[503]. И действительно, в период военного режима советско-греческие отношения получили свое дальнейшее развитие.
Таким образом, в 1950–1960-е годы, во время правления в Греции правительств А. Папагоса, К. Караманлиса, Г. Папандреу и «черных полковников» дипломатические отношения СССР и Греции сохранялись и развивались. Однако, с момента установления дипломатических отношений в 1924 году и до начала 1970-х годов не было заключено никаких договоров в области политических и культурных связей. Существовали только Конвенция о торговле и мореплавании 1929 года Соглашение о товарообороте и платежах 1953 года и Долгосрочные Торговые соглашения 1958 и 1964 годов, т. е. на основе взаимной выгоды расширялись исключительно советско-греческие торговые отношения. Политические и культурные связи носили не системный характер и были по большей части эпизодическими. Большую роль в развитии отношений между Советским Союзом и Грецией сыграла советская дипломатия, особенно посол СССР в Греции М. Г. Сергеев, который поддерживал активные контакты не только с официальными кругами но и с деловой, прогрессивной греческой общественностью. Конечно в 1950–1960-е годы в дипломатических отношениях между СССР и Грецией были и периоды охлаждения, и периоды потепления, но именно в это время были заложены основы дальнейшего поступательного развития советско-греческих отношений.
Обичкина Е. О.[504]Феномен Н. Саркози: образ власти в эпоху «потребительской» демократии
Президентское правление Н. Саркози стало достоянием истории, хотя сам остался действующим политиком, пожалуй, самым близким нынешнему президенту Э. Макрону из всех прежних ныне живущих руководителей Франции. Хотя работа над этой статьёй начата в 2007 г., её сюжет и проблематика, с точки зрения достоверности концепции, требовали некоторой проверки временем, пусть речь шла о сравнительно небольшом историческом сроке. Она посвящена феномену Н. Саркози, созвучному определённой стадии развития либеральной демократии, которую можно назвать «потребительской демократией»[505] и различимому уже тогда кризису партийно-политической системы, который, в свою очередь, был связан с кризисом модели социального государства в условиях слабого экономического роста и наступившего вскоре финансового кризиса. Его психологически и социально-политические последствия наглядно проявились в момент выборов 2017 г., привели к власти новую центристскую силу «Вперёд, Республика!» (LRM — «La République, en marche») и практическому разрушению ведущих партий правого и левого лагеря — Республиканцев и социалистов. От Н. Саркози к Ф. Олланду и Э. Макрону во Франции совершается смена образа власти, созвучная глубоким изменениям политического пейзажа.
С конца ХIХ века, когда на Западе парламентские режимы, отказавшись от цензовой системы, вывели политику из сферы исключительной компетенции «разумного меньшинства», превратив всеобщие выборы в точку отсчёта политического цикла и «момент истины» для массы избирателей и для политической элиты, главной связующей нитью между миром политики и обществом была чёткая социальная и идейная направленность политического проекта, содержание программы и её соответствие ожиданиям избирателей, составлявших социальную опору партий и движений. ХХ век был отмечен чётким противостоянием левых, защищавших интересы «маленького человека» «трудящихся», и правых, защитников экономического либерализма и модели «государства-гаранта», поэтому выбор между партиями двух главных направлений имел ярко выраженную идейно-социальную мотивацию, нацеленную на реализацию определённого общественного проекта. По мнению известного французского политического философа и социолога П. Бирнбаума, под влиянием научно-технического прогресса и роста благосостояния западные общества пришли к отказу от больших идеологий с их пониманием общественных разломов и непрекращающихся конфликтов. В результате возникло убеждение в способности политически нейтральной элиты организовать общество в соответствии с общим интересом, отказавшись от прежней парадигмы связывающей власть и политическое господство. В то же время, соответствующая трансформация политической области влечёт за собой изменение демократической модели, основанной на активном участии граждан в определении их общей судьбы[506]. Чёткая поляризация во второй половине ХХ века постепенно уступала место иным связям между избирателями и их представителями. Во Франции их определили три данности.
Первая из них — «государство всеобщего благоденствия» или социальное государство, развитие которого с 1945 года и до кризиса середины 1970-х годов опиралось на бурный и неуклонный экономический рост «славного тридцатилетия». Его результат и вторая данность — общество потребления. «Государство всеобщего благоденствия» дало социальную защиту наёмным работникам и расширило возможности социального восхождения, в первую очередь, сделав общедоступным высшее образование и тем самым создав новые социальные лифты и обеспечив активному поколению убеждение, что дети будут жить лучше родителей. Этим социальное государство взяло на себя функции ответственности за экономическое благосостояние личности, которые в пору либерального государства принадлежали исключительно частной сфере, а общественный позитивный настрой создал основу для устойчивого консенсуса вокруг сложившейся социально-политической модели.
Этот консенсус был поддержан вторым фактором, отметившим послевоенный экономический подъём. Им стал прогрессивный рост заработной платы и социальных выплат, развитие потребительских кредитов, что открыло людям со скромными доходами широкий доступ к потреблению товаров и услуг, способствовало преодолению социального раскола общества. Жёсткие законы рынка были смягчены активной политикой государства по обеспечению социальных гарантий. Наследники пролетариев стали активными потребителями товаров и услуг, в том числе — государственных, как в прямом — в рыночном, так и в переносном — социально-политическом смысле этого понятия.
Третья данность — Пятая республика, усилившая полномочия и ответственность президента, который по замыслу основателя республики — Ш. Де Голля превращался в национального арбитра, стоящего над социальными и узко политическими интересами. Таким образом, Пятая республика способствовала персонификации образа власти, так же как всеобщие выборы президента, которые отдают победу кандидату, в программе которого большинство французов могут увидеть отражение своих интересов.
Более 20 первых лет Пятой республики у власти находились правые — разные конфигурации блока двух политических направлений: голлистов и либералов. Левые силы по-прежнему могли выступать в качестве протестной оппозиции, защитников трудящихся от государства, которое те привыкли считать «орудием капитала». Хотя социальная защита со стороны государства неуклонно расширялась, было очевидно, что социальные права трудящихся завоёваны в непрекращающейся борьбе с государством и миром капитала.
Эта чёткая политическая поляризация была нарушена в 1980–1990-е годы, благодаря длительному пребыванию у власти президента-социалиста Ф. Миттерана и правительств левых сил, а также трём периодам «сосуществвания» левых и правых[507], когда бицефальная исполнительная власть была представлена президентами и правительствами, принадлежащими к противоположным политическим лагерям вынужденным в таком случае к совместному управлению государством. Внутриполитический консенсус — не только необходимое условие исполнения государственных функций. Причины здесь более глубокие и они шире национальных рамок французской политики С одной стороны, крушение социалистической системы (так называемого «реального социализма») и чередование правых и левых в управлении государством, как это было во Франции, в Германии, Италии и Испании, лишили левые силы их антикапиталистического пафоса Таким образом, в континентальной Западной Европе произошло то же что в Великобритании и США в первой половине ХХ века, где главные партии, противостоящие консерваторам (республиканцам) — лейбористы и демократы последовательно «поглощали» радикальные левые движения. Из защитников идеи социального преобразования они превратились в партии власти, стремящиеся к эффективному управлению в условиях рыночной, капиталистической экономики. С другой стороны, те, кто считает себя «пасынками» либерального капитализма, неизбежно преобладают над его «баловнями», и для правых политиков было бы самоубийством после полувека неуклонного развития социального государства спорить с необходимостью активной социальной поддержки малоимущих.
В то же время, в отличие от предшествующего периода, когда развитие социального государства не только сопутствовало, но и соответствовало развитию общества потребления, поскольку было обусловлено устойчивым экономическим ростом «славного тридцатилетия», на рубеже ХХ — ХХI веков инерционное их развитие стало невозможным из-за замедления экономического роста в Западной Европе. Дефицит социальных фондов, жизнь в долг стали постоянной бюджетной проблемой. Поэтому в поисках эффективной экономической модели и правые и левые партии власти вынуждены были обратиться к жёстким рецептам англо-саксонского неоконсерватизма, поощряющего предприимчивость и личную экономическую ответственность в борьбе с ростом иждивенческих настроений, исходящих из привычки перекладывать ответственность за решение экономических проблем личности на плечи государства. Противоречие между идейной идентичностью левых и интересами эффективного управления национальной экономикой, в первую очередь, подорвало доверие левого электората к социалистической партии (ФСП) и её союзникам по правящей коалиции левых сил, в том числе к стремительно терявшим влияние коммунистам. В свою очередь, чтобы не быть в противофазе по отношению к массовому избирателю, партии правоцентристского спектра: наследники голлистов из ОПР, преобразованного с 2002 г. в СПБ/СНБ (Союз президентского/ народного большинства) и их союзники из либерального СФД сблизились на идейной платформе, сочетавшей социальный либерализм с неоконсерватизмом в решении бюджетных и экономических проблем. Таким образом, спектр французского политического истеблиш