Разрыв с Шуйскими и опала на них повлекли за собою и другие опалы и казни. Источники, говоря о лицах, которых коснулся розыск, рассказывают, что Шуйских выдала болтовня "без рассуду" близких к ним торговых людей, между прочим, известного в то время "церковного и палатного мастера" Федора Коня (или Конева); называется также имя казненного смертью Петра Тургенева; отмечается, что большинство подозреваемых принадлежало к духовенству. Если даже признать преувеличенным слух о том, что при самом начале правления нового царя "обыкновенно ночью тайно пытали, убивали и казнили людей" и что "каждый день то там, то здесь происходили казни", все-таки нельзя не заметить, что новое царствование началось не гладко и не вполне милостиво. Все слои московского населения испытали на себе, что "великий государь" не всех одинаково жалует, как обещал, "по своему царскому милосердному обычаю". С другой стороны, "великий государь" слишком жаловал тех, кого Москва не любила и боялась, С ним в Москву пришли казаки и польские роты и приехали польско-литовские паны в роде князя Вшиневецкого. Весь этот народ имел претензию думать, что именно ему москвичи обязаны восстановлением династии, а новый царь - своим престолом. Поведение пришлецов было надменно и грубо, нравы распущены. Москвичи оскорблялись предпочтением, которое оказывалось иноземцам, и свободою, с какой держал себя в Москве чужой люд. Правда, царь Димитрий скоро распустил свое воинство и расплатился с ним, но на смену ушедшим являлись в Москву новые выходцы искать торговых барышей или придворных милостей. Царь всегда бывал окружен чужеродными гостями и иностранною стражею. Народ, видавший приготовления к казни крамольника В. Шуйского, понемногу стал думать, что это был не крамольник, в провидец и страдалец за веру и правду. Можно полагать, что вопреки уверениям иностранных современников, выхвалявших Самозванца, его личность и дела не приобрели особой популярности у москвичей. А весной 1606 года нашествие поляков на Москву ради сводь- бы Самозванца и Марины и вовсе отчуждило московское население от нового двора. Интересно указание в письме Бучинского к Самозванцу, в январе 1606 года, что даже такие невеликие люди, как Борша и Хрипунов, говорили между собою, будто на Москве уже точно дознались, что царь Димитрий не настоящий царь; подобные разговоры между москича- ми были в ходу, стало быть, еще за полгода до свержения Самозванца85.
Если московская толпа имела свои поводы к недоумению и неудовольствию, то у знати были свои особые причины чувствовать себя неудовлетворенною новым порядком. Самозванец поставил себя очень определенно по отношению к боярству, Он всячески показывал свое благоволение к названной своей родне: вернул из ссылки и возвысил Нагих, проведя»в думу братьев и дядей своей мнимой матери Марфы Федоровны. Далее, Богдана Бельского, имя которого давно было связано с именем угличского царевича, Самозванец пожаловал в бояре, хотя и предпочел услать его на воеводство в Новгород, а не держать около себя. Наконец, он последовательно стремился восстановить прежнее положение известного нам боярского круга, разбитого царем Борисом. Романовы были возвращены из мест заточения. Старец сийский Филарет с весны 1606 года обратился в митрополита ростовского; Ивану Николаевичу Романову сказано было боярство; даже прах умерших в ссылке Романовых возвращали для погребения на родине. "Великий дьяк" В. Щелкалов избыл своей опалы и был произведен в окольничие. Словом, возрождалась к новым успехам та среда дворцовой знати, от которой всю вторую половину XVI века терпели московские княжата. Самозванец даже вспомнил Головиных и как-будто желал их вознаградить за опалу 1584 года быстрым возвышением Ивана и Василия Петровичей Головиных до сана окольничего. Ласкал он и князя Ф.И. Мстиславского, подарив ему старый Царев-Борисов двор в Кремле. Легко понять, что должны были чувствовать убежденные представители княжеско-боярских традиций при таком возрождении "аристократии времен опричнины''. Только что уничтоженный боярской реакцией порядок возникал заново, а вожаки реакции отстранялись от дел, которыми так недавно, казалось, владели. Шуйские были в ссылке. Голицыны стали вовсе не заметны в шуме само- званцевых утех и затей. На убылые места годуновской родни во дворце Самозванца являлись не великородные князья, а люди низшего слоя - Басманов, князья Масальские, князь Татев, даже столь неродословные дельцы, как дьяки Аф. Власьев и Б. Сутупов, дворянин М. Молчанов и думный дврянин Гр. Микулин, попавший в думу из стрелецких голов. Во дворце Самозванца формировался такой правительственный круг, который по своей пестроте и демократичности мог с большим успехом поспорить с "опришнинской" компанией Грозного. Самозванец, кажется, и сам чувствовал, что должен быть осторожнее с родивитым боярством, с которым он стал так далек. Во-первых, он возвратил в Москву Шуйских всего через четыре-пять месяцев после их ссылки. Конечно, им руководило в данном случае не легкомысленное великодушие, в котором его льстиво упрекал Бучинский, а необходимость уступить предстательству "некоторых сенаторов" (za przyczyna niektorych senatorow) и даже самой царицы-матери. Во-вторых, он пытался сблизить и даже породнить своих близких, родственников и друзей, с вельможами, которые, по выражению Ис. Массы, были нейтральны, т.е. не принадлежали к его кругу. Нечего и говорить, что все подобные старания остались безуспешными. Шуйские, как только вернулись в Москву из галицких пригородов, послали заодно с Голицыными известного уже нам Ивана Безобразова к королю Сигизмунду с тайными речами о свержении Самозванца, а князь Мстиславский, обласканный Самозванцем, не задумался пристать к заговорщикам, когда они бросились на Кремлевский дворец86.
Так, те самые элементы московского населения, которые произвели 1 июня переворот в пользу Самозванца, готовы были через несколько месяцев восстать против поставленного ими царя и окружающих его своих и чужих "тайноглагольников".
К ним прибавился и еще один враг "расстриги" - духовенство. Оно с особенным вниманием должно было ловить все слухи о том, что Самозванец находится в сношениях с папою и вообще близок с иноверцами. Присутствие в Москве людей иных исповеданий, уверенная смелость их поведения, посещение ими православных церквей и недостаток уважения к святыне волновали и возмущали блюстителей московского правоверия. За попустительство и личный либерализм в сфере обряда и внешнего культа1 Самозванец получил репутацию еретика, главной целью которого якобы было ниспровержение православия в государстве. Отобрание в казну некоторых участков церковной земли в самой Москве, поборы с монастырей, - причем с одного Троице-Сергиева монастыря взято было 30 тыс. рублей, - поддерживали убеждение во враждебном отношении царя к церкви. Духовенство считало подвигом благочествия всякую оппозицию "расстриге" и окружало блеском агиографической легенды всякое проявление личной стойкости в столкновениях русских людей с неправославным монархом. Пастыри церкви Гермоген казанский и Фео- досий астраханский, знатный "первострадалец" князь Василий Шуйский и смиренный Тимофей Осипов, "муж благочестив образом и нравом", одинаково представлялись "доблими мучениками" и поборателями по вере за то, что смело отстаивали свои мнения перед Самозванцем. Духовенство, несомненно, не отказало бы в своем благословении всякому, кто "дерзнул" бы на "расстригу".
Надобен был лишь вождь и руководитель, чтобы сплотить недовольных и организовать восстание. С осени 1605 года Шуйский вторично взялся за это дело, или, вернее сказать, обстоятельствами был поставлен в центре движения. Он уже первой весенней попыткой приобрел ореол "первострадальца" и в глазах толпы его поведение было прямее и, так сказать, героичнее поведения всякого иного боярина, Мстиславского, Голицыных и прочих. Голова его лежала на плахе: этого одного было достаточно, чтобы снискать уважение патриотов. Затем, Шуйские имели большие связи в разных кругах общества. Летопись не раз указывает на близость к Шуйским московских купцов; в виде догадки заметим, что эта близость образовалась по старинной вотчинной оседлости князей Шуйских. Они имели вотчины в Клязьменском краю, в том районе, где сельские поселения достигли большого развития и отличались напряжением торгового оборота и разнообразием производительного труда. Население их вотчин связано было с московским рынком и связывало с ним своих вотчинных "государей". Насмешливое прозвище, данное в народе князю Василию Ивановичу Шуйскому, "шубник" произошло от шубного промысла, который был развит в старых вотчинах его рода, Шуйском уезде, откуда произошла и самая фамилия Шуйских. Могли Шуйские рассчитывать, кроме собственно московского населения, и на помощь ино- городцев. Есть указания, что они сумели "присовокупить" к своему совету детей боярских новгородских и псковских, которые и сыграли в восстании деятельную роль. Один, правда мутный, источник сообщает вероподобное известие, что Шуйские стянули в Москву своих "людей" из разных вотчин. Наконец, за Шуйскими пошли и воинские отряды, расположенные временно под Москвою для дальнейшего "польского" похода в Елец; может быть, в их числе и были те 3000 новгородцев, о которых упоминает Масса87.
Для того чтобы собрать народ и подготовить его к согласному действию, необходимо было время. Подготовка восстания началась еще в конце 1605 года, как видно по времени обращения бояр к королю через Ивана Безобразова и по январскому письму Яна Бучинского к Самозванцу. С начала же 1606 года Самозванец уже стал ловить признаки народного брожения. Ночью 8 января произошла ночная тревога в его дворце; было мнение, что переполох был вызван покушением на жизнь Самозванца со стороны известного нам А. Шерефединова. В великом посту, который в 1606 году начался 3 марта, московские стрельцы "поговорили" про Самозванца, что он разоряет их веру, и стала "мысль быти в служилых людях в стрельцах, якобы им к кому было пристать". Эта мысль стала известна Басманову, начальнику стрельцов. Поговорившие стрельцы были схвачены и избиты своими же товарищами, которым выдал их Самозванец для расправы. Голова стрелецкий Гр. Микулин за усердие в искоренении измены был пожалован в думные дворяне, а в то же время (29 марта) слепой великий князь Симеон Бекбулатович был послан из Москвы в Кириллов монастырь с приставами и с особою о нем грамотой. Самозванец, очевидно, считая Симеона за такое лицо, к которому могли или хотели "пристать", приказывал его постричь в монахи и "покоить" в монастыре так же, как ранее покоили там ссыльного старца Иону Мстиславского. Через месяц после стрелецкой смуты приезд слишком большого количества гостей из Речи Посполитой на свадебные торжества Самозванца не понравился населению Москвы. Слишком свободное и шумное, порою даже наглое поведение вооруженного "рыцарства" раздражало москвичей настолько, что в "рядах" полякам перестали продавать порох и свинец "для того, чтобы веселые гости постоянными выстрелами не тревожили народа и не нарушали общего спокойствия". Самый чин свадебных церемоний и пиров, не вполне обычный, не согласованный с требованиями московской порядочности и степенности, возбуждал народное негодование, тем более, что на царскую свадьбу в Кремль простого народа и не пустили. Сильная стража пропускала в ворота только служилых людей да иноземцев. Если раньше заговорщикам надо было искусственно возбуждать народ против "расстриги", то после женитьбы царской, наоборот, бояре могли опасаться, что народное буйство испортит их расчеты и вскроет прежде времени их замыслы. С 12 мая народ начал волноваться всей массой, и все последующие дни Самозванец получал донесения об этом от офицеров своей стражи. Предостережения шли и от польских послов, бывших тогда в Москве; для послов опасность казал