женных принципах сорвет переговоры с Германией, и США будут вынуждены обсуждать этот вопрос непосредственно со странами Четверного союза. «Это будет означать сепаратный мир между Соединенными Штатами и центральными державами», — возмутился Клемансо, «Возможно», — ответил полковник. «Мое заявление, — телеграфировал он президенту, — произвело на присутствующих разительное впечатление»[671]. Разрыв отношений с Вильсоном, воспринимаемым обществом в качестве лидера мирового либерализма, оставил бы неизгладимый отпечаток на политической карьере премьер-министров. Кроме того, прекращение сотрудничества с Соединенными Штатами сильно затронуло бы благосостояние стран Антанты и, в частности, Франции, полагавшейся на американскую военную помощь и поддержку в период восстановления.
Вильсон решил прибегнул к «элементарному шантажу»[672] и отправил Хаузу поручение: «Я считаю своим торжественным долгом уполномочить вас сказать, что я не могу согласиться принять участие в переговорах о мире, который не включал бы свободы морей, ибо мы обязались воевать не только с прусским милитаризмом, но и с милитаризмом вообще. Не могу я также принять участие в мирном соглашении, которое не включало бы Лигу наций, потому что такой мир через несколько лет приведет к тому, что не останется никаких гарантий, кроме всеобщих вооружений, а это будет гибельно. Надеюсь, что я не буду вынужден огласить это решение»[673]. Премьеры союзных держав менее всего желали общественных дебатов о целях войны, которые возникли бы в результате оглашения перед Конгрессом существующих разногласий сторон. В тот момент престиж Вильсона во Франции, Англии и Италии был настолько велик, что они не могли открыто отвергнуть его принципы. Равным образом они не осмеливались взять на себя ответственность за продолжение войны без моральной и экономической поддержки Соединенных Штатов, между тем как следствие дезорганизованности Европы и нараставших финансовых трудностей эта поддержка становилась все более и более необходимой. Нестабильность внутриполитического положения американского президента, по мнению исследователей, всё равно не давала возможности лидерам Антанты рассчитывать на противников Вильсона[674]. Спустя несколько лет посол Франции в США Жан Жюль Жюссеран размышлял: «Я сомневаюсь, что у Парижа в то время была возможность переговоров с Республиканцами в обход головы президенты»[675].
Европейские державы пошли на компромисс, отложив трудный разговор о послевоенном мироустройстве до будущей конференции. К моменту завершения их работы из войны вышли союзники Германии: 30 октября Антанта подписала перемирие с Турцией, а 3 ноября с Австро-Венгрией — в тот же день восстанием матросов и рабочих Киля началась революция в Германии.
По результатам межсоюзнического совещания «14 пунктов» были одобрены 4 ноября в качестве основы для переговоров о перемирии и будущем мире и вскоре опубликованы[676].
11 ноября 1918 года в 5 часов утра недалеко от города Компьен в салон-вагоне маршала Фоша состоялось подписание перемирия, а в 11 часов артиллерийский залп возвестил об окончании войны. Колокольный звон всех церквей славил победу, ликующая толпа парижан устремилась на площадь Согласия. В 4 часа дня началось заседание палаты депутатов. Депутаты стоя приветствовали Клемансо бурной овацией. Зачитав полный текст перемирия, Клемансо добавил: «Мне кажется, что в этот великий, грозный, прекрасный час мой долг исполнен. От имени французского народа, от имени правительства я шлю привет от единой и неделимой Франции вновь обретенным Эльзасу и Лотарингии»[677]. «До здравствует Клемансо!» — кричали депутаты.
Не стоит особо уточнять, как счастливая новость праздновалась во всех без исключения уголках Франции. Стоит лишь отметить, как прав был журналист первой поздравившей нацию утренней газеты «Матэн», сказав: «Теперь, когда удалось выиграть войну, союзникам предстоит выиграть мир. Настоящий, крепкий и долгий мир»[678].
Буржуазная пресса в те дни превозносила Клемансо[679]. За ним навсегда закрепилось новое прозвище — «Отец победы». Однако даже перемирие 11 ноября 1918 года не положило конца антиклемансистким нападкам социалистов. Несмотря на его провильсоновские речи[680], в их прессе антиклемансистская риторика следовала сразу после сюжета о роли Вильсона и США в победе над Германией[681]. Социалисты противопоставляли привлекательный им идеализм американского президента жесткой политике силы и европейского баланса Клемансо[682]. Кроме того, против премьер-министра настроились многочисленные журналы «Эклер», «Авенир», «Раппель», «Републик франсез» и др., а также пресса крупного тиража: верная Аристиду Бриану «Матэн», также пробриановские «Журналь», «Интрасижант» и «Эвр» Густава Тери, редактора, известного своими пацифистскими взглядами. В распоряжении Клемансо, как и прежде, остались газеты крупнейшего тиража «Пти Паризьен», «Пти Журналь» и вся правая пресса: «Аксьон франсез» «Эко де Пари», «Фигаро», «Галуа».
Пропагандисткам кампания по идеализации образа Соединенных Штатов Америки в войне, сыграла злую шутку с политической элитой Франции. Заявление Вильсона 18 ноября 1918 года о намерении лично возглавить американскую делегацию и его визит в Париж в декабре произвели сенсацию в обществе.
Клемансо не мог не раздражать неподдельный восторг, с которым 14 декабря парижские обыватели встречали Вильсона. Издание «Фигаро» посвятило описанию торжеств по случаю прибытия Вильсона в Париж целый выпуск[683]. Улицы, как и в апреле 1917 года, окрасились цветами звездно-полосатого флага, люди скандировали «Да здравствует Вильсон!». Ни один политик ранее не был удостоен такой чести, таких оваций в столице Франции. Люди были не только на улицах, но и на балконах, крышах. Вдоль маршрута процессии было выстроено 36 тысяч отборных французских солдат. Над проспектом Шанз-Элизе висел гигантский плакат: «Слава Вильсону справедливому!». Военные оркестры исполняли гимн США и Марсельезу. В честь Вильсона были организованы приемы сначала в Сенате, а затем в Палате депутатов. Парламентарии стоя приветствовали его длительными овациями. Впервые в истории Третьей республики глава иностранного государства получил слово в парламенте. Зная, что Вильсон высоко ценит ученые звания, его пригласили в Сорбонну и в присутствии президента Пуанкаре, представителей Сената и Палаты депутатов, дипломатического корпуса, членов правительства и высших чинов ему присудили две ученые степени — доктора исторических и доктора юридических наук[684].
Его имя было у всех на устах, а резиденция в отеле «Крийон» на улице Монсо стала местом паломничества французских и иностранных государственных деятелей. Делегация социалистов вручила Вильсону памятный адрес, после прочтения которого он «заявил, что сожалеет, что не может говорить по-французски, но очень счастлив принять делегацию и благодарит их за визит»[685]. Он тут же составил ответный текст для Всеобщей конфедерации труда и Социалистической партии и сказал, что может поприветствовать с балкона демонстрацию французских трудящихся. В ответ лидер делегации Жан Лонге (главный редактор «Юманите») заявил: «Наша манифестация не состоялась, её разогнали. Мы осознаем, что вы не намерены вмешиваться во внутреннюю политику Франции, но надеемся на ваше понимание — разрешение на демонстрацию от нас не зависело»[686]. Газета «Фигаро» иронично отметила: «Социалисты ни дня не могут провести спокойно. Когда вся Франция единодушно встречает Вильсона, они предпочитают стоять особняком. Остальная часть страны для них лишь мелочь. Им кажется, что только они способны думать, только они всё понимают, только они что-то значат. Вчера они сочли своей обязанностью лично вручить президенту памятный адрес (второй раз за сутки) [первый раз они встретили его еще на вокзале — И. С.], чтобы напомнить ему о провозглашенных им же мирных принципах (ну а вдруг он их забыл?) и заверить его в поддержке Социалистической партии и трудящихся Франции»[687].
Нет никаких сомнений, что оказанные почести не являлись исключительно бескорыстным стихийным порывов народных чувств. Они были продуманы и безукоризненно выполнены с целью подготовки президента к предстоящим переговорам[688]. Последующие месяцы обнажат все разногласия между программой Вильсона и целями французской политической элиты.
Ещё до прибытия Вильсона в Европу главный редактор «Фигаро» А. Капю писал: «Президент Вильсон, как обычно, преисполнен оптимизма, доверяя германской нации и заявляя, что „немцы выбрали путь самообладания и мирной адаптации“. Но, как мы могли заметить, это мнение, как и многие другие взгляды президента США, далеки от правды. Взгляд господина Вильсона с того расстояния, на котором он сейчас находится, сильно отличается от ракурса, под которым на события смотрим мы»[689]. В конце декабря скепсис стала разделять и газета «Тан» «Проект Лиги наций — это идеал. Но что мы видим в реальности? Мы видим Россию, где анархия и нищета с каждым днем становятся всё более ужасающими. Мы видим, как соседние с Россией народы ведут отчаянную борьбу против распространяющегося хаоса. Мы видим революцию в Берлине, поворачивающуюся к большевизму под двойным воздействием социал-демократов и русских большевиков, посланных на помощь своим немецким собратьям. С какой Германией нам предстоит заключать мир? Что станет с малыми государствами, которых должна взять на попечение Лига наций? Как контролировать реки, железные дороги, судьбы рабочих по всему миру, если от Северного до Японского моря остались только руины, отчаяние и безумие? Как создать новую Лигу наций, если существующая лига неспособна действовать?»