мента начал «линять». В первые десятилетия Пятой республики партийно-политическая система была подобна прямоугольнику с четырьмя вершинами[508], две из которых, правые, были представлены голлистами и либеральным СФД, а две левые — социалистами и коммунистами, и каждая — с ярко выраженной идентичностью, особыми ценностями и собственным общественным проектом. На рубеже ХХ — ХХI веков эта модель трансформировалась в сторону англо-саксонской двупартийности (alternance — фр.), где смена двух ведущих политических сил у власти не приводит к глубоким общественным преобразованиям, но придаёт генеральному курсу тот или иной корректирующий оттенок. Непрестанная адаптация голлизма — ключевая идея Ж. Ширака с 1970-х годов и необходимая дань меняющимся условиям, так же как повторяющиеся периоды сосуществования с левыми вынуждали правых отстаивать не столько голлистскую, сколько правую идентичность, что вело к стиранию его родовых черт (национальное величие, социальный консерватизм и дирижизм в экономике). Это обстоятельство, впрочем отвечало электоральной стратегии Ж. Ширака, задумавшего перед выборами 2002 г. консолидировать правый электорат, объединив избирателей голлистского и либерального толка (голлистского ОПР[509] и неолиберального СФД) под эгидой Союза за президентское большинство, после выборов переименованного в Союз за народное большинство (СНБ — UMP)[510]. Он ссылался на англо-саксонский опыт, видел в своём новом детище аналог британских консерваторов или американских республиканцев с их вертикальной структурой электората, чёткой идейно-политической идентичностью, внятной программой, мощным партийным аппаратом и армией убеждённых сторонников-активистов на местах. В то же время, в замысле Ж. Ширака было заложено одно существенное отличие бонапартистского толка. Не случайно СНД первоначально назывался Союз президентского большинства. Президент Ж. Ширак, чьё семилетнее правление было отягощено самым длительным в истории республики пятилетним сосуществованием с правительством левых сил, надеялся, что новая партийная машина будет служить на предстоящих президентских выборах 2002 г. его собственной победе в качестве единого кандидата республиканских правых, благодаря сплочению правого электората уже в первом туре. СНД таким образом помогал избежать распыления голосов правого электората в первом туре, как на выборах 1995 г., и в противовес широкой и пёстрой левой коалиции и крайне правым, прежде всего, НФ. В случае победы — Союз должен был обеспечить убедительное пропрезидентское большинство на последующих парламентских выборах. Политические трансформации 1980–1990-х годов благоприятствовали этому замыслу: идейно-политические установки голлистского ОПР постепенно утрачивали яркую голлистскую идентичность в пользу неолиберализма, поэтому СНБ казался своевременным средством преодоления раскола правых республиканцев, существовавшим между консервативными наследниками голлизма и широким центристским объединением либеральных партий и движений. В то же время, смена лидерства: уход с политической арены Ж. Ширака и выдвижение нового амбициозного руководителя партии Н. Саркози направила эволюцию СНБ в особое русло, ещё более усилив бонапартистский оттенок, изначально присущий голлизму, но противоречащий духу либерального крыла объединения. За то время, что Н. Саркози был его председателем, и за тот год, когда он, став президентом Франции, оставил пост председателя и продолжал направлять партийное строительство, СНБ превратился скорее в объединение сторонников Н. Саркози, чем в массовую правую партию с устойчивой социальной базой. И для грандов партии, и для избирателей главным фактором выбора была не идейно-политическая платформа партии, а сам президент Н. Саркози.
В свою очередь, «альтернанс», т. е. чередование у власти с правыми, казалось бы, превратившее социалистов из партии оппозиции режиму голлистской республики в одну из двух ведущих правящих сил, постепенно подрывало партию изнутри, лишая выбор «ядерного» электората внятного социально-политического смысла. Вместе с тем, глобальные изменения — крах мирового коммунизма и неблагоприятные последствия глобализации, в первую очередь, цифровая революция, деиндустриализация и массовая нелегальная иммиграция, трансформировали социальную повестку дня и привели к росту протестного электората, не находящего решения своих проблем в условиях устоявшегося, но устаревшего консенсуса. На обоих политических флангах росло влияние радикальных групп и движений, которые в условиях мажоритарной системы не были представлены в Национальном собрании, что выливалось на выборах в растущий абсентеизм и/или протестное голосование против партии власти.
В результате, кандидат левых сил социалист Л. Жоспен на первых же президентских выборах ХХI века, в 2002 г. не прошёл во второй тур, и главным соперником представителя правого центра Ж. Ширака впервые стал лидер Национального фронта Ж.-М. Ле Пен. Тогда эта победа крайне правых в первом туре была расценена как национальный позор, однако начавшаяся демаргинализация НФ стала устойчивой тенденцией, так же как усугубившийся кризис двух властных партий (правоцентристской партии Республиканцев и социалистов). В первом туре президентских выборов 2017 г. оба их кандидата сошли с дистанции, и во втором туре представителю новой центристской силы Э. Макрону оппонировала дочь Ж.-М. Ле Пена, Марин Ле Пен.
Последствия стирания идейно-политической идентичности во Франции в последние десятилетия ХХ века стал предметом беспокойства французских аналитиков и объектом внимания исследователей на рубеже веков[511]. Ю. И. Рубинский писал: «консерваторы оказываются всё более реакционными, либералы консервативными, социалисты всё более либеральными. Между тем, на крайних флангах политического спектра растёт влияние партий ультраправого или левацкого толка, оперирующих популистской националистической и социальной демагогией /…/ Политические конфликты нередко выходят за рамки правового поля — на улицу в виде массовых движений протеста. В таких условиях формирование и деятельность умеренных коалиционных правительств левого и правого центра становятся всё более затруднительными»[512] Между тем, как и при Ф. Миттеране (особенно с конца 1980-х годов) Ж. Шираке, Н. Саркози и Ф. Олланде, вплоть до настоящего момента именно центризм остается главной правящей линией, воплощённой в современной Франции в президенте Макроне, опирающемся на парламентское большинство, представленное пропрезидентским движением «Вперёд, республика!», что является свидетельством сохраняющейся хотя и поколебленной устойчивости социального консенсуса и республиканской модели.
Оборотной стороной такого консенсуса сдало стирание идейной и социальной идентичности внутри политического класса. Ни одна из соперничающих политических партий не может представить идеологически связного проекта, на котором бы чётко стоял социальный адрес. Избирательные консультации с 1990-х годов сделали привычными колебания избирателей, большая часть которых рассталась с классовыми и идеологическими предпочтениями. Это явление было названо «электоральным рынком»[513], на котором избиратель подобен покупателю, оценивающему потребительские свойства товара не по его содержанию, а сообразно привлекательной рекламе, в зависимости от находчивости «продавца». Это вовсе не означает «конца политики» как сферы борьбы социальных интересов. Но борьба эта приобретает новые черты. Для подавляющего большинства граждан, социальная справедливость и либеральные ценности перестали быть полярно противоположными. В современной идеологии прав человека либеральные свободы так же незыблемы, как и социальные права личности. Антиномия свободы и равенства со второй половины ХХ века преодолевалась на путях социального государства, и отражением этого синтеза идеологий стало чередование у власти право и левоцентристов, не приводившее к радикальным изменениям структурного характера. Кроме того, современная политическая сфера обогатилась новой проблематикой, не совпадающей с социально стратифицированными интересами, отчего возникает множество комбинаций интересов, связанных с решением насущных проблем личности или вызывающих повышенную индивидуальную чувствительность, вроде гендерного равенства, охраны окружающей среды, прав этнических, религиозных и сексуальных меньшинств и т. п… Для их обозначения во французской аналитике наряду с социальными, относящимися к экономическому состоянию индивида, стали выделять «социетальные» (sociétales) вопросы, решение которых служит его социальному комфорту и лучшей самореализации. Современная демократия перестала ассоциироваться с решающей ролью мнения большинства, но с уважением прав меньшинства. В результате, избиратель не стоит перед идеологическим выбором между социализмом и либерализмом, правыми и левыми, но поддерживает прагматичные решения, которые работают, и политиков, способных уловить и синтезировать настроения разрозненных общественных групп. В этих условиях возрастает роль политического маркетинга, яркой политической рекламы и визуализации результата. Однако, потребляя электоральный продукт, избиратель менее чем прежде причастен его созданию. Одно из объяснений этого феномена предложено социологом А.-М. Женгра, которая видит его причину в крайней медиатизации выборов в эру телевидения, когда СМИ взяли на себя главную роль в освещении избирательных кампаний и, следовательно, в формировании общественного мнения и создании рейтинга кандидатов. Она считает нарушение прежней связи между базовым электоратом и его представителями во время выборов следствием агрессивного политического маркетинга, который взял на себя манипулирование сферой политики. В результате прежние политические актеры — партийные активисты, агитаторы, рядовые члены партий и сочувствующие избиратели утратили интерес к политической деятельности, поскольку значимость их выбора была снижена, практически поглощена средствами массовой информации, вовсе не нейтральными Таким образом, вместо того, чтобы способствовать связи между правящими и управляемыми, новые политические технологии породили отчуждение между ними