орме такое постановление, которое уничтожало самый источник, полнивший казачество. Оно гласило относительно вывезенных и выбежавших "боярских крестьян и людей", что "надлежит по сыску крестьян и людей отдавать назад старым помещикам" (§23). Это было явное признание того самого крепостного порядка, против которого живым протестом было казачество в его целом, во всей его массе, "старой" и нестарой219.
С той точки зрения, какая была установлена выше, совсем не было противоречия между решением "всей земли" отдавать назад в неволю беглых боярских людей и, с другой стороны, приглашением в подмосковную рать боярских же людей "крепостных и старинных" с обещанием дать им волю и жалованье. Ратные воеводы, как мы видели, грамотами созывали себе казаков с Поля и в их числе тех боярских людей, которые уже вошли в казачью организацию. В приговоре же 30 июня имелись в виду те беглые крестьяне и холопы, которые ушли не в казачество, а в чужие деревни и на городские посады. Однако такое различие не могло нравиться крепостным людям, искавшим лучшей доли, должно было раздражать всех недовольных крепостным порядком. Кроме того, правило о возвращении беглых не могло быть всегда одинаково приложимо. Ратные люди указывали воеводам в своем челобитье на один подобный случай, когда было бы неуместно настаивать на таком возвращении. Они просили "про боярских людей, - кои сидят в Москве бояре, а люди их ныне в казаках", чтоб о тех людях договор учинить. Как, в самом деле, боярину-изменнику, у которого "вся земля" конфисковала поместья и вотчины за то, что он сидел с литвою в осаде, возвращать его людей, ставших на защиту народного дела и пришедших в казачьи таборы под столицу биться "за Московское государство"? Очевидно, необходимо было в данном случае изъятие из общего порядка. Путаница общественных отношений, выросшая в смутные годы, постоянно наталкивала на подобные изъятия, а совет всея земли" ограничился в своем приговоре 30 июня только общим и категорическим подтверждением выработанного XVI веком принципа крестьянской и кабальной крепости.
И в отношении казаков, стало быть, приговор 30 июня обнаружил ту же тенденцию, как в вопросах земельного устройства рати. Он стремился удержать и укрепить старый московский порядок отношений без всяких, или почти без всяких, уступок вожделениям вольного казачества. Самое большее, что предоставлялось казакам, было поместное верстание, но его удостаивались лишь "старые" казаки. Казачество же во всей его массе ставилось в подчиненное положение, попадало под надзор и контроль служилых людей, "дворян добрых". Вопрос об обращении в прежнюю "крепость" боярских людей, тянувших к казачьим таборам, получал в приговоре 30 июня такую постановку, которая была безусловно неблагоприятна для казачьего элемента рати. Принцип крепостного права торжествовал в подмосковном ополчении. Как и в прежние годы, он послужил в данную минуту главною причиною острой социальной распри между землевладельческим служилым слоем подмосковной рати и ее низшими слоями, представлявшими собою организованную в казачьих полках оппозиционную массу московского населения.
Из анализа приговора 30 июня неизбежно следует вывод, что редакция данного законодательного акта принадлежала той стороне подмосковного ополчения, которую можно назвать консервативною и землевладельческою. Представителем ее был Ляпунов. Понимая его силу как вожака торжествовавшей в рати партии, летописец о приговоре 30 июня выразился так, как будто Ляпунов "повеле написати приговор". Неточное формально, это выражение, однако, вполне справедливо приписывает почин и руководство в совете 30 июня не тушинским "боярам", а предводителю земских дружин, еще недавно ведших борьбу с Тушином. Эти земские дружины Поморья и Замосковья еще один лишний раз обнаружили, что они сильнее казачьих полков. Одолевая казаков в открытых боях времен царя Василия, они и теперь, в мирных отношениях, взяли верх над казачеством и думали подчинить его своим земским порядкам, своему начальственному надзору. Приговором 30 июня они набросили на вольную казачью массу сеть стеснений и обязательств, скрепленных подписями
казачьих "атаманов, судей, ясаулов и сотников" на подлинной притворной грамоте. Казаки, разумеется, поняли то положение, в какое их поставил земский приговор, и не были склонны с ним помириться. Не имея законных средств повернуть дело по-своему и переделать приговор в свою пользу, они пошли на открытый мятеж против земской власти. Особенно раздражились казаки на того, кого считали виновником приговора, - на Ляпунова: "и с тое же поры начаша под Прокофьем думати, како бы его убить". Поводом послужило деятельное применение постановлений 30 июня, направленных против казачьих разбоев. Говорили, будто бы Ляпунов "велел в городы писать грамоты: воров казаков имать и присылать под Москву, а иных воров, на кого приедут, (тому) с ними битися и от своих животов (т.е. имущества) побивать". Этим правом самообороны с особенною ревностью воспользовался один из Плещеевых (Матвей) и превратил его в самосуд. Он "поймал", - вероятно, на "воровстве" - 28 казаков и посадил их в воду. Товарищи их спасли и привели в таборы под Москву. В таборах поднялся бунт: "шумяху на Прокофья" и покушались его убить. Ляпунов даже решил бежать на Рязань и уже ушел из своего стана. Его догнали и убедили остаться; дело затихло, хотя и не надолго. При новой вспышке страстей враги Ляпунова заманили его для объяснений в казачий "круг" и там изменнически убили (22 июля 1611 года). Насилие было так возмутительно, что поразило даже "врага" Ляпунова, Ивана Никитича Ржевского, типичного "перелета" того времени, изменившего и Шуйским, и Вору с Рожинским, и Сигизмунду. с Владиславом. Он "казакам стал говорить: за посмешно де Прокофья убили, Прокофьевы де вины нет", - и был убит вместе с Ляпуновым220.
Смерть Ляпунова послужила началом открытого междоусобия в подмосковном ополчении. Казаки не скрывали своей вражды к противной стороне и грозили служилым людям боем и грабежом. Они ограбили "дом" Ляпунова в подмосковном лагере и другие соседние "станы" дворян. Они "лаяли и поносили служилых людей" при торжественной встрече иконы, принесенной в полки из Казани. Они выбили из Ярополческой волости испомещенных там дворян. Грабежи по дорогам и насилия над крестьянами достигли невероятной наглости. Служилые же люди, земская часть ополчения, были, очевидно, подавлены внезапным убийством своего вождя и растерялись. Уже было сказано, что земские дружины под Москвою стояли вперемежку с казачьими, и, будучи разделены казачьим табором, не составляли отдельного стана. Поэтому они не могли отделиться от казаков и образовать свой особый лагерь, в котором была бы возможность отсидеться и от польского нападения из осажденного Кремля и от казачьего насилия. Поставленные между двумя врагами и утратившие единство и силу, дворяне и дети боярские ударились в бегство. "Мнози разыдошася от царствующего града", кратко замечает Палицын о распадении подмосковной рати; "отоидоша вси от Москвы прочь", столь же кратко говорит летописец. В разрядной же записи много точнее и подробнее выясняется происходившее под Москвою: "После Прокофьевы смерти, - читаем здесь, - стольники и дворяне и дети боярские городовые
из-под Москвы разъехались по городом и по домам своим, бояся от За- руцкого и от казаков убойства; а иные, у Заруцкого купя, поехали по городом, по воеводствам и по приказам; а осталися с ними (казаками) под Москвою их стороны (дворянской), которые были в воровстве в Тушине и в Калуге". Как мало осталось в таборах людей этой "стороны", можно видеть из выписи, относящейся к ноябрю 1611 года и перечисляющей дворян и детей боярских, бывших "на земской службе" в полку князя Д.Т. Трубецкого под Москвою. Их всего насчитано 95, от стольников до детей боярских и подьячих.
Земское ополчение рассыпалось, побежденное не врагом, а союзником, и побежденное в такую минуту, когда оно законным образом, в "приговоре всея земли", определило в свою пользу весь строй административных и общественных порядков. Замосковные и рязанские ратные люди пошли из-под Москвы по своим местам, и с августа 1611 года под Кремлевскими стенами уже не стало земского стана и земского "совета всея земли". Остались только "казачьи таборы" и "воровские" казачьи власти: рядом с тушинцем князем Д.Т. Трубецким "боярином же писался Ивашко Мартынов сын Заруцкой". Правительственная организация, созданная усилиями земщины, теперь стала служить казачеству. "А Розряд и Поместной приказ и Печатной и иные приказы под Москвою были, - говорит современник, - и в Розряде и в Поместном приказе и в иных приказех сидели дьяки и подьячие и из городов и с волостей на казаков кормы собирали и под Москву привозили". Такое обладание центральным административным механизмом обращало воровских вожаков в правительственную власть и открывало им возможность распоряжаться всею страною. В этом была большая опасность для московского общества. Оно теперь имело над собою два правительства: польско-литовское в Москве и под Смоленском и казацко-воровское в таборах под Москвою. Первое грозило ему политическим порабощением, второе - общественным переворотом. Первое было страшно потому, что опиралось на военную силу, второе - потому, что овладело только что созданным в рати 1611 года правительственным устройством. Ни тому, ни другому московское общество не могло противопоставить никакой организованной силы, никакого общеземского авторитета. Уездные дворяне и дети боярские, волостные и посадские мужики были разрознены и подавлены несчастным ходом событий. А враги торжествовали: Сигизмунд взял Смоленск, шведы покусились на Новгород, казаки же "воровства своего не оставили, ездили по дорогам станицами и побивали". Они теперь стали правительственным войском221.
Вот к чему привела вторая попытка восстановить государственный порядок: Она исходила из средних слоев московского общества, принявших на свои плечи бремя, не снесенное московским боярством. Не остерегшись от союза с "ворами" и казачеством, средние московские люди надеялись дисциплинировать их своею властью и подчинить их вновь устроенному земскому порядку. Но они сами не устояли против казачьего мятежа и разошлись, оставив в казачьих руках все свое "правительство". Овладев властью под Москвою, казачий табор стал на время правительственным средоточием целой страны и в первый раз мог торжествовать казачью победу над представителями старого московского порядка. Наступил самый критический момент во внутренней истории московского общества.