою очередь, князья Голицыны первенствовали в Гедиминовичах. Они вели себя от старшего брата Наримонта (или Патрикея), тогда как другие видные роды московских Гедиминовичей, Мстиславские и Трубецкие, шли от "младших" Явнутия и Ольгерда. В своем патрикеевом роду Голицыны были моложе Хованских, но колено Хованских захудало и держалось низко, а Голицыны всегда были "велики". Если Мстиславские, Иван и Федор, сидели в думе выше Голицыных, то это происходило не от преимущества "породы" Мстиславских, а от милости к ним Грозного, которою бояре иногда кололи глаза Мстиславских. Кроме того, со смертью Вас. Юрьев. Голицына в 1585 (7193) году в думе боярской семь лет не было никого из Голицыных по их молодости, что и отметил Флетчер, назвав всех Голицыных его времени юношами (youths al). Только в 1592 году было сказано боярство Ивану Ивановичу Голицыну, а в 1602 его младшему двоюродному брату Василию Васильевичу. Когда подросла эта семья сыновей Василия Юрьевича Голицына и стали действовать братья Василий, Иван и Андрей, род Голицыных, стал опять заметен и влиятелен, а личные свойства Василия Васильевича Голицына сделали его заметнейшим из бояр.
Так самими обстоятельствами намечались боярские семьи, которым должно было принадлежать первое место в рядах боярско-княжеской
12 С Ф Платонов реакции в том случае, если бы такая реакция стала возможной. Очевидно, подозрительный Борис боялся ее возможности и угадывал ее вожаков. Покорных ему Шуйских, несмотря даже на свое родство с ними по жене, он всегда в чем-то подозревал. Говорят, что он следил за ними даже тогда, когда они были у него в милости, и подвергал допросам и пытке тех, кто их посещал. Как относился он к Голицыным, достаточно указывает уже то положение, в каком находился при нем В.В. Голицын. Вступление на престол Бориса застало этого князя на воеводстве в Смоленске; возвращенный на короткое время в столицу и возведенный в бояре, он затем был отправлен в Тобольск, где был воеводой в 1603- 1604 гг. В сущности, Борис его держал в почетной ссылке, и, конечно, не из чувства доверия к нему78. Но в наших глазах большое значение имеет тот поразительный факт, что Борис не задумался послать всех этих подозрительных князей во главе войск против Самозванца. В походе 1604-1605 года были Василий и Дмитрий Ивановичи Шуйские, Василий и Иван Васильевичи Голицыны, был и Ф.И. Мстиславский. Значит, Борис при всей своей осторожности не боялся, что эти бояре стакнутся с претендентом на его престол. Между тем, существует известие, признаваемое многими за достоверное, что Борис обвинил в подготовке Самозванца именно бояр. Если захотим принять это известие, то нам следует его ограничить. Не князей "великой породы" заподозрил Борис в самозван- ческой интриге, а другой слой боярства, очевидно, тот самый, который он подверг опале и ссылке в 1600-1601 гг. Подтверждение этому служит известный факт из боярских сношений с королем Сигизмундом при Самозванце. В начале 1606 года Самозванец прислал в Краков гонцом дворянина Ив. Безобразова. Отправив посольство от пославшего его "непо- бедимейшего императора", Безобразов передал королю через Гонсев- ского тайное поручение, данное ему от Шуйских и Голицыных. Эти знакомые нам бояре жаловались королю, что он дал им в цари человека низкого и легкомысленного, жестокого, преданного распутству и расточительности, словом, недостойного занимать престол. Бояре извещали короля, что они думают, как бы свергнуть этого царя и заменить его королевичем Владиславом. Если предполагать, что князья Шуйские и Голицыны в числе прочих бояр были причастны самозванческой интриге и участвовали в подготовке Самозванца, то каким наивно-дерзким должно было быть подобное обращение к королю! Как бы могли они говорить, а он слушать такие упреки и жалобы по поводу того, что "король им дал" низкого и дурного человека? Удивление бояр и смелость, с какою они высказывали это чувство перед Сигизмундом, становятся понятны лишь в том случае, если мы предположим, что круг Шуйских и Голицыных действительно был чужд затее с Самозванцем. В то время как в далеком Сийском монастыре старец Филарет, очевидно, узнав "от всяких прохожих людей иных городов" о появлении и успехах Самозванца, уже с февраля 1605 года оставил жить "по монастырскому чину", стал "всегда смеяться неведомо чему", сердился на монахов и кричал им, что "увидят они, каков он вперед будет", - в то самое время князья-бояре водили войска на Самозванца, бились с ним, проливая даже свою кровь, прогнали его к Путивлю и сами еще не знали о себе, каковы они вперед будут. Очевидно, они в начале войны не сразу освоились с положением и, не зная Самозванца, не тотчас решили, что следует предпринять и как держаться в борьбе нелюбимого ими царя с неведомым царевичем.
Смерть Бориса положила конец нерешительности князей-бояр. Только что основанная Борисом династия не имела ни достаточно способного и годного к делам представителя, ни сколько-нибудь влиятельной партии сторонников и поклонников. Она была слаба, ее было легко уничтожить, - и она действительно была уничтожена. Молодой царь Федор Борисович отозвал из войска в Москву князей Мстиславского и Шуйских и на смену им послал князя М.П. Катырева-Ростовского и П. Басманова. Два Голицына, братья Василий и Иван Васильевичи, остались под Кромами. Перемены в составе воевод были произведены, вероятно, из осторожности, но они послужили во вред Годуновым. Войска, стоявшие под Кромами, оказались под влиянием князей Голицыных, знатнейших и виднейших изо всех воевод, и П.Ф. Басманова, обладавшего популярностью и военным счастьем. Москва же должна была естественно пойти за В.И. Шуйским, которого считала очевидцем углицких событий 1591 года и свидетелем если не смерти, то спасения маленького Димитрия. Князья-бояре сделались хозяевами положения и в армии, и в столице и немедленно объявили себя против Годуновых и за "царя Димитрия Ивановича". Голицыны с Басмановым увлекли войска на сторону Самозванца. Князь же В.И. Шуйский в Москве не только не противодействовал свержению Годуновых и торжеству Самозванца, но, по некоторым известиям, сам свидетельствовал под рукой, когда к нему обращались, что истинного царевича спасли от убийства; затем он в числе прочих бояр поехал из Москвы навстречу новому царю Димитрию, бил ему челом и, возвра- тясь в Москву, приводил народ к присяге новому монарху79.