Ряд явлений, обсуждавшихся Струве в рамках этой интерпретации: значительное число иноплеменных рабов в Египте Нового царства, присутствие в это время наемников на службе в египетских войсках, проникновение ливийцев в Египет при ХХ династии, сам событийный ряд, отразившийся в Большом папирусе Харрис, – разумеется, имели место [846]; однако их группировка и установление между ними связей в рамках этой интерпретации совершенно произвольны. Вместе с тем чрезвычайно заметно моделирование этой интерпретации по античным образцам: отсылки к рабскому восстанию Евна на Сицилии 135–132 гг. до н. э. и к восстанию Спартака 74–71 гг. до н. э., которые как раз в это время изучались в ГАИМК [847], говорят сами за себя. Востребована в разработке концепции «революции рабов» была и идея о присоединении к восстававшим против угнетателей рабам их одноплеменников с варварской периферии: она выдвигалась прежде всего в связи с варварскими нашествиями на Римскую империю в III–V вв. н. э., признававшимися «второй фазой» «революции рабов», которая окончательно сокрушила античное рабовладение [848], но Струве явно руководствуется ею, моделируя вероятную роль обитателей периферии Египта – ливийцев и нубийцев – в предполагаемом им восстании. Вместе с тем нельзя не заметить, что эта модель восстания иноплеменных рабов на территории рабовладельческого государства, которое было поднято неким, очевидно, харизматическим лидером из их среды и даже привело к переходу государства в их руки, была особенно конкретно обрисована именно в интерпретации Жебелевым сообщения о Савмаке.
Примечательно, что если аллюзии на гипотезу Жебелева не чувствуются определенно в докладе В. В. Струве 1933 г., то они становятся заметнее, когда его идея получает развитие. Когда Струве пишет главы по древнему Востоку для изданной ГАИМК в 1936–1937 гг. трехтомной «Истории древнего мира» [849], то интегрирует в одну из них свою идею без особых изменений по сравнению с текстом своего доклада [850]. Однако в 1938 г. ленинградские египтологи И. Л. Снегирев и Ю. Л. Францов издают книгу «Древний Египет» – один из немногих в отечественной литературе, весьма подробный и для своего времени качественный очерк истории этой древней страны. События, отразившиеся в Большом папирусе Харрис, они квалифицируют как гражданскую войну, принимая выделение в ней, согласно Струве, двух этапов – владычества вельмож и восстания. Непосредственно выступление «сирийца» охарактеризовано кратко, но очень показательно: «Более того, чужеземец-сириец, возможно из придворных рабов, захватил власть» [851]. Думается, в данном случае аналогия с очерченным Жебелевым образом Савмака – раба, «вскормленного» во дворце царя, – оказывается вполне опознаваемой: оценка действий «сирийца» у Снегирева и Францова больше смещена в сторону узурпации власти, нежели руководства восстанием рабов, но это в принципе тоже соотносится с гипотезой Жебелева. При этом данный сюжет не разрабатывался авторами книги специально и не интересовал их как исследователей: он явно представляет собой вариацию идеи Струве, которая едва ли расходилась с мнением последнего, особенно если учесть, что именно он был ответственным редактором данного издания. Более того, именно в силу своей незаинтересованности в этом сюжете Снегирев и Францов едва ли сами внесли в него от себя столь существенный нюанс, как предположение, что пресловутый «сириец» был «придворным рабом». Пожалуй, более вероятно, что этот нюанс может восходить к их личному контакту со Струве и в таком случае определенно указывает на связь его идеи с гипотезой Жебелева (на заседании сектора рабовладельческой формации, где тот делал свой доклад, Струве, судя по списку в протоколе, присутствовал, а далее, работая в ГАИМК, не мог не знать о резонансе этой гипотезы). Заметим, что сам Струве вряд ли не сознавал натянутости своих построений относительно выступления «сирийца», а контекст, в котором они появились (в особенности их «анонсирование» в плане работы в «бригаде по изучению способа производства»), недвусмысленно указывает на их конъюнктурность. Однако, зная гипотезу Жебелева, Струве, несомненно, был в курсе тех подозрений о ее конъюнктурности, которые, конечно, начали высказываться сразу. Моделирование Струве собственных построений по образцу этой гипотезы, выгоды которой оказались очевидны, может показывать, что он разделял эти подозрения или же знал точно об их справедливости.
Остается рассмотреть судьбу данной идеи В. В. Струве в более поздних изданиях, которые выходили при его участии и под его редакцией. В учебнике «История древнего Востока», вышедшем в Ленинграде в 1941 г. под его авторством (фактически он написан не одним Струве, но главы по Египту принадлежат именно ему), в общем, повторяется сравнительно стяженное изложение его идеи, вошедшее в «Историю древнего мира» ГАИМК. Правда, можно отметить наращивание гипотетичности этой идеи: если в «Истории древнего мира» Струве говорит: «Очевидно, этот сириец, захвативший власть, был одним из тех многочисленных рабов, которые имелись в столь большом количестве в Египте» [852], – то теперь слово «очевидно» сменяется словом «возможно». Кроме того, если в издании ГАИМК речь шла о том, что, судя по Большому папирусу Харрис, «рабы одержали победу», то в 1941 г. Струве лишь утверждает, что Ирсу «удалось захватить власть»: образ некоего периода существования государственности, созданной восставшими после их победы, истончается [853]. Любопытно, что в перевод фрагмента источника теперь проникает принятое в египтологической историографии обозначение «сирийца» как «Ирсу». И весьма показательно, что после своего доклада 1933 г. Струве уже не повторяет резкого суждения о смертельном ударе, нанесенном этим восстанием «рабовладельческому обществу» Египта (как ушло из его трудов определение событий, отнесенных им к концу Среднего царства, как «социальной революции» [854]): с середины 1930-х гг. сформировался уже отчетливый запрос сверху на сдержанность даже в самых идеологически правильных определениях.
Наконец, любопытно, как данный эпизод был подан в I томе «Всемирной истории», вышедшем в 1955 г. Хорошо известно, что в этом издании главы по древнему Египту писал Ю. Я. Перепелкин, не принимавший социологические трактовки древнеегипетских реалий, в связи с чем его текст подвергался усиленному редактированию, даже отмеченному специально [855]. Ответственным редактором этого тома был упомянутый Ю. П. Францев, редакторами – И. М. Дьяконов, Г. Ф. Ильин, С. В. Киселев и В. В. Струве, причем, как теперь известно [856], основная работа по редактированию тома и, в том числе, по обсуждению с Перепелкиным текста его глав и его приведению к некоему компромиссу с ожидаемыми в этом издании социологическими определениями лежала на И. М. Дьяконове. «Восстанию Ирсу» в этой книге посвящено около полустраницы, причем можно сказать, что в этом тексте остро чувствуется борьба между идеей Струве и совсем иной позицией Перепелкина. Прежний тезис Струве о «хищническом господстве» родовой знати как причине смуты конца XIX династии замещает ее объяснение политической конъюнктурой, видимо, идущее от Перепелкина («причиной смуты были обострившиеся противоречия между ведущими в то время общественными силами Севера и Юга»); однако уже следующая фраза сообщает, что «ослабление государственной власти рабовладельцев было важным условием для усиления борьбы эксплуатируемых трудящихся масс». Фрагмент Большого папируса Харрис квалифицирован как «единственный связный, хотя и малопонятный, рассказ об исторических событиях конца XIX династии», причем из текста начисто исключено какое-либо определение, кем был Ирсу: «Что это был за сириец, который захватил власть в Египте в эти годы, и какое участие принимали в этом восстании рабы, мы, к сожалению, не знаем». Прежняя идея Струве о том, что речь идет именно о восстании рабов во главе с ним, преломляется лишь в осторожном суждении: «По-видимому… произошли серьёзные выступления низов египетского общества, которые потрясли до основания всё здание государства Нового царства»; однако природа их остается непонятной, поскольку «источники, составленные представителями господствующего класса, крайне скудно освещают движения трудящихся» [857]. Как видно, гипотеза Струве 1933 года сохранила здесь лишь самые общие очертания и обросла оговорками; однако существенно, что она все же отразилась и в этом издании.
Весьма показательно, что главный конкурент Струве в советском научном истэблишменте, московский египтолог В. И. Авдиев, вообще не уделил места этой гипотезе в своем учебнике 1948 г.: смута конца XIX династии описывается там сугубо общими словами, а Ирсу квалифицируется лишь как узурпатор [858]. Разумеется, ее нет и в написанном тем же Перепелкиным разделе академической «Истории древнего Востока», 2-я часть которой была издана уже на исходе советского времени в 1988 г.[859] Вместе с тем, на наш взгляд, присутствие этой гипотезы в научном наследии В. В. Струве позволяет должным образом оценить его выступление в пользу интерпретации С. А. Жебелева в статье 1950 г., с характеристики которой мы начали нашу статью. Прежде всего, сам факт того, что Струве решился на такое выступление, показывает, что его осведомленность об этой гипотезе и ее источниковой базе выходила за рамки случайной, и это согласуется с допущением, что он изучал ее подробно, используя в собственных построениях. Далее, стоит вспомнить слова И. М. Дьяконова, весьма не любившего Струве, о его способности просчитывать развитие событий на перспективу («всегда в душе шахматист»)