[577]. Советских специалистов по историографии в первую очередь интересовало, кто из дискутировавших в 1920–1930-е или в 1960-е гг. был «на самом деле прав»: им не была свойственна отстраненная, без собственного «вовлечения в дискуссию» постановка вопроса, почему, под влиянием каких объективных (а тем более субъективных, о которых могло быть и неудобно сказать) обстоятельств ее участники высказывали именно такие идеи [578]. Сторонники «феодальной концепции» 1920–1930-х гг. не могли быть правы, поскольку их позиция расходилась с интенцией марксистского эволюционизма, не допускавшего существования одной и той же формации в течение пяти тысячелетий [579]; кроме того, эта концепция выглядела антикварно и сама по себе, и по своим еще дореволюционным немарксистским истокам (см. далее) [580]. В отличие от них сторонники рабовладения на древнем Востоке и «азиатского способа производства» озвучивали концепции, бывшие специфическими порождениями советского времени – соответственно, научным официозом и его альтернативой, в 1960–1970-е гг. слывшей едва ли не диссидентством [581]: неудивительно, что именно им продолжало уделяться преимущественное внимание уже в постсоветских, неиндоктринированных работах по истории науки [582].
Что касается представления о древневосточных обществах как о феодальных, можно согласиться с С. Б. Крихом, показавшим на примере работ ряда исследователей древности начала советского времени (В. С. Сергеева, А. И. Тюменева, С. И. Ковалева), что невыработанность на этом этапе собственно марксистского понятийного аппарата побуждала их заимствовать в более или менее «готовом» виде понятия и целые концепции из мировой немарксистской («буржуазной») науки (в частности, у Ковалева к числу таких концепций относится как раз определение общества древнего Египта как феодального) [583]. Крих говорит в данном случае об исследователях, пришедших в науку уже после 1917 г. и с самого начала стремившихся придерживаться марксистской методологии; однако это тем более справедливо применительно к ученым, начавшим работать до революции, для которых восприятие этой методологии было вторичным по отношению к их изначальным знаниям и исследовательскому опыту. К их числу, безусловно, относится Василий Васильевич Струве (1889–1965) – основоположник советской школы изучения древнего Востока и в 1930-е гг. создатель концепции рабовладельческого характера его обществ, которые до этого он называл феодальными [584]. Вместе с тем, как мы постараемся показать, в случае Струве речь не может идти о простой адаптации к советским условиям концепции дореволюционной науки: ее понятия были использованы ученым в построениях, звучавших оригинально и актуальных в контексте именно советской идеологии.
Однако прежде чем обратиться к научному творчеству В. В. Струве, попробуем рассмотреть истоки представления о феодализме на древнем Востоке в мировой науке конца XIX – начала ХХ в. Часто они «по умолчанию» (см. ниже, наше прим. 68) возводятся к трудам Эдуарда Мейера (1855–1930) – одного из последних универсальных историков древности, выдвинувшего в середине 1890-х гг. так называемую концепцию «циклизма». Согласно ней, человечество дважды в своей истории – сначала в древности, затем в Средневековье и Новое время – последовательно проходило фазы «средневековья» (с натуральным хозяйством и использованием труда крепостных) и активизации товарно-денежных отношений, ориентирующей на использование рабства или наемного труда [585]. Значение этой концепции, в том числе в ее восприятии русскими историками древности, очень велико, однако назвать ее единственным источником определения древневосточных обществ как феодальных все же неверно. Как минимум еще одним таким источником, самостоятельным по отношению к концепции Мейера и при этом тоже крайне авторитетным для исследователей ближневосточной древности, можно считать масштабный труд крупнейшего французского египтолога Гастона Масперо «Древняя история народов классического Востока», впервые опубликованный во второй половине 1890-х гг.[586] Понятия «феодальный» и «феодализм» (féodalité) употребляются в этом труде для характеристики древних обществ Египта и Ближнего Востока («классического Востока») систематически. Наиболее подробно смысл подобных характеристик ученый, ожидаемым образом, раскрыл на материале Египта. Согласно Масперо, еще на заре цивилизации из полномочий предводителей общин, связанных родством (pâit – др. -егип. pat), вырастает власть «настоящих наследственных сеньоров» (ropâitou hâ – др. – егип. iry-pat HAty-a) [587], превращающихся в правителей первоначальных ячеек государственности – номов [588]. Уже после объединения страны под царской властью к ним в составе элиты Египта прибавляются крупные землевладельцы, создавшие свои поместья в результате скупки земель: в этом смысле для Масперо были важны сведения автобиографической надписи вельможи конца III династии, т. е. XXVII в. до н. э. [589], Мечена, создавшего свое богатство таким образом [590]. Теоретически «вся земля» Египта принадлежала царю, но на практике в пользу «наследственных сеньоров» было выделено такое ее количество, что в непосредственном его управлении оставалось не более половины («домен» в северной части Египта, включая Дельту, к югу от которого большая часть Верхнего Египта, за исключением отдельных царских «анклавов», была распределена на «феоды» – fiefs); при этом «феоды» могли конфисковываться царем или в ряде случаев возвращаться к нему после смерти владельцев, так что владение ими теоретически составляло лишь «узуфрукт» (usufruit), уступаемый царем в рамках его верховной собственности на землю [591]. Владение землей царем и вельможами представляется Масперо в основном политической категорией: основная форма дохода от нее – это подать, часть которой держатели «феодов» передают царю, осуществляя на своей земле все функции управления (в том числе возглавляя культы) [592]. За крахом единого государства «мемфисской империи» (Древнего царства в современной терминологии), последовало, по словам Масперо, «преобладание крупных баронов» (suprématie des grands barons), последствия которого ощущались и в эпоху «первой фиванской империи» (Среднее царство) [593]. Освобождение Египта от «пастухов»-гиксосов накануне «второй фиванской империи» (Нового царства) представлялось Масперо делом феодальной знати, обузданной затем фараонами-завоевателями XVIII династии, но взявшей реванш в период смуты на рубеже XIX–XX династий [594]; равным образом, в начале I тыс. до н. э. «военная феодальная знать» ливийского происхождения выдвинула из своей среды XXII царскую династию, а затем присвоила себе ее власть [595]. Гораздо менее подробно Масперо говорит о других странах «классического Востока», но, так или иначе, находит феодальных правителей и феодальную знать в Месопотамии («Халдее»; таким правителем был, по его мнению, Гудеа, владевший Лагашем как «феодом» от царей Ура) [596], у хеттов [597], в ассирийской державе Тиглатпаласара III, в Лидии при Крезе; по его мнению, за исключением пунктов, находившихся под прямым управлением царя, «феодальная организация» существовала в Ахеменидской державе [598]. Большое значение, по оценке Масперо, имел «феодальный» принцип в организации пантеонов Египта и Месопотамии [599]. Как видно, «феодализм» для французского египтолога – прежде всего политическая категория: распределение земли между царем и «сеньорами» в его схеме тождественно распределению между ними власти, и это кажется ему изначальной общей чертой государств «классического Востока» вплоть до эпохи эллинизма.
Переходя теперь все же к концепции Эд. Мейера, следует отметить, что в своем «динамическом» варианте, постулирующем трансформацию в древности общества «средневековья» в общество товарно-денежных отношений, она была сформулирована на материале классической античности и даже еще уже, на материале древней Греции [600]. Общественное развитие древнего Ближнего Востока служило для нее скорее фоном; тем не менее Эд. Мейер дал его краткую, но четкую схему уже в своем докладе 1895 г., излагающем его концепцию максимально концентрированно [601]. Пример Египта «в эпоху постройки пирамид» (III тыс. до н. э.) показывает, что вся система обмена в это время была натуральной. Египет в это время «превращается в феодальное государство», где «большая часть земли находится в руках… областных князей», собирающих подати для царя. Сельскохозяйственное население составляют «крепостные, обязанные своим господам барщиной», и, хотя в городах имеется «значительное число ремесленников и купцов», натуральный характер экономики Египта не меняется вплоть до середины II тыс. до н. э. Тогда, в эпоху Нового царства, завоевания и контакты с Азией приносят, с одной стороны, «счет на благородные металлы» и активизацию внешней торговли, а с другой – большое (возможно, пропорционально наибольшее не только в древней, но и в средневековой истории Египта) число рабов. В I тыс. до н. э. не только Египет (особенно при XXVI саисской династии), но и весь Ближний Восток переживают огромный рост торговли: при Ахеменидах свидетельством этого становятся начало монетной чеканки и поиск новых торговых путей. Данные факты свидетельствуют о т