Стоит обратить внимание, что «предметы» книгообмена между СССР и Египтом с советской стороны определены Коростовцевым с политической точки зрения весьма искусно: в качестве таковых он специально называет «работы по кавказоведению и работы акад. Н. Я. Марра», являющиеся образцом «нового учения о языке» [894]. Коростовцев говорит об актуальности научных связей между советскими и зарубежными востоковедами, отмечая, в частности, интерес крупнейшего ираниста Р. Гиршмана к раскопкам С. П. Толстова в Средней Азии. Беспрецедентным для советской науки того времени оказывается предложение Коростовцева, высказанное вновь со ссылкой на директора IFAO Куэнтца, об издании на базе IFAO исследования Ю. Я. Перепелкина об амарнском времени и подготовленных П. В. Ернштедтом публикаций коптских манускриптов из советских собраний [895]. Наконец, в заключительной части этого документа Коростовцев возвращается к вопросу, поднятому на заседании 1 октября 1943 г.:
Наследство древнего Египта раскапывали и изучали все великие державы: США, Англия, Франция, Германия, Италия и даже далеко не великие, как Польша. Из великих держав только Россия, а потом и СССР не принимали в этом никакого участия. Советская наука по существу и по соображениям престижа не должна отмежевываться от международных научных дел.
В октябре 1943 г. на совместной сессии Отделений Истории и Философии и Языка и Литературы было решено в интересах развития советского востоковедения просить Президиум АН СССР ходатайствовать перед правительством об организации научных представительств в странах Востока, в том числе и Египта, хотя бы в виде ученых корреспондентов Ак<адемии> Наук – для начала. Возможно, что положительное разрешение вопроса осложняется военными условиями, в принципе нельзя дать заглохнуть этому несомненно полезному начинанию.
Выход СССР на широкую арену интернациональной политической жизни – совершившийся факт. За ним естественно и логически должно следовать научно-культурное сотрудничество с другими народами, и инициатива, конечно, должна исходить от АН СССР [896].
Как мы видим, для обоснования своей инициативы Коростовцев достаточно искусно, но всецело в рамках достойного поведения использовал ту риторику, которая была созвучна стремлению к активной пропаганде достижений советской науки перед внешним миром в период войны. Говоря о мотивации данной инициативы лично для Коростовцева, нужно, видимо, выделить в ней по меньшей мере две составляющих. Нет сомнений, что Коростовцев считал контакты с зарубежными коллегами и научное присутствие в Египте вещами нужными и полезными – и сознавая международный характер египтологии и зависимость ее от непрерывно пополняемых результатов полевых исследований, и вообще полагая подобную ситуацию естественной для науки. В этом смысле высказанная им инициатива должна считаться вполне искренней и по ее буквальному звучанию, отразившемуся в исходивших от Коростовцева документах. Вместе с тем двойственность его положения как египтолога, обязанного в первую очередь исполнять не связанную с его наукой специальную миссию, должна была тяготить его немногим меньше, чем сотрудничество с органами госбезопасности. Кроме того, как человек опытный, он должен был сознавать и все возможные издержки этой миссии для себя: прежде всего во взаимоотношениях с курировавшим ее ведомством. Соответственно, естественно предположить стремление Коростовцева и в своих собственных, сугубо личных интересах доказать своему руководству в АН СССР [897] и, через его посредство, инстанциям, решавшим такие вопросы, полезность проекта научного представительства СССР в Египте. Очевидным кандидатом на роль руководителя (а для начала и единственного сотрудника) такого представительства был бы сам Коростовцев, уже находившийся в Египте и при своем статусе заведомо «благонадежный»: таким образом, он принял бы на себя обязанности и непосредственно связанные с его научными интересами, и хотя и «идеологически окрашенные», но более безопасные, чем работа «в связке» с резидентом советских органов госбезопасности. Иными словами, с поправкой на специфику научной командировки это стало бы реализацией того же стремления окончательно порвать связи с органами госбезопасности и перейти на научную работу, которое читается в биографии Коростовцева 1930-х годов.
Судя по некоторым упоминаниям, в течение 1944 г. серьезную проблему для Коростовцева составляло поддержание стабильной связи с коллегами в СССР. В двух его письмах от начала ноября 1944 г. есть упоминания о том, что связь «наладилась» [898] и «переписка с СССР будет очень скорая» [899]. Каналом для связи с СССР становится отделение Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКСа), которое, как говорится в тех же письмах, начало функционировать в это время. Вообще, деятельность ВОКС в Египте становится весьма активной: в частности, в феврале 1945 г., в повестку дня встала организация общества, поддерживающего связи между СССР и Египтом. По этой причине отделение ВОКС через посланника СССР в Египте А. Д. Щиборина [900] запросило из Москвы типовой устав общества «Друзей Советского Союза» или «Общества культурной связи с СССР» [901]. Коростовцеву посредничество ВОКС позволило регулярно и весьма активно пересылать письма и выходившие в Египте научные публикации своим коллегам в СССР (В. В. Струве, И. Ю. Крачковскому, И. М. Лурье, И. Г. Лившицу, Ю. Я. Перепелкину и другим) и получать от них ответы [902].
Вместе с тем Коростовцев не оставляет те вопросы, которые он поставил в своем «Сообщении…» 1944 г. 17 июля 1945 г. он направляет В. П. Волгину еще одно письмо, в котором фактически «аннотирует» содержание уже посланного в предыдущем году «Сообщения…» по всем его основным позициям: характеристика научных учреждений в Египте – предложение IFAO об организации книгообмена – инициатива Р. Гиршмана о контакте с С. П. Толстовым – публикация исследования Ю. Я. Перепелкина [903]. Само повторение Коростовцевым этих инициатив по сути дела без каких-либо новых нюансов наводит на мысль, что его «Сообщение…» 1944 г. не встретило не только удовлетворительного, но и вообще никакого ответа [904].
Среди прочего в этом письме Коростовцев вновь возвращается к своей инициативе о создании в Египте советского научного представительства. Нюанс, который появляется в ее изложении, свидетельствует о том, что Коростовцев постепенно разочаровывается в возможности добиться успеха, опираясь лишь на Академию наук, и считает нужным теперь выходить напрямую на правительственные учреждения СССР:
Наконец, я снова возвращаюсь к излюбленной теме: что нового в отношении учреждения уполномоченного Академии Наук в странах Востока? Сейчас более чем когда-либо назрел и своевременен этот вопрос. Я собираюсь написать об этом доклад в Наркоминдел [905].
Следующий эпизод пребывания Коростовцева в Египте, к которому нужно обратиться в контексте нашего исследования, – это возникновение серьезных проблем в его взаимоотношениях с руководством ТАСС в начале 1946 г. Среди доступных нам документов внятное описание этой ситуации дает уже упоминавшаяся справка КПК при ЦК КПСС 1960 г.:
Находясь там (в Египте. – И. Л., Н. Т.), он (Коростовцев. – И. Л., Н. Т.) много времени уделял изучению страны, что является его специальностью, а работой ТАСС занимался недостаточно.
В марте 1946 года руководством ТАСС за неудовлетворительную работу Коростовцев был освобожден от обязанностей корреспондента, и ему телеграммой предлагалось вместе с семьей выехать в Москву. Он этого распоряжения не выполнил и, ссылаясь на необходимость закончить начатую им научную работу, обратился с заявлением в Академию наук СССР с просьбой об оставлении его на некоторое время в Египте в порядке научной командировки от Академии наук СССР.
Желание Коростовцева временно остаться в Египте было поддержано посланником в Египте и резидентом МГБ СССР, которые обратились по этому поводу в соответствующие инстанции.
Министерство иностранных дел СССР на это ходатайство ответило, что вопрос о дальнейшей работе Коростовцева будет решен по его возвращении в Москву [906].
В данном сообщении обращает на себя внимание такая деталь, как фактическая поддержка позиции Коростовцева советскими представителями в Каире, включая и резидента МГБ, от которого менее всего можно было бы ожидать сверхмерного либерализма или склонности покрывать чужие проступки. Такая позиция этих лиц вряд ли была лицемерием и игрой, рассчитанной на самого Коростовцева: если бы это было так, она вряд ли получила бы какое-то движение за пределы Каира, и документ 1960 г. ее бы просто проигнорировал. Чисто спекулятивно можно было бы предположить, что Коростовцев, несмотря на претензии к нему, был «нужен» советской резидентуре по каким-то «агентурным» соображениям, и в связи с этим она задержала его отзыв. Однако и такой вариант не очень вероятен, так как в этом случае возможность не парировать, а вовсе предотвратить несвоевременный отзыв Коростовцева нашлась бы прежде всего у центрального аппарата МГБ в Москве. Скорее, следует считать, что в начале 1946 г. советские посольство в Каире и органы госбезопасности и в самом деле еще не имели претензий к Коростовцеву, во всяком случае таких, которые побуждали бы торопить его отъезд в СССР. Но в таком случае решение о его отзыве в самом деле должно было быть принято не в Каире, а в Москве, судя по всему, действительно руководством ТАСС. Как мы видели, в документе 1960 г. причина этого решения сформулирована весьма определенно: «неудовлетворительная работа» Коростовцева как корреспондента ТАСС