Положение Прокопия Ляпунова на Рязани давало ему особую силу и влияние. Во-первых, он был облечен властью воеводы и в то же время принадлежал к составу местного дворянства; административные полномочия соединялись у него с возможностью житейского влияния на среду, ему давно близкую и хорошо известную. Во-вторых, он уже несколько лет в качестве главного воеводы действовал в крае, имевшем для столицы особенное значение. Рязань снабжала Москву хлебом и содержала своим земельным фондом лучшие отряды Московского гарнизона. Владея, по словам Жолкевского, большим расположением (fawor) народа, сознавая свою силу и влияние, понимая значение своего края в ряду московских областей, Пр. Ляпунов должен был ценить себя очень высоко. Именно потому он и считал за собою право и обязанность вмешиваться в общегосударственные дела и возвышать свой голос перед членами боярской думы, к числу которых он и сам принадлежал по чину думного дворянина. Именно этим, а не желанием престола следует объяснять движение, начатое Ляпуновым против Сигизмунда тотчас же, как патриарх обратил к Ляпунову свое воззвание206.
Одновременно с движением на Рязани началось одинаковое движение и в других московских областях. Перечислить эти области нет возможности, потому что грамоты, относящиеся к данному моменту Смуты, не указывают точно первоначальных очагов восстания против польской власти, а ограничиваются лишь глухим упоминанием о "многих городах", которые от королевича "отступили". Но во всяком случае одним из таких первоначальных очагов был Нижний-Новгород. Выше не раз указывалось то значение, какое имел этот крупный город для восточной части Московского государства. Обладая большим рынком и сильною крепостью, Нижний послужил надежным базисом для военных действий в Клязьмен- ском краю во время борьбы с Тушином в 1608-1609 гг. Тогда он представил собою центр для очень значительного района волжских и окских областей. С таким же значением центра выступил он и в 1610-1611 гг., в пору движения против Владислава. Очень рано, еще в декабре 1610 года, завязались у Нижнего-Новгорода постоянные сношения с Гермогеном, продолжавшиеся и весь 1611 год. Нижегородский "мир" в полном составе, - от архимандритов, воевод и земских старост до стрельцов, казаков и служилых иноземцев, - не один раз посылал к патриарху ходоков "бесстрашных людей": сына боярского Романа (или Ратмана) Пахомова и посадского человека свияженина Родиона Мосеева. Эти люди проникали к патриарху даже тогда, когда он был под арестом, и носили к нему "советные челобитные" и "отписки" от нижегородцев, а от него просили "подлинных вестей" и указаний, что делать. Уже 12 января 1611 года Пахомов и Мосеев приехали в Нижний от патриарха и привезли его словесные инструкции, - знак, что сношения Гермогена с Нижним были налажены еще в ту пору, когда только что возникала решимость на открытую борьбу с Сигизмундом. Полученные вести Нижний распространял по другим городам, и таким образом брал на себя как бы руководство движением, становился в его челе. Такое же руководящее значение получал и центральный город среднего Поволжья - Ярославль. Движение в нем против поляков возникло очень рано, и, по сообщению самих ярославцев, даже прежде, чем патриарх начал писать к Ляпунову свои грамоты. В феврале 1611 года ярославцы сообщали в Вологду, что к ним ранее "с Москвы паны приезжали" и теснили их поборами и что в Ярославле самостоятельно, - до всяких указаний из Москвы, решили сопротивляться панам. "И как, господа, - говорили ярославцы волгожанам, - мы панам в кормех отказали, что нам кормов давать невозможно, а се мы крест целовали на том, что было панам на Москве и во всех городах Московского государства не бы- ти, - и на Москве, господа, от литовских людей ...почало быть утесненьем и насильство великое и с Москвы, господа, святейший Ермоген... и московские люди писали на Рязань" и т.д. Стало быть, Ярославль зашевелился самостоятельно, и ярославцы очень рано поднялись против поляков сами по себе всем городом. Их военные приготовления были закончены уже в феврале, и в последнюю неделю февраля ярославские дружины уже вышли в поход. В городе остались с воеводою И.В. Волынским "дворяне старые для всякого промыслу: всех выбивати (на службу) и по городом писати". От этих-то стариков с ярославским духовенством и посадскими людьми шли по городам (между прочим, "в царствующий преславный град Казань") прекрасно написанные грамоты, из которых видно, что ярославский "мир" считал себя средоточием всех северных областей. Он призывал к себе с севера дружины для общего похода к Москве и выборных людей для совета и почитал своею обязанностью разъяснять другим городам положение дел в государстве. "Мы вам не от одного Ярославля пишем, - сообщали в Казань ярославцы, - а объявляем вам, - всему миру, что здеся делается"207.
Таким образом, речи патриарха Гермогена, обращенные к его пастве и призывавшие ее на подвиг, пали на земле доброй и дали плод. Население крупнейших общественных центров было уже готово встать на защиту народной самостоятельности от иноземного покушения и по первому слову Гермогена рванулось к Москве с такою быстротою, какая может удивить наблюдателя, знакомого с обычною медлительностью массовых московских движений. Около Рождества 1610 года начал "второй Златоуст" Гермоген свой открытый призыв к народу на Рязани и на Поволжье, а уже 8 февраля началось движение нижегородских отрядов к Москве; 21 февраля ярославский передовой отряд, "первая посылка", выступил под Москву; 28 февраля пошла и вся ярославская рать с "нарядом", т.е. с орудиями; 3 марта Ляпунов с "нарядом" и с гуляй-городом вышел к Москве уже из Коломны. Во второй же половине марта к Москве подошли уже многие земские и казачьи дружины, и у стен сожженной столицы образовалось знаменитое подмосковное ополчение 1611 года.
Интересен его состав. Сообщенная в Казань из Ярославля в марте 1611 года "роспись кто из которого города пошел воевод с ратными людьми" дает нам такой перечень. К Москве двинулись с Рязани с Пр.П. Ляпуновым "Рязанские городы и Сивера"; из Мурома с окольничим князем Вас. Фед. Масальским "муромцы с окольными городы"; из Нижнего-Нов- города с князем А.А. Репниным "понизовые люди"; из Суздаля и Владимира с Артемьем Измайловым и Просовецким "окольные городы да казаки волжские и черкасы"; с Вологды с Ф. Нащекиным поморских городов люди; с Романова с князьями В.Р. Пронским и Ф. Козловским мурзы, татары и русские люди; из Галича П.И. Мансуров "с галицкими людьми"; из Костромы князь Ф.И. Волконский "с костромскими людьми". К этому перечню ярославцы прибавляли в своих грамотах, что "пошли на сход к тем же воеводам" кашинцы, бежечане и угличане и что у них самих в Ярославле собраны к походу под Москву: "ярославцы дворяне и дети боярские" с воеводою И.И. Волынским; "полный приказ пятьсот человек" московских стрельцов, удаленных боярским правительством из Москвы в Вологду, но оставшихся в Ярославле; казаки "старые" ярославские да служилые казаки "Тимофеева приказа Шарова", пришедшие в Ярославль из Великого Новгорода вместе с астраханскими стрельцами после службы в рати М.В. Скопина; наконец, "с монастырей и с земли даточные люди многие". В этих перечнях узнаем знакомых нам участников движения 1608-1610 гг.: дворян "заречных" городов, клязьменских и заволжских мужиков, да остатки новгородских войск Скопина-Шуйского. Первые из них сидели с Шуйским в московской осаде и держали за царем Василием Рязань и Коломну; вторые прогнали тушинцев с Волги и Клязьмы; третьи пришли на освобождение Москвы с Волхова, Меты и волжских верховий. Верная служба московскому правительству и вражда к Тушину соединяла их в одном движении в течение 1608-1610 гг. и приучила их к политической солидарности. Призыв Гермогена указал им, вместо побежденного Тушина, нового врага, и они, легко возобновив свои прежние сношения, скоро и согласно встали для нового подвига на защиту исконного государственного порядка.
Но к этим старым борцам за народное дело теперь пристали люди иных общественных течений. Все, что прежде в Замосковье держалось Тушина, теперь увлеклось в движение против польской власти. Дети боярские разных городов, романовские татары, казаки московские и черкасы, прежде действовавшие во имя Вора, а после его смерти застигнутые в замосковных городах патриотическим подъемом народного сознания, пошли теперь на "очищение" Москвы "в сход" к главным вожакам земщины. Присоединение старых врагов не испугало московских патриотов. Напротив, они радовались умножению своих ратей новыми воинами и обращались ко всем русским людям с увещанием "со всею землею быти в любви и в совете и в соединенье и итти на земскую службу под Москву ко всей земле". Виднейший организатор движения против Сигизмунда Пр. Ляпунов вполне сознательно искал союза с той общественной стороной, которая жаждала социальных перемен и до тех пор восставала на московский порядок с Болотниковым и самозванцами. Он не довольствовался добровольным поступлением на "земскую службу" отдельных тушинцев и случайных казачьих станиц, а желал всю оппозиционную массу, казачью и крепостную, направить против общего всем русским людям врага. Нельзя сказать точно, думал ли он дать брожению этой массы наилучший выход в борьбе за общенациональный интерес или же не шел далее близорукого расчета на помощь многочисленных, хотя и ненадежных союзников. Из двух возможных здесь предположений нужно выбрать, кажется, первое. Ляпунову был очень хорошо известен еще со времен его союза с Болотниковым характер казачьего движения. Именно с "ворами" из Северы и с Поля сражался Ляпунов во все время царствования Шуйского, обороняя от них свою Рязань. Ему как представителю землевладельческого класса южной окраины казачество должно было быть известнее и понятнее, чем кому-либо иному из замосковного дворянства или поморских тяглецов. Заключая политический союз со своими социальными врагами, ища соединения с казачеством, "изрядный ополчитель", "властель и воевода" рязанский не мог сразу ослепнуть и утратить добытый горьким опытом ясный и правильный взгляд на свойства этих врагов. Очевидно, у него был сознательный расчет, который поможет разъяснить нам обзор сношений Ляпунова с тушинскими боярами и казаками208.