вых людей; наконец, "дворцовые люди", чарочник и сытник. Это был как бы маленький земский собор. Если бы к данной наличности городских дворян, стрельцов и торговых людей присоединилось то число духовных лиц, думных и придворных людей, дворцовой служни и гостей, какое обыкновенно созывалось в XVI веке в царские или патриаршие палаты на земские соборы, то образовался бы нормальный состав тогдашнего земского собора. Это обстоятельство позволяет высказать мысль, что в 1610 году в Москве действительно существовал организованный для царского избрания земский собор, хотя, быть может, и не такого состава, какой был желателен боярам. От этого собора "от всея земли", как выражался под Смоленском князь В.В. Голицын, были отправлены под Смоленск, во- первых, поголовно малочисленные сословные группы и, во-вторых, по выбору представители групп многочисленных. Таким образом, к королю поехала значительная часть земского собора - факт, повторение которого наблюдается в 1613 году, когда избравший царя Михаила собор переехал почти весь к новому государю и был с ним и на его "походе" к Москве. Эта мысль о соборе 1610 года не кажется нам окончательно доказанною, но предпочтительнее верить ей, чем тому, что бояре, громко ссылаясь на общий "совет и приговор", брали на душу ничем неприкрытую ложь. Такое толкование было бы не только легко, но, пожалуй, и легкомысленно189.
После сделанных замечаний обстановка избрания на московское царство королевича может быть представлена в таком виде. Совет бояр, принадлежавших к обеим сторонам московской знати, решился на избрание Владислава и обсудил условия этого избрания. Свое решение он сообщил Земскому собору, составленному обычным способом из тех общественных элементов, какие нашлись в ту минуту в самой Москве. Собор послушно пошел за думою и утвердил сделанный ею выбор и выработанные ею условия. Оставаясь действительными руководителями дел и хозяевами положения, седмочисленные бояре получили в соборном приговоре формально правильную санкцию своих действий и имели право сказать Жол- кевскому, что действуют именем всего государства и имеют полномочия "ото всех чинов". Это, однако, не значило, чтобы все московское население желало того же, чего желали его правители. В смутные дни государственного переворота в Москве раздавались голоса и за избрание на престол кого-либо из бояр и даже за признание Вора. Московское духовенство и простонародье, по свидетельству Жолкевского, мало сочувствовали унии с Польско-Литовским государством. Однако до поры до времени сила и власть были еще на стороне бояр. Зная о существовании оппозиционных течений в московской массе, бояре думали утишить их скорейшим окончанием дела с Владиславом. Они поторопились не только заключить договор с гетманом, но и ввести его войска в самую Москву.
Теперь не требует особых объяснений, кем именно был редактирован московский договор об избрании Владислава. Это был боярский договор, санкционированный земским собором случайного состава. В тексте договора должно было отразиться политическое настроение самого высокого боярского круга, из представителей которого составилась семибоярщина. В ней было пять княжат отборных фамилий и два боярина из старинного боярского рода Федора Кошки. Такая среда неизбежно должна была обработать договор в духе строгих правительственных традиций. И действительно, читая текст договора с Жолкевским, подписанный 17 (27) августа, и наказ, данный тогда же послам королю от имени земского собора, мы видим твердое желание охранить и обеспечить основы московского церковного, государственного и общественного порядка от всяких потрясений со стороны не только польско-литовского правительства, но и московских новаторов. Все подробности, внесенные в февральский договор тушинскими боярами и дьяками о людях "меншего стана" и о свободе выезда за московский рубеж, исчезли в боярском договоре. Взамен отвергнутых новинок бояре дали более обстоятельное и подробное определение действовавшего в Москве порядка, указав всем' "станам" соответствующее, с боярской точки зрения, место. Оградив национальную московскую самобытность прежде всего требованием, чтобы королевич принял православие, бояре очень точно указали и границы правительственной власти королевича. Он должен был править с боярской думой и земским собором. "Если суд и установление новых податей были предоставлены боярской думе, то к законодательству призывалась вся земля", - так определяет сферы думы и собора Б.Н. Чичерин, когда характеризует договор 17 августа. Бояре в договоре не забыли и себя, сделав оговорку, чтобы "московских княжецких и боярских родов проезжими иноземцы в отечестве и в чести не теснити и не понижати". Словом, договор 17 августа был еще консервативнее и аристократичнее февральского договора, хотя в общем и тот отличался явным национально-охранительным направлением. Органичение личной власти будущего монарха исходило в обоих договорах именно из этой национально-охранительной тенденции. Оно не переделывало государственного порядка и не создавало нового строя политической жизни. Оно только узаконяло обычный боярский и земский совет как гарантию сохранения старого строя московской жизни от покушений иноземной и иноверной власти. Не политическая теория, а национальное чувство диктовало эти "ограничения" и в тушинском таборе и в московском Кремле190.
п
Слабость временного правительства и его распадение. Образование в Москве новой думы и администрации из приверженцев короля. Состав и характер новой правительственной среды. Роль Гонсевского в Москве. Цели и результаты королевской политики
Если бы боярам удалось привести в исполнение их замыслы и осуществить предположенную ими унию с Речью Посполитою, договор 17 августа составил бы предмет их гордости. Без сомнения, он был обдуманно составлен и точно определял основания политического порядка при новой иноземной династии. Но обстоятельства не дозволили боярской думе остаться во главе положения. У бояр не было силы и влияния, чтобы сдержать и подавить народное движение в Москве, и бояре боялись распущенной московской толпы, в которой замечалась наклонность к Вору. Московский гарнизон, численность которого Жолкевский полагал свыше пятнадцати тысяч, быстро таял оттого, что приходилось из его состава выделять большие отряды для сопровождения посольства к королю и для "посылок" в города. С другой стороны, и в самом гарнизоне были ненадежные для бояр элементы. Тотчас после договора с Жолкевским, "на третий день по крестном целовании", начались отъезды из Москвы к Вору. Дворяне Михайло Богучаров и Федор Чулков "с товарищи" и многие другие убежали из Москвы к самозванцу и старались "иных московских молодших людей на зло нриводити". Единственной твердой опорой только что установленного порядка боярам представлялись войска Жолкев- ского. Когда окончились хлопоты по отправлению послов и их огромной свиты к королю, бояре поставили на очередь вопрос о занятии московских крепостей "литвою". По русским воспоминаниям, начали об этом "мыслить" какие-то "от синклит четыре человека", а по польским, особенно красноречиво говорил об этом И.Н. Романов, "яко человек добрый, правдивый". Обсудив дело и убедив патриарха допустить "литву" в столицу, бояре открыли Жолкевскому ворота Кремля. Последствия такой оплошности не замедлили сказаться. Не бояре стали владеть делами в Москве, а то войско, из которого они думали создать себе опору и орудие. В Москве водворилась военная диктатура польских вождей, под тисками которой бояре, по их словам, "в то время все живы не были". Это был естественный исход из того политического хаоса, в каком находилась тогда Москва. Хотя и небольшая численно, но организованная сила польско-литовского войска до времени сознавала себя единственной действительной силой в Москве и служила, конечно, не московским боярам, а своей родине и собственным интересам191.
Такой исход теперь может казаться естественным и вполне понятным. Тогда же он был непредвиденным и неожиданным. Он был осложнен большою путаницею политических и общественных отношений, которая мешала московским людям понять свое положение и определить направление своих действий. Прежде всего, условия избрания Владислава не были, как известно, приняты Сигизмундом, и король желал собственного воцарения на московском престоле, Если бы он заявил свое желание даже с полною откровенностью, оно вряд ли могло бы быть обсуждаемо и принято в боярской думе или в посольском стане под Смоленском. Дума и другие элементы власти, бывшие в самой Москве, не составляли в ту минуту всего правительства, точно так же, как и "великое посольство" с частью земского собора, бывшее у короля. Вместе они составили бы полномочное правительство, или "всю землю", - тот "совет всея земли", который избрал Владислава и, пожалуй, мог бы перевести его полномочия на Сигизмунда. Порознь они не видели возможности действовать. Именно в этом смысле и говорил свои знаменитые речи князь В.В. Голицын под Смоленском. Получил он от имени бояр приказания, противоречившие наказу, данному послам от всяких чинов "служилых и жилецких людей" 17 августа, - и отказался повиноваться боярам. Он говорил, что "отпуща- ли нас к великим государем бити челом патриарх и бояре и все люди Московского государства, а не одни бояре; ...а от одних бы бояр я, князь Василий, и не поехал; а ныне они такое великое дело пишут к нам одни, мимо патриарха и всего освященнаго собора и не по совету всех людей Московского государства"... "Как патриарховы грамоты без боярских, так и боярские без патриарховых грамот не годятся (говорили за Голицыным все послы); надобно ныне делати по общему совету всех людей, а не одним бояром, всем государь надобен, и дело нынешнее общее всех людей". Так послы выражали понятие о том правительстве, которое их послало и частью которого сами они были. Казалось бы, московским боярам в виду таких речей легко можно было решиться на то, чтобы созвать новый земский собор в Москве и его именем приказывать "великим послам". Однако поступить так было немыслимо, ибо все знали, что прежний собор, давший санкцию избранию Владислава, не был распущен, а только разделился, и часть его действовала при послах под Смоленском. Там, в посольском стане, происходили даже общие соборные совещания послов от боярской думы "с митрополитом Филаретом и со всеми людьми", которые были с послами "с Москвы ото всее земли посланы". Таким образом, ни бояре без послов, ни послы без бояр не могли принимать решений за всю землю, и обеим частям московского правительства оставалось только твердо держаться статей сообща ими принятого договора 17 августа. Поэтому все старания Сигизмунда заменить своей собственной кандидатурой кандидатуру его сына на московский престол должны были разбиться о пассивное сопротивление московских людей, сознававших, что нет законного пути для удовлетворения королевских вожделений пока московское правительство останется разделенным. Это сознавали, очевидно, и дипломаты Сигизмунда. Они, как известно, приняли меры к тому, чтобы отправить обратно в Москву сопровождавших посольство "дворян из городов". Уже в то время, когда Жолкевский ехал из Москвы к королю, т.е. в октябре 1610 года,