лова Струве: ученый явно обосновывал ту мысль, что, независимо от формальных обозначений «непосредственных производителей» в рассмотренных источниках, экономически они являются рабами [703]. Струве возразили не только И. М. Лурье и А. И. Тюменев (вполне ожидаемо, при их хорошо известном несогласии с концепцией Струве и в дальнейшем [704]), но и С. И. Ковалев, констатировавший «чувство обиды за В. В. Струве, который привлек огромный материал для доказательства неправильных положений» [705]. «Я сам когда-то стоял на той точке зрения, что здесь мы имеем крепостничество. Однако проработка материалов привела к выводу о значительной роли рабства в Египте в таких формах, которые заставляют говорить о рабском способе производства», – заявил в ответ Струве. Тем не менее, завершая заседание, Ковалев отметил, что «заключительное слово нисколько не убедило в правоте сделанных выводов», намекнул, что подобная работа в качестве плановой для сектора неприемлема, и внес резолюцию, открывавшуюся утверждением, что «доклад В. В. Струве “Проблема непосредственного производителя в Египте в эпоху Др<евнего> царства” в методологическом отношении является неправильным» [706].
В связи с этим выступлением Струве достаточно любопытно, какой реальный смысл нужно вкладывать в выражение «когда-то», употребленное им в связи с его прежним убеждением, что «здесь мы имеем крепостничество». Примерившись в ходе теоретической дискуссии начала 1931 г. к концепции «азиатского способа производства» и убедившись в ее поражении [707], Струве вернулся к привычной еще с дореволюционного времени концепции феодализма на древнем Востоке и именно в ее русле написал статью «Египет. Древняя история (до арабского завоевания)» для «Большой советской энциклопедии» [708]. Нам уже приходилось говорить, что в ней он прибегает к ничем не умеряемому социологизаторству [709], однако важно другое: согласно информации в самом томе БСЭ (с. 3–4), он был сдан в производство 16 мая 1931 г. и редактировался до 13 июня 1932 г. Трудно представить себе, чтобы при полной смене концептуальных взглядов Струве на протяжении этого периода, причем по столь значимому вопросу, ему отказали бы в праве изменить формулировки в энциклопедической статье. Несомненно, Струве сам решил этого не делать, и в таком случае можно сказать, что в начале 1932 г. в перспективах вновь обосновываемой им концепции рабовладения на древнем Востоке еще не был уверен не только С. И. Ковалев, но и сам ее создатель.
Следующий доклад – «Рабство в Вавилонии с древнейших времен до первой династии вавилонской (эпоха Хаммурапи включительно)» – Струве сделал на заседании 17 сентября 1932 г.[710], а поскольку он оказался четырехчасовым, «прения» по нему были полностью перенесены на следующее заседание 27 сентября [711]. По сути дела, эта же тематика была продолжена в докладе Струве 10 ноября 1932 г. «Рабство в Вавилонии с эпохи касситского завоевания до эпохи персидского владычества (включительно) и в Ассирии эпохи Саргонидов» [712], прения по которому опять же были перенесены на следующее заседание 16 ноября [713]. Первый из этих двух докладов Струве вызвал, кажется, больший интерес, чем его выступление в феврале: на заседаниях сектора от руководства ГАИМК присутствует Ф. В. Кипарисов, а также достаточно многочисленные гости, среди которых можно заметить, например, крупнейшего тогда специалиста по клинописным источникам А. П. Рифтина и Дьяконова (неясно, Игоря Михайловича, тогда только начинавшего учебу на первом курсе ЛГУ, или его старшего брата [714]). К сожалению, тезисы этих докладов не были приложены к протоколам, и их содержание приходится восстанавливать по фиксации «прений». Понятие «Вавилония» в их названиях относится, по сути дела, к Месопотамии на всех этапах ее истории, и Струве начал освещение материала источников с шумерских документов III тыс. до н. э. По-видимому, в первом докладе материал III династии Ура вообще занимал важнейшее место: во всяком случае, в нем содержится тезис о рабском статусе КАЛЬ (гурушей), игравших главную роль в государственном хозяйстве этого времени [715]. Кроме того, Струве говорил о коллективном характере первоначальной собственности на рабов (думается, именно так надо понять звучавшее в прениях выражение «коллективное рабство») [716] и о том, что главным источником порабощения была долговая кабала. Применительно ко времени I Вавилонской династии Струве настаивал на преобладании рабского труда над наемным [717], что Рифтин счел необоснованным. Фактический материал второго доклада Струве в протоколе его обсуждения угадывается очень плохо, и выступления часто затрагивают тезисы, прозвучавшие и в первом докладе (в частности, о коллективной собственности на рабов и о соотношении рабского и свободного труда при династии Хаммурапи). Так или иначе, оба эти доклада, как и февральский, посвященный египетскому материалу, обосновывают наличие на древнем Ближнем Востоке (теперь в Месопотамии) системы рабовладельческих отношений.
Примечательно, однако, изменение в тональности обсуждения этих докладов: у ведущего заседания Ковалева сохраняются сомнения по поводу построений Струве, однако протоколы не фиксируют ничего подобного фактическому выговору в его адрес, прозвучавшему в феврале. Напротив, хотя материал первого доклада, по словам Ковалева, был подан «в сыром виде», а тезис о «коллективном рабстве» и вовсе является рецидивом теории «азиатского способа производства» [718], в постановляющей части протокола речь идет о проделанной Струве большой работе, о сдвиге «в сторону правильного методологического понимания рабства» и о доказательности представленных выводов [719]. Согласно резолюции по второму докладу, «В.В. Струве свой производственный план выполнил; представил богатейший материал, добросовестно его проработал» [720]. Тональность меняется не только в резолютивной части протоколов, но и в выступлениях в дискуссии: это особенно заметно на примере Лурье, из возражений которого Струве в ноябре исчезают резкости, еще звучавшие в сентябре [721]; при этом на ноябрьских «прениях» этому самому упорному оппоненту Струве возражает не только сам докладчик, но и Ковалев [722].
Вполне лестной для В. В. Струве оказывается и общая оценка его работы в 1932 г., которую С. И. Ковалев дал в отзыве о работе сотрудников сектора рабовладельческой формации, датированном 24 декабря 1932 г.[723] Согласно этому отзыву, Струве представил исследование из двух глав «Рабство в Вавилонии» объемом до 2 п. л. текста и 1 п. л. примечаний. По словам Ковалева, «несмотря на методологически неясную и спорную тенденцию чрезмерно расширить понятие рабства, работа представляет большую ценность привлечением огромного материала первоисточников и постановкой самой проблемы о рабстве в Вавилонии»; представленный текст сочтен достойным публикации, но «лишь как целое, т. е. тогда, когда будут оформлены дальнейшие главы» [724].
В 1933 г. работа «рабовладельческого сектора» начинается с довольно рутинных заседаний, посвященных итогам пленума ГАИМК и археологическим материалам [725]: самый «острый» из прозвучавших докладов был сделан П. Н. Шульцем и посвящен критике концепции Б. В. Фармаковского [726]. Рутину как рукой снимает в первой половине марта, причем о причине этого легко догадаться: 19 февраля 1933 г. Сталин произнес свою знаменитую речь, в которой прозвучала фраза о «революции рабов». Весьма интересно предположение С. Б. Криха о том, что в этой речи был силен элемент импровизации и что само обращение Сталина к исторической проблематике (притом, по сути дела, на уровне наброска обобщенной схемы всемирно-исторического процесса в целом, представленного как последовательность этапов классовой борьбы) объяснимо необходимостью чем-то заполнить объем ожидаемого от него выступления («если не знаешь, о чем говорить, говори об истории») [727]; однако в любом случае обрисованная в этой речи схема была достаточно продуманной и отвечала некоторым мыслям и заботам Сталина в эти дни. Так, за три дня до этого, 16 февраля, он принимал в своем кабинете заведующего отделом культуры и пропаганды ленинизма ЦК А. И. Стецкого, который далее представлял его позицию в работе над школьными учебниками по истории [728]; а 17 февраля Наркомпрос включил «в список стабильных учебников для средних школ» «Русскую историю в самом сжатом очерке» Покровского – решение, с которым Сталин не мог быть согласен [729]. Слетевшие с его языка слова (возможно, и независимо от его первоначального намерения) ускорили продвижение в правильн