т.е. военнопленных, взятых "на деле", брать из тюрем на поруки. Этим широко воспользовались "дворяне и дети боярские разных многих городов": "имали они из тюрем себе на поруки изменничьих людей на Москве, и в Серпухове, и под Тулою и в иных городех, и наделяли (одеждою и пищею); а взяв из тюрьмы на поруку, да имали на них на свое имя служилыя кабалы". Таким образом, восставшие на крепостной порядок "воры" снова становились его жертвами и попадали в рабство, от которого только что освободились, сбежав "в воровство". Лучшая сравнительно доля ожидала тех "воров", которые сами добили челом царю Василию и выдали ему своих военачальников. Этих "тульских сидельцев привели ко крестному целованью за царя Василья" и затем оставили на свободе, потому что "они сами принесли вину свою". Те из них, которые раньше служили правительству в северских, польских и украинных городах, и те, которые "жили на Поле" в вольных казаках, должны были, конечно, идти по своим городам и местам, "на старые печища" и на "польские юрты". С ними могли уходить и те владельческие люди, крестьяне и холопы, за которых никто "не имался в холопстве". Не возвращались в частную зависимость и холопи, вышедшие в казачьи войска по отпускным из холопства; в виду того что они добровольно сдались победителю, бояре приговорили "тех старым их боярам не отдавати". Вся эта масса голодного и бездомного люда потянулась от Оки и Упы на южную украйну и, разумеется, там образовала собою самый удобный контингент для новых восстаний. Одно современное Смуте сказание очень изобразительно говорит об этих людях, что они, прибежав от Тулы "восвояси", снова составили рать и снова воздвигли брань больше первой и вместо тишины дохнули бурю, воздымавшуюся до облак и грозившую многомятежными дождями, не водными, а кровавыми.
Причины этой кровавой бури понятны. Южные города и уезды, разоренные Смутою и утратившие порядок, не могли устроить и обеспечить возвращавшийся с войны народ. А царь Василий не спешил занять своими войсками Северу и подчинить силою не покорившиеся ему вместе с Тулою южные города. Отметив, что "Северские городы в те поры были в измене, в воровстве", современник с очевидным сожалением говорит, что "царь Василий Иванович под те городы, под Путивль и под Бренеск и под Стародуб, не послал, пожалев ратных людей, чтоб ратные люди поопочинули и в домех своих побыли". В преждевременном прекращении военных действий действительно заключалась большая ошибка правительства Шуйского. Объясняется она не только утомлением войска и малою способностью его к зимним кампаниям, но и ложными представлениями Шуйского о положении дел в Северском крае. Царь Василий, очевидно, считал Северу достаточно усмиренною и разоренною его экзекуциями. Происходившему там новому скоплению ратных людей вокруг второго самозванца он не придавал надлежащего значения, "воровство" отдельных городов не признавал важным. Особенно ясно сказался такой ошибочный оптимизм в сношениях правительства Шуйского с шведским королем, Карлом IX. Последний не один раз, начиная с лета 1606 года, предлагал Шуйскому помощь против врагов, разумеется, преследуя при этом свои собственные цели. На любезные предложения шведов карельскому воеводе Масальскому велено было весною 1607 года отвечать: "что пишете о помощи, и я даю вам знать, что великому государю нашему помощи никакой ни от кого не надобно, против всех своих недругов стоять может без вас и просить помощи ни у кого не станет, кроме бога". Позднее заперев Болотникова в Туле, Шуйский с его боярами сочли возможным даже совсем отрицать перед шведами происходившее междоусобие, говоря, что воров "расстригиных советников" уже побили "и в наших великих государствах смуты нет никакой", а потому и нет нужды ни в какой помощи; "а хотя который пограничный государь и помыслит какую не дружбу начать, то это нам не страшно, помощи мы просим от единого всемогущего бога". Такою самоуверенной речью и распущением войск на зимние квартиры в виду второго самозванца Шуйский показывал, что считал борьбу с "ворами" оконченною. События скоро показали ему, как жестоко он ошибся113.1
Зато в борьбе с Петрушкою и Болотниковым царь Василий пришел к безошибочному определению характера того движения, с которым он имел дело. В первое время своего правления он страшился не массовых восстаний общественного характера, а только повторения самозванчес- кой интриги. Он старался уничтожить всякую возможность воскрешения Димитрия и даже, сверх обычных политических средств борьбы, охотно прибегал к исключительным мерам религиозно-нравственного порядка. Всячески увещая народ прийти в "истинный разум", он показал народу мощи истинного царевича, устроил затем всемирный покаянный пост после известного уже нам откровения протопопа Терентия о страшном видении "святаго мужа"; наконец, придумал торжественную церемонию разрешения и прощения народных клятв и клятвопреступлений. Последняя церемония происходила в феврале 1607 года, в то время, когда под Калугою приверженцы Димитрия оказали неожиданно стойкое сопротивление войскам Шуйского. В Москву "для его государева и земского великого дела" царь Василий вызвал из Старицы бывшего патриарха Иова. Ветхий старик, ослепший и одряхлевший, за несколько дней до своей кончины был привезен в столицу затем, чтобы выслушать от москвичей слова раскаяния в том бесчестье, какое они нанесли патриарху в дни его свержения с престола, и, с своей стороны, подать бывшей пастве пастырское благословение и прощение. Торжество было хорошо задумано и могло произвести большое впечатление на зрителей. В Успенском соборе в присутствии двора и городской толпы патриархи Иов и Гермо- ген слушали длинное челобитье от имени всех московских людей: в нем сначала были исчислены все тяжкие, но непрочные клятвы прежним царям, Годуновым и Самозванцу, и все нарушения этих клятв, совершенные Москвою, а затем шли просьбы о прощении и обеты благоразумия и верности в будущем. В ответ на челобитье патриархи велели читать заранее составленную "прощальную и разрешительную грамоту" и в ней прощали и разрешали московский народ "в тех во всех прежних и нынешних клятвах и в преступлении крестного целования". В конце церемонии патриарх Иов в живой беседе с народом убеждал его вперед быть верным данной раз клятве, иначе говоря, держаться царствующего царя Василия. Любопытно, что в "статейном списке", заключающем описание церемонии, современное ей восстание Болотникова характеризуется как движение за Димитрия: его социальные мотивы оставлены в тени. Между тем, в то самое время поход на Оку "вора Петрушки" и упорная борьба с Москвою калужских и тульских "сидельцев" в отсутствии всякого Димитрия окончательно убеждали Шуйского, что дело не в Димитрии, что династический мотив движения сменился социальным и что поэтому не следует тратить своих сил на одну пока бесплодную борьбу с призраком ложного Димитрия, а следует бороться с революционными элементами общества и действовать на условия общественной жизни, порождавшие и поддерживавшие Смуту. Первые признаки перелома в настроении Шуйского, можно сказать, современны с только что описанною церемонией разрешения клятв. Мысль об этом разрешении возникла в конце января или в первые дни февраля 1607 года: весь февраль ушел на подготовку и выполнение задуманной церемонии, а уже с марта того же 1607 года начинаются указы Шуйского о крестьянах и холопах, целью которых было упорядочение отношений зависимых людей к их "государям" и московскому правительству.
Первым указом 7 марта запрещалось, вопреки закону 1597 года, "в неволю давати" тех "добровольных холопей", которые сами не захотят выдать на себя служилую кабалу. Справедливо замечают об этом законе, что он "вовсе не означает того, что законодательство начало снисходительнее смотреть на договор личного найма: напротив, он усиливает строгость этого взгляда". Тенденция указа совершенно ясна: он был направлен против обычая держать "вольных холопов" без явки их правительству и без формального укрепления. Мы знаем, что и раньше, при Борисе, шла борьба с этим обычаем, скрывавшим в частных дворах от глаз правительства великое множество гулящего люда. С 1597 года каждого, кто прослужил в чужом дворе не менее полугода, закон обращал в кабального холопа, даже и в том случае, если он "кабалы на себя дати не похочет". Его господину из Холопьего приказа обязаны выдать на такого слугу служилую кабалу, если "сыщут, что то добровольный холоп у того человека служил с полгода". В марте 1607 года царь Василий отменил этот сыск. На основании правила, преподанного рабовладельцам, "не держи холопа без кабалы ни одного дни; а держал безкабально и кормил, и то у себя сам потерял", царь Василий приказал спрашивать у добровольных холопов, на которых "учнут государи их бита челом о кабалах", лишь о том, желают ли они сами дать на себя кабалу. Если холопы заявят, что кабал дать на себя не желают, то по царскому указу одного этого было достаточно, чтобы отказать в иске их господам. Возлагая на риск рабовладельцев все последствия, вытекавшие из неоформленной сделки с их добровольными слугами, царь Василий надеялся вернее достигнуть цели: прекратить неудобный для правительства обычай. Однако дальнейшая правительственная практика показала ему неудобство и вновь установленного порядка, и царь стал сомневаться в его пользе. Выяснилось, что вместо требуемых правительством служилых кабал "люди всяких чинов" стали "приносить к записке" в Холопий приказ особые "записи на вольных людей, что тем вольным всяким людям у тех
15 С.Ф. Платонов людей служити по тем записям до своего живота". Жилые или житейские записи, которыми скреплялся договор личного найма, должны были быть срочными, писались "на урочныя лета" и не влекли за собою холопства нанятого работника. Появление записей бессрочных, "до живота" было необычно в практике Холопьего приказа и указывало на то, что взамен воспрещенного обычая держать слуг без кабал стали вводить обычай нанимать людей без срока. Нетрудно было догадаться, что подобный бессрочный наем был в сущности уловкою, закрывавшею от глаз правительства "добровольное холопство". Указом 9 марта 1608 года царь Василий запретил принимать такие записи и "в холопьи записные книги записывать не велел". Но, очевидно, борьба с крепким обычаем владельческой практики стала казаться царю непосильною, и он понял, что для добровольного холопства было слишком много благоприятных условий в хозяйствах, бедных рабочими силами и потому не имевших возможности формально кабалить каждого перехожего рабочего. И вот, вопреки принятой им 7 марта 1607 года мере, царь лично указал 21 мая 1609 года "отдавать старым государям" тех бескабальных холопов, которые жили у владельцев не менее пяти лет, хотя бы такие холопы и отказались выдать на себя кабалы добровольно. Распоряжение это царь сделал временно и условно - "до своего государева указу, а о том рекся государь говорить с бояры". Можно думать, что царь Василий сдержал это свое обещание и внес свои сомнения по вопросу о сроке бескабальной службы в боярскую думу: в том же году, 12 сентября, состоялся боярский приговор, который отменил указ 7 марта 1607 года и восстановил действие закона 1597 года о шестимесячном сроке добровольной службы114.