Так передалось претенденту московское войско. После 7 мая только гарнизон Калуги да стрельцы у Серпухова оказали некоторое сопротивление авангарду Самозванца. Сам же он с торжеством шел из Путивля к столице на Орел и Тулу, как раз через уезды тех украинных городов, дворяне которых передались ему под Кромами. Еще в Путивле прибыл к нему князь И.В. Голицын со свитою в тысячу человек бить челом "именем всего войска". В дороге встретили его сперва М.Г. Салтыков и П.Ф. Басманов, затем князь В.В. Голицын и один из Шереметевых. В Туле же и в Серпухове явились к нареченному царю Димитрию Ивановичу, как представители признавшей его столицы, братья Василий, Дмитрий и Иван Ивановичи Шуйские, князья Ф.И. Мстиславский, И.М. Воротынский, словом, цвет московского боярства. Они явились с придворным штатом и запасами, и Тула на несколько дней обратилась во временную резиденцию уже царствующего царя Димитрия. Под Серпуховым для Самозванца были устроены те самые походные шатры, в которых за семь лет пред тем и на том же месте величался Борис; тогда эти шатры, имевшие вид "снеговидного города", поразили Ивана Тимофеева, теперь ими восхитился Борша, описавший их в таких же выражениях, как и впечатлительный Тимофеев.
Окруженный войсками и двором, Самозванец уже издали стал распоряжаться Москвой. Он послал туда войско под начальством Басманова, а для управления делами отправил князя В.В. Голицына и с ним давно знакомых Самозванцу князя Вас. Мосальского-Рубца и дьяка Богдана Суту- пова. Эти последние в 1604 году сдали Самозванцу Путивль и затем снискали его доверие, управляя в Путивле делами во время долгой стоянки там Самозванца. Из названных четырех лиц составилась комиссия, которой новый царь приказал "ведать Москву" и приготовить ее к царскому прибытию. С приездом в столицу этой комиссии в государстве настал окончательно новый правительственный порядок. Нареченному царю Димитрию вместе с военной силой стал служить и весь правительственный механизм.
Какое же положение дел застали в Москве новые административные лица?
Вскоре же после кончины Бориса, когда вопрос о дальнейшей судьбе московского престола сам собой вырастал перед грубыми и неискусными умами московской толпы, а слухи о Самозванце все более и более раздражали ее любопытство, уличная чернь отложила прежнюю сдержанность, стала обнаруживать беспокойство и волновалась. Она громко выражала желание видеть мать царевича Димитрия, инокиню Марфу, говорила о необходимости возвратить в Москву "старых вельмож", знакомых с событиями 1591 года, иначе говоря, Нагих. Народ желал иметь точные сведения о действительной судьбе углицкого царевича, а правительство не решалось их дать, опасаясь, что лица, близкие к углицкому делу, могут извратить его обстоятельства в пользу Самозванца, если станут говорить о деле с толпою. Из этих лиц на одного В.И. Шуйского считали возможным положиться, и потому выпустили его к толпе. Он объяснял народу, что настоящего царевича действительно похоронили на Угличе и что взявший на себя его имя есть самозванец. Не знаем, сильно ли это подействовало на слушавших и действительно ли князь Василий потом в частных беседах говорил противоположное, но во всяком случае про эти уверения Шуйского забыли, когда беглецы из-под Кром принесли громовую весть об измене войска и бояр. Деморализация военной толпы передалась толпе уличной, страх бежавших заразил москвичей. В то время, когда они сообразили, что нет более правительства и что они остаются, до поры до времени, на своей воле, другие почувствовали, что нет более порядка и надобно самим думать о своей безопасности и целости. Малейшая тревога разнуздывала одних и повергала в панику других. Когда прошел слух, что знаменитый атаман Корела стоит с казаками недалеко от Москвы, власти приказали возить пушки к стенам и валам. Делалось это очень вяло, и толпа издевалась над военными приготовлениями, а зажиточные люди спешили прятать свое добро, одинаково боясь и казаков Корелы и московской уличной черни. Зловещий признак социального междоусобия вставал над Москвою в эти дни политической безурядицы, и постороннему наблюдателю представлялось, что служилое и торговое население Москвы "чрезвычайно боялось бедной разоренной черни, сильно желавшей грабить московских купцов, всех господ и некоторых богатых людей". Этот внутренний враг, толпившийся на московских площадях и рынках, для общественных верхов казался даже горше наступавшего на Москву неведомого победителя.
Неопределенность положения тяготила особенно потому, что от победителя не было вести. Грамоты Самозванца не доходили до населения, ибо их успевало перехватывать правительство Годуновых, Только 1 июня, стало быть недели через три после известий о сдаче армии Самозванцу, московские люди услышали впервые милостивое обращение к ним нового царя. Его грамоту гонцы Г. Пушкин и Н. Плещеев успели разгласить в подмосковном Красном селе, большом и богатом, похожем на город. Красносельцы толпою, с которой не могла справиться годуновская полиция, проводили гонцов в самую Москву. Народные массы слушали их грамоту на Красной площади и склонились на сторону нового царя. Бояре дали увлечь себя в народном потоке, и Годуновы палй. В успехе нового царя одни видели торжество правды и божий суд над домом Бориса, другие - только выход из тяжкого кризиса, третьи же - повод к тому, чтобы проявить наболевшее чувство злобы на "сильных" людей, на произвол их и обиды, на тяготившие последствия общественного неравенства. По меткому выражению Ис. Массы, в это время каждый мог скоро отыскать своего врага.
Вместе с низвержением правительства по всей Москве весь день происходил грабеж: грабили не одних Годуновых и их близких, но и людей, далеких от правительства и ни к чему не причастных, например, служилых и торговых немцев. Арестом Годуновых и водворением их на старом годуновском дворе руководили вельможи, взявшие дела в свои руки, грабежом же занималась чернь, у которой явился подстрекатель из числа тех же вельмож, именно Б. Бельский, допущенный в Москву после смерти Бориса. Так верх и низ московского населения произвели переворот 1 июня, после чего боярство двинулось навстречу царю Димитрию, а прочее население стало готовиться к приему царя в столице83.
VI
Отношение бояр-князей к новому царю Димитрию. Поведение Шуйских. Недовольство московского населения, знати и духовенства. Заговор против Самозванца; его руководители и участники. Подготовка восстания и предшествовавшее ему брожение. Переворот 17 мая 1606 года и временное правительство. Воцарение князя В.И. Шуйского. Заключение
Борьба была окончена. С торжеством Самозванца, однако, не обеспечивалась дальнейшая судьба престола и не водворялся порядок в государстве. Боярство отнюдь не могло примириться с властью Самозванца, в царственное происхождение которого оно никак не могло верить. В.И. Шуйский откровенно высказывал, что Самозванца признали царевичем только для того, чтобы свергнуть Годунова. Когда же Бориса с его домом не стало, миновала необходимость и в службе Самозванцу. Служить ему было тяжело еще и потому, что новый царь не привлекал к себе своим обращением. Первое же знакомство с его личностью и приемами в Туле в мае и июле 1605 года оказалось для бояр очень неприятным. К Самозванцу привезли "повинную" от Москвы бояре князья И.М. Воротынский и А.А. Телятевский и с ними "всяких чинов люди". Столичное посольство было принято новым царем одновременно с новопришедши- ми донскими казаками. Царь позвал казаков к руке "преже московских боляр", в казаки при этом "лаяли и позорили" их. После такого публичного бесчестья Самозванец еще раз призвал к себе бояр и сам их бранил ("наказываше и лаяше, якоже прямый царский Сын"); некоторых же из них, даже самого Телятевского, послал за что-то в тюрьму. Конечно, не Воротынскому и не Шуйским с Голицыными было терпеть такое обхождение от неведомого им проходимца. Решая передать ему государство, они ждали, что он воздаст им за это подобающую честь и благодарение и что он поймет и соблюдет надлежащее положение в стране титулованной знати. Но они увидели с первых же минут, что имеют дело с человеком, которому чужды политические традиции и житейский такт. Самозванец не понимал ни того, чем он обязан московским князьям, ни того, какое положение они желают создать или, вернее, возвратить в государстве.
Особенно раздраженными и нетерпеливыми оказались Шуйские. Трудно понять причины той торопливости, с какой они постарались отделаться от нового царя. Но во всяком случае их отношение к вопросу о подлинности или самозванстве воцарившегося монарха было так щекотливо и сложно, что неизбежно должно было портить их положение при этом монархе. В.И. Шуйский еще так недавно свидетельствовал в Москве о том, что он похоронил настоящего царевича в Угличе, а что во имя его идет "расстрига". Как мог он объяснить свои слова Самозванцу, которому он потом принес присягу? И как мог Самозванец довериться такому боярину, который на его глазах круто переменил свои речи о нем самом и который, слишком много знал о настоящем царевиче, мог и вперед злоупотреблять этим знанием? В то время как другие виновники переворота, Голицын и Басманов, получили на первых же порах служебные поручения от Самозванца и, как его доверенные лица, поехали перед ним в Москву, Шуйские оставались в стороне. Это было последствием их поведения и, может быть, причиной той поспешности, с какою они стали агитировать против нового государя. Им было основание опасаться, что при перемене придворных лиц и влияний не им достанется первое место в правительстве, а между тем они притязали на него. Переворот 1 июня устранил тот порядок, которым они тяготились, но не создал такого порядка, какого они желали. Незачем было, с их точки зрения, терпеть новое положение вещей и опасно было в интересах их семьи дать ему утвердиться. Вот почему Шуйские, очертя голову, бросились в агитацию, возбуждая московское население против нового царя, еще не успевшего приехать в свою столицу. Неизвестно точно время, когда уличили и судили Шуйских, но во всяком случае все дело Шуйских, до "казни" князя Василия и до ссылки всей семьи опальных князей, протекло в летние месяцы 1605 года, точнее в первую половину лета. Письмо иезуита Лавиц- кого из Москвы, датированное 14 июля нового стиля, уже излагает не только вины Шуйского, но и суд над ним на так называемом "соборе" (in maximo consessu senatorum etiam spiritualium cun caeteris aliis) и относит казнь его, отмененную в последнюю минуту, к 10 июля по новому стилю, т.е. к 30 июня по старому. В июле Шуйские были уже сосланы в галиц- кие пригороды. Если мы примем эту дату и вспомним, что 1 июня произошло свержение, а 10 умерщвление Годуновых и что только 20 июня Самозванец приехал в Москву, то убедимся, что Шуйские необыкновенно спешили и что все "дело" их заняло не более десяти дней. Очевидно, они мечтали не допустить "расстриги" до Москвы, не дать ему сесть на царстве. Разумеется, их предприятие не могло иметь успеха и должно было казаться предосудительным и странным. В Москве никто еще не имел времени убедиться в справедливости того, что говорили Шуйские, - что новый царь не царевич, а расстрига, и что он хочет "до конца разорить" православную веру. Не мудрено, что им пока никто не поверил и на пресловутом "соборе", который успели собрать менее, чем в десять дней, никто им не "пособствовал": "ни власти, ни из бояр, ни из простых людей, все на них же кричаху"84.