в Тушине. По его рассказу, он был "разорен до основанья" от Василия Шуйского, жил в ссылке "в деревнишке за приставы" и там "скитался меж двор с женишком и с людишками". Когда он сведал, что Вор "пришел под свою государеву отчину под Москву", то "прибрел пеш в Володимер и ему, государю, крест целовал". Годунов увлек к отпадению от царя Василия всех владимирцев и муромцев и затем был вызван Вором из Владимира в Тушино. Очевидно, что он стал служить Вору, еще не зная, кто взял на себя имя Димитрия, из одной вражды к сославшему его московскому боярскому правительству. Ссора с тем же правительством заставила бежать в Тушино вместе с другими "перелетами" и князя Романа Гагарина, но он скоро явился обратно в Москву и стал говорить против Вора, потому что горько в нем разочаровался. Всего вероятнее, что и большинство высокородных тушинцев ценило Вора лишь в той мере, в какой он казался им удобным орудием для борьбы с царем Василием. Когда они увидали, что это орудие стало непригодно, они легко его бросили и обратились в польский лагерь за Владиславом162.
Рядом с дворцовой знатью в Тушине был очень заметен и влиятелен кружок совсем не родовитых людей, увлеченных на службу Вору личным честолюбием или случайными невзгодами и опасностью гонений и опалы в Москве. Виднее прочих в этом кружке известный Михалка Молчанов, который еще при Борисе (1604-1605 гг.) заслужил от знавших его кличку "государева изменника", был затем в числе убийц семьи Годунова, находился при Самозванце в почете и близости, после же его смерти был бит кнутом, бежал в Польшу, оттуда, кажется, снова пробрался в Москву, а в марте 1609 года прибыл уже в лагерь Сапеги, отдаваясь на милость Вора. Молчанов был одним из самых типичных авантюристов изучаемой эпохи: личная история его начинается еще с "угличского дела" 1591 года, в котором ему довелось играть маленькую роль пристава, и связана с рядом дальнейших политических катастроф и интриг. В том же роде были тушинские дьяки Ив. Грамотин, "попович" Васька Юрьев и другие подобные, а рядом с ними знаменитый Федька Андронов, торговый мужик, кожевник, который в дневнике Я.П. Сапеги уже в начале 1609 года называется в числе "думных бояр" (т.е. думных дворян) Вора. Вся эта компания "самых худых людей, торговых мужиков, молодых детишек боярских" при нормальном ходе дел в государстве оставалась бы в полной безвестности, не имея возможности даже мечтать о влиянии на дела и правительство. Но в Тушине она была в исключительных условиях. Родовитые слуги Вора бывали обыкновенно на воеводствах в городах и войсках; по актам видно, что очень немногие из них жили при самом Воре, во главе его центральной администрации. Именно потому эта администрация оставалась по преимуществу в руках незнатных дьяков, и они приобретали важное значение в Тушине, так как составляли в нем правящий делами кружок. Можно думать, что в дни распадения Тушинского стана этот кружок целиком завязал сношения с Сигизмундом. По крайней мере, в летописи и в ряде грамот члены этого кружка поименовываются в одной и той же привычной последовательности5. Одни и те же лица сперва, "не по- помня бога", бьют челом королю, чтобы он дал на Московское царство своего сына, затем получают от короля грамоты на земли, наконец, от короля же получают грамоты на должности в Московском государстве и лично появляются в Москве, чтобы ею править163.
Вступая в сношение с Тушинским станом, Сигизмунд имел в виду не одно польско-литовское войска Вора, но и московских людей, служивших Вору. Королевская инструкция, данная комиссарам, посланным в Тушино, предписывала им склонять тушинского патриарха и прочих русских тушинцев отдаться под власть короля. Король обещал московским людям сохранение всех их прав и новые льготы и пожалования. Комиссары завязали сношения с Филаретом и тушинскими боярами и передали, им обещание короля. По рассказам комиссаров, русские люди с живейшею радостью приняли милости Сигизмунда и желали его власти. Но подлинный текст того ответа, который был дан королевским комиссарам от Филарета и бояр, гласит не то: русские люди, благодаря короля за милостивое к ним обращение, представляли ему, однако, что при всем желании видеть на Московском государстве его величество с его потомством, они не могут решить столь важного дела без совета всей земли. Прося не поставить им во зло, что они "такое великое дело скоро не постановили", Филарет с прочими тушинцами в сущности уклонились от изъявления подданства Сигизмунду. Но они не затруднились скоро решиться на другой не меньшей важности политический шаг. Когда Вор убежал из Тушина, русские люди немедля укрепились договором, "вошли в конфедерацию" между собою и с польским войском в том, что им не отъезжать "к Василию Шуйскому и Михайле Скопину", а также Шуйских и "из них бояр московских никого" на государство не хотеть. А затем они завели переговоры с Сигизмундом о том, чтобы он пожаловал на Московское государство своего сына. От русских тушинцев было отправлено к Сигизмунду посольство, которое прибыло в королевский стан под Смоленском в середине января 1610 года и договорилось там об условиях, на которых мог бы Владислав занять русский престол. Воспользовавшись старою мыслью о династической унии Москвы с Речью Посполитой под властью Владислава, - мыслью, которая высказывалась московскими княжатами еще при первом Самозванце, - русские тушинцы постарались найти для этой унии наиболее подходящую форму. В так называемом договоре 4 февраля 1610 года ими была предложена первая редакция политического трактата, имевшего целью соединение двух доселе враждебных государств164.
Этот договор 4 (14) февраля создался таким образом. Русские послы, приехавшие от тушинского населения к королю, именно М.Г. Салтыков с сыном Иваном, князья Юрий Хворостинин и Василий Масальский, Лев Плещеев, дьяки и дворяне, представились королю 21 (31) января. Прося королевича на Московское государство, оба Салтыкова в своих речах и в грамоте, которую они читали от всего русского народа, их пославшего, представляли королю о необходимости сохранить в целости православие и стародавний московский порядок. Старший Салтыков "с плачем" повторял просьбу о нерушимом сохранении православной веры, а сын его выражал надежду на то, что король не только обеспечит, но и увеличит "права и вольности" московского народа. Таким образом с самого начала переговоров русские люди указывали королю, как на основание предлагаемой унии, на неприкосновенность религии и государственного строя. М. Салтыков просил короля как можно скорее назначить сенаторов для того, чтобы обсудить условия унии; действительно, в течение двух недель обсуждение было кончено, и король 4 (14) февраля мог уже дать свой "отказ", т.е. ответ на статьи об унии, предложенные ему русскими послами. Только этот королевский ответ и известен нам, так как подлинные статьи тушинских послов не сохранились. Свой же "отказ" или, по московскому выражению, "лист статейный" король распространил немедля не только в Речи Посполитой, но и в Московском государстве: он его даже в Москву "за своею рукою и за печатью к боярам прислал". Судя по королевскому ответу, основанием для унии принято было сохранение полной автономии Московского государства и тесный военный союз Москвы и Речи Посполитой. В определении тех основных черт московского общественного и политического порядка, которые король и королевич должны были блюсти и охранять, в договоре допущены были многие любопытные особенности. Они настолько характеризуют людей и положение, что на них надлежит несколько остановиться165.
Прежде всего надо заметить, что договор отличается вообще национально-консервативным направлением. Он стремится охранить московскую жизнь от всяких воздействий со стороны польско-литовского правительства и общества, обязывая Владислава блюсти неизменно православие, административный порядок и сословный строй Москвы. Ограничение единоличной власти Владислава думою и судом бояр и советом "всея земли" вытекало в договоре не из какой-либо политической теории, а из обстоятельств минуты, приводивших на московский престол иноземного и иноверного государя. Это ограничение имело целью не перестройку прежнего политического порядка, а напротив, охрану и укрепление "звы- чаев всех давных добрых" от возможных нарушений со стороны непривычной к московским отношениям власти. Договор определяет "стародавний звычай" московский довольно полно и настолько вразумительно, что мы можем с уверенностью сказать, к какой политической партии принадлежали его московские редакторы. Они, во-первых, были так далеки от московских княжат-олигархов, что ни разу даже словом не упомянули в своем договоре о "московских княженецких родах" при определении сословных льгот и преимуществ. Этот тенденциозный пробел был немедленно восполнен, когда после свержения Шуйского московские княжата приняли участие в призвании на царство королевича Владислава. Тогда, в московской редакции договора, было высказано требование "московских княженецких и боярских родов приезжими иноземцы в отечестве и в чести не теснити и не понижати". Во-вторых, составители февральского договора, достигшие власти и положения личною выслугою Вору, ставили эту выслугу рядом с "отечеством", говоря, что Владислав обязан "великих станов (stan - чин, звание) невинне не понижати, а меншей стан подносити подлуг заслуг" (т.е. повышать сообразно с личными заслугами). Очевидно, что с Сигизмундом договаривались враги княжеской реакции и представители тех дворцовых порядков второй половины XVI века, при которых московские государи в своем новом "дворе" малых чинили великими. С этих страниц февральского договора веет духом опричнины и годунов- ского режима, теми новшествами правительственного обихода, которые сочетались с новшествами житейскими. Грозного упрекали тем, что "вся внутренняя его в руку варвар быша"; Бориса называли "добрым пота- ковником" для тех, кто изменял старому благочестию. Подобным же культурным либерализмом отличались и составители февральского договора. Указывая, что Владислав "никого поневоле" не должен "водить" из Московского государства в Литву и Польшу, они оговаривались при этом, что "для науки вольно каждому" ездить из Москвы в другие христианские государства и что "купцам русским для торгов" будет открыт путь "до чужих земель через Польшу и Литву". Эти новшества также исчезли из договора, когда он получил новую боярскую редакцию под стенами Москвы. Таким образом, поскольку дело касалось будущего политического порядка, договор 4 февраля старался определить его в том виде, в каком он существовал до воцарения Шуйского с его реакционною программою. В отношении же общественного строя составители февральского договора стояли в той же мере, как и царь Василий, за сохранение и утверждение крепостного порядка в Московском государстве. Они обеспечивали за землевладельческими слоями населения не только их права на "денежные оброки и поместья и отчизны", но и право на их "мужиков- крестьян" и "холопов-невольников". Крестьянское "выхожденье" не допускалось; холопы должны были служить господам на старом основании, и предполагалось, что "вольности им господарь его милость давать не будет". Сложный вопрос об отношениях государства к казачеству, которое по преи