придает очень важное значение внезапному отрождению самозванщины. Должнц была производить силь-
22 С.Ф. Платонов ное впечатление и та особенность письма патриарха, что в нем не было ни одного слова о поляках и короле, а все внимание земщины призывалось на казаков и Воренка. Патриарх указывал на них как бы на главного и опаснейшего врага223.
Нижний немедленно распространил грамоту Гермогена по другим городам, и города, послушно принимая патриаршее слово, давали друг другу обещание не признавать казачьего царя и "против его стояти единодушно". Там, где шли за патриархом, готовы были, стало быть, и на бой с казаками, почитая их за такого же врага, каким была овладевшая Москвою рать иноплеменников и изменников. Иного направления держалась братия Троицкого монастыря.
История этого монастыря в Смутное время очень известна. Находясь вблизи столицы и на одной из главных дорог всего государства, блистая великим именем своего основателя, кипя богатством и многолюдством "в селех работные чади крестьянства", Сергиева обитель была одним из заметнейших населенных мест всей страны. Перенеся осаду от тушинских воевод, она быстро стянула к себе людей и средства из подчиненных ей волостей и приписных монастырей. По "вине и промыслу" троицкого архимандрита Дионисия, обитель распорядилась своим добром и трудом своей работной чади всецело на пользу ближних. Московское "разорение", т.е. погром и сожжение Москвы в марте 1611 года, указало Дионисию, кому и как необходимо помогать. Из Москвы, как и из других мест, "всеми путьми быша беглецы" к Сергиеву монастырю. Разоренные люди нуждались в крове, уходе и лекарствах, а многие, уже не нуждаясь в помощи, ожидали лишь христианского погребения. Монахи и монастырские слуги и крестьяне строили больницы, "дворы и избы разные на странно- приимство всякому чину"; собирали запасы на содержание презреваемых в этих больницах и дворах; питали и лечили больных и слабых; хоронили умерших; "по путем и по лесам ездили и смотрели того, чтоб звери не ели, и мученых от врагов, мертвых и умирающих, всех сбирали". Такая деятельность вышла далеко за стены обители. Больницы и богадельни были помещены "во округе монастыря", в слободах и селах; "приставы с лошадьми" постоянно ездили по дорогам; хлеб и запасы тянулись к монастырю издалека. Все это нуждалось в военной защите и в особом покровительстве власти, так как обычного гражданского порядка не существовало. Единственной же властью, на которую мог опереться монастырь, в ту пору была власть подмосковного ополчения, сперва земского, при жизни Ляпунова, а затем казачьего, после его смерти. Монастырь отстоял всего в 60 верстах от Москвы и входил в сферу казачьего ведения и влияния. Он поневоле должен был завязать постоянные и тесные сношения с казачьими подмосковными таборами, принимать от них помощь и защиту и, в свою очередь, помогать им. Есть, например, отказная грамота бояр и воевод Трубецкого и Заруцкого, данная 20 августа 1611 года по челобитью архимандрита Дионисия и келаря Авраамия на земли в Торус- ском уезде, приобретенные троицким монастырем в силу духовного завещания. Монастырь таким образом искал утверждения своих прав у казачьего правительства. В свою очередь, и это самое правительство обращалось в трудные минуты за помощью и содействием к монастырю. Осенью 1611 года, когда казачьи таборы были стеснены подошедшим под Москву войском гетмана Хоткевича, Трубецкой "с товарищи и со всеми атаманы писали в Троицкий Сергиев монастырь со многим молением о свинцу и о зелии (порохе) и паки моляще, чтобы (из монастыря) писали грамоты во все городы о помощи". Монастырские власти исполнили казачье "моление"; послали грамоты, снарядили даже послов в города "для сбору ратных людей", а в таборы отправили "пеших троицких слуг и служебников с свинцом и с зелием". Так, из соседства монастыря и таборов проистекала необходимость совместных действий, согласия и взаимопомощи. При этих условиях монастырь не мог говорить так, как говорил Гермоген. Для патриарха таборы были вражеским станом, для монастыря они были правительственным центром; патриарх предостерегал города от общения с подмосковным войском, а монастырь взывал к тем же городам о помощи этому войску и о соединении с ним на общего врага. Сидя в тюрьме на Кирилловском подворье, Гермоген был совершенно свободен от всяких партий и влияний, действовавших в московском обществе, а монастырские власти, трудясь на просторе, были связаны по рукам и ногам своими отношениями к возобладавшей временно казаческой власти224.
Это обстоятельство заметно отразилось и на знаменитых троицких грамотах 1611-1612 гг. Они были обращены ко всей земщине и звали ее на борьбу с ляхами и изменниками, сидевшими в Москве. Во всех сохранившихся от 1611 года подобных грамотах троицкие власти зовут города на помощь таборам и на соединение с подмосковными воинскими людьми. Сперва, еще при жизни Ляпунова, власти пишут: "ратными людьми и казною помогите, чтоб ныне собранное множество народу христианского войска здеся на Москве скудости ради не разошлося". Когда же Ляпунова не стало и служилые люди разбрелись, а Хоткевич теснил казаков, монастырские грамоты просят: "ратными людьми помогите, чтоб ныне под Москвою скудости ради утеснением боярам и воеводам и всяким воинским людям порухи не учинилось никоторыя". В монастыре как будто не делают различия между Ляпуновым и Заруцким и в грамотах молчат о той розни, которая сгубила ополчение. В течение всего 1611 года Дионисий и его "писцы борзые" еще верят в возможность общего действия и прочного единения казачества и земских слоев и рознь их представляют временною и случайной: "Хотя будет и есть близко в ваших пределех которые недоволы, - пишут они в города, - Бога для отложите то на время, чтоб о едином всем вам с ними (т.е. подмосковными воинскими людьми) положити подвиг свой... Аще совокупным и единогласным молением прибегнем ко всещедрому в Троице славимому Богу... и обще обещаемся подвиг сотворити..., милостив владыка... избавит нас нашедшия лютыя смерти и вечного порабощения латынского". Не нужно сомневаться в искренности этих строк и думать, что троицкие монахи или "очень мало знали" о положении дел или же склонны были "мирволить" казачеству. Разумеется, они видели разладицу и казачье "воровство" под Москвою, но они оценивали его иначе, чем патриарх. Для них подмосковные "бояре" были общеземским правительством и, пока оно не было заменено другим, более законным, они считали обязанностью ему повиноваться и поддерживать его. О смутах же, в среде этого правительства, пока они казались преходящими, монахи должны были молчать уже из простого приличия и из боязни оглашением их повредить делу народного единения. Настроение монастырской братии, однако, изменилось в 1612 году, когда она увидела, что в Ярославле образовалась новая власть, а под Москвою окончательно взяли верх "воровские заводцы". Тогда, уже не мирволя этим "заводцам", Дионисий с братьею приглашал князя Пожарского и других воевод "собраться во едино место" отдельно от казаков или итти в самый Троицкий монастырь и действовать оттуда для освобождения Москвы, не сливаясь в одну рать с воровскими заводцами225.
Итак, грамоты патриарха и грамоты троицких властей говорили московским людям не одно и то же. Патриарх призывал московских людей сплотиться для борьбы не только с польскою властью, но и с казачьим беззаконием, а троицкая братия звала города соединиться с казачеством и поддержать его в его борьбе с поляками и литвою. Примирить и совместить советы Гермогена и Дионисия было невозможно: они предполагали совершенно различные комбинации политических сил и исходили из взаимно противоположногапонимания_казачества. Для Гермогена казачество было противогосударственной силой, с которой нужно было бороться как с врагом; это был старый московский взгляд, воспитанный наблюдениями над десятилетней Смутой. Дионисию же и его братии казачество до начала 1612 года представлялось силою, ставшею за весь народ "для избавления нашея истинныя христианския православныя веры"; это был новый взгляд, созданный в ополчении Ляпунова, когда в казаках стали видеть желанных союзников и прямых борцов за национальное дело. Какой из этих взглядов был усвоен так называемым нижегородским ополчением, решить нетрудно. Смерть Ляпунова и возобновление самозванщи- ны, в подмосковных таборах показали земщине, как опасна идеализация казаческой среды, - и все замосковные, понизовые и поморские города и волости, поднимаясь в исходе 1611 года на подвиг очищения Москвы, усвоили себе то отношение к казачеству, какое находим у Гермогена. Это необходимо помнить при обсуждении вопроса как о возникновении народного движения в Нижнем-Новгороде, так и о руководящих его началах.
VI
Восьмой момент Смуты - образование второго земского правительства и его торжество. Начало нижегородского движения; Минин и протопоп Савва Ефимъев. Образование денежной казны. Устройство рати в Нижнем и избрание воеводы. Происхождение и личность князя Д.М. Пожарского. Две воеводских коллегии в Нижнем и распространение их действий на все Понизовье. Начало войны с казаками
Большую заслугу И.Е. Забелина перед русской наукой составляет его исследование о начале нижегородского ополчения. Он вывел вопрос из круга летописных преданий в область критического изучения и впервые показал, что не случайное влияние монашеской грамоты, а сложная работа общественного самосознания подняла нижегородский "мир" на его знаменитый подвиг. Нижегородское движение И.Е. Забелин ведет от грамоты Гермогена о Воренке и начало нижегородских сборов относит ко времени этой грамоты. После всего сказанного выше не может быть, кажется, сомнений в том, что нижегородцы действительно стояли гораздо ближе к патриарху, чем к троицкой братии. После хронологических соображений И.Е. Забелина можно считать доказанным, что троицкая грамота от 6 октября 1611 года, - та самая, которой приписывали решительное влияние на Нижний-Новгород, - застала там уже до нее начатое движение. Дальнейшее изложение покажет, что с самых первых своих шагов нижегородский мир усвоил себе программу Гермогена, т.е. стал собираться не только на поляков, но и на казаков. И напротив, нельзя найти никакого следа непосредственных сношений Нижнего с Троицким монастырем за всю вторую половину 1611 года: нижегородцы не искали совета и руководства у троицких монахов.