Похоже, само ее использование было своеобразной данью времени и той тенденции к идеологизации гуманитарных исследований, которая была заметна, в частности, в работе Ленинградского египтологического кружка. Очевидно, с точки зрения коллег Ольдерогге (в первую очередь И. М. Лурье, явно задававшего тон в социологических штудиях кружка) реалии древнеегипетского общества при их марксистском исследовании было «нужно» трактовать в «феодальных» категориях, как спустя десять лет и при большем и более целенаправленном давлении сверху их станет тоже «нужно» трактовать в категориях «рабовладельческих». Нам кажется, что Ольдерогге применялся к этой необходимости, но делал это столь искусно, что не просто превращал использование соответствующей «правильной» терминологии в мимикрию для своих конкретных исследований, но еще и показывал ее иллюзорность.
В.В. Струве и возникновение советской концепции истории Древнего Востока
7. В начале пути: письмо В.В. Струве М.И. Ростовцеву от 25 мая 1914 г.[434]
Один из вопросов, связанных с оформлением базовых исторических концепций «советского марксизма» в начале 1930-х гг., – это мотивация создававших их ученых, особенно соотношение в ней заказа свыше и действительного убеждения в своей научной правоте, а также личного интереса к сфере «соцэка», в рамках которой эти концепции прежде всего и формулировались. Как показал А. А. Формозов, их разработка для древности и средневековья велась Государственной академией истории материальной культуры (ГАИМК) и направлялась партийными выдвиженцами; однако сами эти концепции создавались учеными еще дореволюционной формации с разной степенью «сложности» в их биографиях: антиковед С. А. Жебелев едва избежал репрессий из-за выступления в эмигрантском сборнике в 1928 г., русист Б. Д. Греков служил в Таврическом университете при Деникине и Врангеле, египтолог, а затем ассириолог В. В. Струве лишь стажировался в 1914 г. в Германии и был учеником Б. А. Тураева, глубоко верующего участника Поместного собора 1917–1918 гг. По мнению Формозова, все эти ученые допустили уступки требованиям идеологии, что и позволило им далее занять ведущие позиции в новых научных учреждениях [435].
Среди них заметной личностью оказывается Василий Васильевич Струве (1889–1965) – создатель концепции рабовладельческого способа производства на древнем Востоке. Ее формирование подробно изучил С. Б. Крих [436], но еще раньше она порождала противоречивые оценки востоковедов. Так, если И. М. Дьяконов говорил о ее конъюнктурности и неадекватности фактам [437], то А. О. Большаков считал ее плодом реальной науки того времени, заслуживающим осмысления [438]. Увы, полноценное исследование научного пути В. В. Струве затруднено: фонд его личных материалов [439] недоступен не только из-за закрытия Санкт-Петербургского филиала Архива РАН на реконструкцию, но и поскольку еще до того он не был классифицирован и описан.
Публикуемое письмо Струве М. И. Ростовцеву хранится в фонде последнего в Российском государственном историческом архиве в Санкт-Петербурге. Как показывают его дата и содержание, оно написано во время очень важной для Струве стажировки в Берлине в середине 1914 г.: хотя она рано прервалась из-за начала Первой мировой войны и ее цель – сбор материалов для магистерской диссертации – не была достигнута, большое значение имел личный контакт Струве с ведущими учеными Германии. Однако адресатом этого письма был крупнейший русский ученый старшего, сравнительно со Струве, поколения – Михаил Иванович Ростовцев (1870–1952), исследователь эллинистического мира, Римской империи, древностей Юга России, эмигрировавший в 1918 г. и в дальнейшем в качестве профессора Йельского университета вошедший в число лидеров мировой науки [440].
Для оценки этого письма важно понять место Ростовцева в русской науке начала ХХ в. Своими либеральными взглядами он не походил на большинство коллег-антиковедов, равнодушных к политике или сочувствовавших скорее правым взглядам [441]; но это несходство убеждений можно счесть внешним проявлением не менее серьезного расхождения в исследовательской методологии. Пожалуй, особенно влиятельным в русском антиковедении начала ХХ в. было так называемое «фактопоклонничество», восходившее к взглядам создателя эпиграфической школы Ф. Ф. Соколова: по его мнению, в целом разделявшемуся его учениками (например, С. А. Жебелевым), знания о древности были недостаточны для каких-либо обобщений, и, соответственно, задача ученых состояла в сборе и максимально конкретной интерпретации источников [442]. Однако в мировой науке конца XIX в. стали активно обсуждаться экономическая структура древнего общества и законы его развития: шла полемика между К. Бюхером (сторонником идеи о застойности и натуральном – «ойкосном» – характере хозяйства древности) и Эд. Мейером (создателем концепции «циклизма», согласно которой на протяжении древности успела произойти смена этапов натурального и товарного хозяйства) [443]. Ростовцев, в отличие от «фактопоклонников», к которым некоторое время был близок, стал концептуалистом и энтузиастом социально-экономических исследований: в споре Бюхера и Мейера он принял сторону второго, а в зарубежных поездках знакомился с достижениями папирологии, позволявшими изучать общество эллинистического и римского Египта [444]. На фоне фундаментальных, но сугубо традиционных достижений школы Соколова он воплощал в России то новое и динамичное, что принесла в антиковедение современная наука.
Непосредственным учителем В. В. Струве в Санкт-Петербургском университете в 1907–1911 гг. был Б. А. Тураев, как считается, близкий к «фактопоклонникам»: относясь к новым подходам в изучении древности с почтением, он сам не вел исследований в их русле и интегрировал их результаты в свое преподавание скорее с осторожностью. Судя по письмам молодого Струве, ему не хватало одной школы Тураева: ища контакты с мировой наукой, он вступил в переписку с собирателем и исследователем египетских древностей В. С. Голенищевым [445], и еще в университетские годы занимался в семинаре Ростовцева [446]. При этом если Голенищев мог помочь ему конкретными советами по вопросам филологии и анализа памятников (собственно в области интересов «фактопоклонников»), то Ростовцев, помимо папирологических навыков, давал еще и методологический ориентир, выводивший его учеников на построение концепций.
В своем письме Струве говорит о построении в его будущей магистерской диссертации системной картины государственного устройства Египта Нового царства (XVI–XI вв. до н. э.), но сравнение им этой задачи с изучением документов эллинистического Египта показывает, что он, конечно, собирался заняться и общественным строем этой эпохи. Такая работа сулила участие в актуальных дискуссиях европейской науки и тем самым представляла некий карьерно-конъюнктурный интерес (как, в иных условиях, и создание концепции рабовладения на древнем Востоке); однако письмо убеждает, что эта тематика вообще была интересна Струве как ученому, так же как и занимавшемуся с ним Ростовцеву. Вывод о влиянии последнего на обращение Струве к тематике «соцэка» напрашивался и раньше, судя по сюжетам его статей 1910-х гг. об обществе эллинистического Египта (см. наше прим. 25); однако публикуемое нами письмо делает его полностью доказанным. Разумеется, ранние изыскания Струве не были прямо связаны с его теоретическими выкладками 1930-х гг., однако последние лежали в области его действительного научного интереса и вряд ли состоялись бы без школы, приобретенной у Ростовцева.
В.В. Струве – М.И. Ростовцеву, 25 мая 1914 г.
Чистовик письма, почтовая бумага, черные чернила.
Berlin. Steglitz. Schloßstr
Воскресенье 25 мая [448].
Глубокоуважаемый Михаил Иванович!
Я счел за долг мой поблагодарить Вас письменно за Ваши рекомендации, которые мне <в> значительной, если не в исключительной мере облегчили [449] мои первые шаги в Берлине. Эд. Мейер [450] принял меня очень любезно и радушно; точно так же отнеслись ко мне и Шубарт [451] и П. М. Мейер [452]. Они все много расспрашивали про Вас, в особенности много расспрашивал Эд. Мейер. Он и супруга его с радостью думают о предстоящей в 1918 году поездке в Петербург на всемирный конгресс историков. Я рассказал им что знал о тех грандиозных подготовках, которые проводятся теперь по Вашей инициативе [453]. Эд. Мейер обещал помогать мне советами моей работе. Тема моей работы установилась окончательно на второй день по приезде в Берлин, после разговора с Ад. Эрманом [454]. Точная формулировка темы такова: «Государственная организация Нового царства» [455]. Материал громадный и еще очень мало использованный. Материал стал теперь довольно доступен. Дело в том, что громадная масса папирусов Нового