ловати королю самому", то Гермоген дал волю своему негодованию и отказался от всяких уступок. На другой день к патриарху пришли и другие бояре с Мстиславским во главе и, по согласному показанию современников, стали просить патриарха, чтобы он "благословил крест целовати королю". Гермоген отказался, и между ним и Салтыковым произошла бурная ссора. Салтыков, по одним известиям, бранил Гермогена площадною бранью, по другим же, даже не остановился на "продерзке словесной", а бросился на патриарха с ножом. Потом он опомнился и "прощения испросил" у патриарха, оправдываясь тем, что "шумен был и без памяти говорил"; однако для Гермогена этот случай имел решительное значение. Мы не знаем, точно ли о крестном целовании на имя короля просили бояре патриарха, но Гермоген именно так истолковал их просьбу. Он немедля послал "по сотням" и собрал московских гостей и торговых людей в Успенский собор. Там он прямо объяснил им положение дел, запретив присягать королю, и по его слову московские люди "отказали, что им королю креста не целовать". Так выступил Гермоген на открытую борьбу с королем Сигизмундом202.
В первые недели этой борьбы Гермоген не считал возможным призывать народ к открытому восстанию против поляков. Два обстоятельства переменили его настроение и вынудили его к тому, чтобы "повелевати на кровь дерзнути". Первое из них - смерть Вора (11 декабря 1610 года), второе - распадение великого посольства и отъезд его членов в Москву, что случилось в начале того же декабря. Давно и очень хорошо выяснено С.М. Соловьевым то значение, какое имела гибель самозванца в Калуге на ход событий в Московском государстве. У тех московских людей, которые боялись торжества казачьего "царика" над Москвою в случае столкновения Москвы с поляками, теперь развязались руки для действий против поляков. Гермоген принадлежал именно к числу таких людей. По всем указаниям, он тотчас после смерти Вора начал думать и говорить об открытой борьбе против иноземного господства в Москве. Разъезд из- под Смоленска земских представителей, бывших при послах, мог только узаконить для Гермогена призыв к восстанию. В Москве на глазах патриарха, осенью 1610 года, произошел государственный переворот, состоявший в том, что правительство седмочисленных бояр было насильственно заменено новым правительственным кругом королевских агентов. Теперь, в декабре, этот переворот завершался упразднением земского совета при послах, отправленных к Владиславу и Сигизмунду. Обе составные части законного московского правительства теперь были упразднены; их сменили польские воеводы и чиновники да русские изменники и безза- конники, служившие королю. Страна попала во власть иноземных и иноверных завоевателей; против них возможно было действовать только оружием203.
Во второй половине декабря 1610 года Гермоген, наконец, решился на то, чтобы открыто призвать свою паству к вооруженному восстанию на утеснителей: Он начал посылать по городам свои грамоты, в которых объяснял королевскую измену, разрешал народ от присяги Владиславу и просил городских людей, чтобы они, не мешкая, по зимнему пути, "со- брався все в збор со всеми городы, шли к Москве на литовких людей".
В первый раз Гонсевскому удалось перехватить такую грамоту на святках 1610 года. Затем полякам попали в руки списки с грамот патриарха, датированные 8 и 9 числами января 1611 года; эти грамоты были отправлены патриархом в Нижний-Новгород (с Василием Чертовым) и к Просо- вецкому в Суздаль или Владимир. Главным же образом Гремоген рассчитывал на Пр. Ляпунова и подчиненных ему рязанских служилых людей. К Ляпунову он обратился, повидимому, раньше, чем ко всем прочим, и Ляпунов поднял знамя восстания через две-три недели после смерти Вора, около 1 января 1611 года. Об отложении Рязани Сигизмунд и Ян Сапега знали уже в середине января по известиям из Москвы. Таким образом, обнаружилась враждебная Сигизмунду деятельность патриарха и его полный разлад с изменным московским правительством. Это последнее не остановилось перед тем, чтобы немедля употребить силу против строптивого пастыря. Для того чтобы он не мог ссылаться письменно с городами, у него были "дияки и подьячие и всякие дворовые люди пойманы, а двор его весь разграблен". О таком насилии 12 января 1611 года уже знали в Нижнем. В те дни пришла о том весть и к Пр. Ляпунову. Он тотчас же заступился за Гермогена и послал грамоту "к боярам о патриархе и о мирском гонении и о тесноте". Его грамота подействовала: "с тех мест, - писал он в исходе января, - патриарху учало быти повольнее и дворовых людей ему немногих отдали". Но это было лишь временное послабление: Гермоген до конца своих дней оставался под тяжелым надзором и томился в Кремле "аки птица в заклепе". Одинокий, никем не поддержанный старец лишен был возможности действовать, как бы хотел, и ему оставалось только твердым словом своим возбуждать и ободрять народное движение, поднятое им самим. Зато верная паства патриарха очень ценила это твердое слово, именовала Гермогена "вторым Златоустом" и слагала ему благоговейную похвалу. Уже в марте 1611 года ярославцы писали о Гермогене: "Только б не от Бога послан и такого досточудного дела патриарх.не учинил, - и за то (народное дело) было кому стояти? не токмо веру попрати, хотя б на всех хохлы хотели (поляки) учинити, и за то бы никто слова не смел молвити!". Так высоко ставили русские люди подвиг патриарха: он один открыл глаза русским людям на иноземный обман и своею твердостью спас государство от окончательного порабощения... "Неначаемое учинилось!", замечали современники, говоря о великом подвиге слабого и одинокого среди "изменников" старика204.
IV
Седьмой момент Смуты - образование и разложение первого земского правительства. Руководители народного движения. Рязань и Ляпуновы. Нижний-Новгород и Ярославль. Образование и состав народного ополчения. Причины и последствия сближения П. Ляпунова с тушинцами. Ополчение под Москвою. Организация подмосковного правительства "всея земли". Приговор 30 июня 1611 года. Устройство рати и земли по этому приговору. Отношение приговора к казачеству. Междоусобие в рати, смерть П. Ляпунова и распадение подмосковного войска. Подмосковное правительство становится казачьим
Итак, патриархг лишенный возможности действовать правильно через "освященный собор", "царский синклит" и "совет всея земли", обратился прямо к народной массе, вызывая ее стать на защиту отечества, В этой массе, потерявшей привычное для нее руководство столичной власти, скоро должны были обнаружиться свои вожаки, должен был образоваться свой руководящий круг излюбленных авторитетных людей. Естественно, что в этом отношении наибольшее значение выпадало на долю тех лиц, которые стояли во главе местных общественных организаций. Чем крупнее и сильнее была подобная организация, тем шире и действительнее было влияние ее представителей, тем виднее они становились сами. Простое соображение говорит нам, что первенствующее значение в народном движении должны были получить воеводы и дворяне крупнейших городов и уездов и выборные власти наиболее людных и зажиточных общин. Если в податных слоях подъем народного чувства вызывал готовность жертвовать имуществом и людьми, то в среде наиболее видного провинциального дворянства чувствовалась не одна необходимость жертв, но и обязанность взять в свои руки предводительство народным движением. С падением боярского правительства в Москве и с разложением центральной администрации под властью "изменников" общественное первенство переходило к наиболее "честным" людям провинциального служилого класса. Когда стало известно, что в Москве "владеют всем" изменники и поляки, что "дьяки с доклады" приходят к Гонсевскому не только "в верх", т.е. во дворец, но "и к нему на двор", что большие бояре посажены "за приставы", а "по приказом бояре и дьяки в приказах не сидят", - то в уездах служилые люди "больших статей" поняли, что общественная вершина разрушена и что теперь они оказываются наверху московского общественного порядка. Они нередко были связаны родством со столичным дворянством, "выбор" из их среды служил постоянно в самой Москве с московскими дворянами, поэтому московские события им были понятны и близки. Они настолько живо чувствовали необходимость заступиться за своих угнетенных в Москве товарищей и родных и встать на защиту всей народности и церкви, что раньше прямого призыва со стороны Гермогена уже справлялись о течении дел в столице и обсуждали политическое положение205.
В этом отношении особенно энергичны были рязанцы, у которых, как уже было выше показано, образовались тесные связи со столицею за время тушинской осады. Благодаря этим связям рязанское дворянство привыкло играть деятельную роль в московских делах и даже получило решающее значение в перевороте, низложившем Шуйского. Избрание Владислава Москвою совершилось не без сочувствия и участия рязанцев. Воевода рязанский Прокопий Ляпунов, по словам Жолкевского, "радовался (content byl), услышав, что бояре учинили с гетманом договор о королевиче". Он послал к гетману с приветствием своего сына Владимира и доставлял польскому войску продовольствие из своего Рязанского края. Его брат Захар Ляпунов был в числе земских послов к Сигизмунду и под Смоленском не один раз получал от короля жалованные грамоты на земли. Со стороны главных послов Захар даже вызвал обвинение в "воровстве" и измене, так как он, бражничая с "панами", смеялся над Филаретом и Голицыным и обвинял их в самоуправстве. Но рязанские вожаки только до тех пор дружили с литвою и поляками, пока не увидели признаков королевского двуличия. Когда возникли сомнения в том, что королевич приедет в Москву, Прокопий Ляпунов сделал запрос об этом московским боярам и стал показывать неприязнь к полякам и московскому правительству. Поляки позднее, в 1615 году, взвели на Пр. Ляпунова обвинение в том, что он сам желал "сесть на государстве" и потому интриговал против них. Но ничто не подтверждает такого обвинения. В обнаруженных московскою властью тайных сношениях Прокопия со стольником Вас. Ив. Бутурлиным в Москве и с братом Захаром под Смоленском нет следов личных вожделений Прокопия. Бутурлин московскими боярами был уличен лишь в том, что "в Москве все вылазучивши, к Ляпунову на Рязань отписывал" и уговаривался с ним ночью ударить на поляков в Москве и побить их. О Захаре Ляпунове было дознано лишь то, что он "из-под Смоленска с братом своим с Прокофьем ссылается грамотками и людьми; а которые люди были с ним, с Захарьем, под Смоленском и он тех людей своих из-под Смоленска отпущал на Рязань к брату своему Прокофью, - и те люди ныне объявилися у брата его". Всего вероятнее, что Прокопий, собирая под рукою сведения о Сигизмунде, раньше многих других и даже независимо от Гермогена узнал об опасности, какая грозила Московскому государству, и готовился встать на защиту его самостоятельности, не задумываясь пока о том, кто сядет впоследствии на государство в Москве.