оей души.
Бедняга Левенгук! Он был верующим человеком, а заповедь «не сотвори себе кумира и всякого подобия…» нарушал ежечасно всю свою долгую жизнь. Он не подозревал этого в простоте душевной, молчал о «смертном грехе» на исповеди и так и умер нераскаянным грешником, всю жизнь поклонявшимся «кумиру». Кумир Левенгука — микроскоп.
А. Левенгук (1632–1723).
Жизнь Антония Левенгука (A. Leeuwenhoek), голландца, так же проста, как и длинна. Он родился в 1632 г. в городе Дельфте, прожил в нем всю жизнь и здесь же умер в 1723 г. Он не был ученым: его профессия — торговля сукнами, позже (с 1660 г.) «хранитель судебной камеры», странная должность, смесь обязанностей привратника, управдома и судебного пристава, еще позже (с 1699 г.) — он жил на пенсию по этой должности.
Заинтересовавшись линзами, Левенгук обучился тонкому искусству шлифовки стекол. Достиг в этом деле редкостного совершенства и научился делать замечательные для тех времен стекла: его линзы были безукоризненны и на редкость малы — три миллиметра в диаметре и даже менее.
Искусство шлифовать линзы было известно давно. При раскопках Ниневии нашли плосковыпуклую чечевицу из горного хрусталя, у Нерона был отшлифованный смарагд, заменявший ему лорнет. Сенека упоминает об увеличивающей способности наполненных водой стеклянных шаров. Араб Альгазен (начало XII в.) обратил внимание на увеличивающие свойства плосковыпуклых чечевиц, а Рожер Бэкон немало занимался увеличительными стеклами. Очки были общеизвестны уже в XIII в., а лупы — в XVI в. Некий Гуфнагель уже в конце XVI в. рассматривал насекомых в лупу, с лупой работал и философ Декарт. Сложную лупу, микроскоп, изобрели голландцы Ганс и Захарий Янсены (1591) — трубу, в полметра длиной. Фонтана в 1646 г. соорудил микроскоп, в основном похожий на современный, а Гук в 1665 г. приладил к нему окуляр.
«Микроскоп» Левенгука.
Слева — вид спереди, посредине — вид сбоку, справа — вид сзади.
Левенгуку не нравились все эти микроскопы, а может быть, он и не знал их все толком. Во всяком случае он забраковал микроскоп такого устройства: к горизонтально укрепленной линзе приделан штатив с острием для насаживания объекта. На что пригоден неподвижный штатив? Упрямый голландец сделал микроскоп по-своему: у него было подвижное острие для объектов. Позже Левенгук додумался и до освещения объекта при помощи вогнутого зеркала, т. е. смог рассматривать объекты и при проходящем свете. Шлифуя стекла, делая микроскопы, бракуя и делая их снова, Левенгук составил богатейшую коллекцию: у него было 419 линз (некоторые из горного хрусталя), 247 микроскопов и 172 лупы. Некоторые линзы состояли не из одного, а из нескольких стекол. Двояковыпуклые линзы были сработаны столь мастерски, что при помощи совсем простого сооружения (микроскоп Левенгука — простой микроскоп, т. е. лупа) он достигал увеличения даже в 270 раз. Ни один человек тех времен не обладал такими сильными микроскопами, как этот бывший торговец сукнами.
Вначале Левенгук рассматривал в свои микроскопы все, что подвернется под руку, затем начал увлекаться зоологическими и ботаническими объектами. Он разглядывал чешуйки бабочек, жало пчелы, глаза мух, крылья комара, кусочки кожи, волосы и многое другое. Как-то раз, в поисках за новым объектом, он вздумал посмотреть застоявшуюся воду. Наполнил водой стеклянную трубочку, приладил ее под крохотной линзой, взглянул было и полез за кусочком тончайшей замши, чтобы протереть стеклышко. Наблюдатель не верил своим испытанным глазам: вода кишела крошечными существами.
Через полгода Левенгуку захотелось выяснить, почему перец жжет язык. Он полагал, что микроскоп поможет ему раскрыть эту тайну, истолок перец и положил его в воду. И вот через несколько дней в перечном настое оказались мириады живых крошек.
Левенгук тех лет был уже не просто любителем, сующим под микроскоп то перо курицы, то волосок, выдранный из собственной бороды. Еще в 1673 г. он послал в Королевское общество в Лондоне свое первое «письмо», в котором описывал жало пчелы и многие другие, не менее любопытные «диковинки». Он слышал кое-что о Лейбнице, уверявшем, что все состоит из монад, мельчайших частиц. Правда, монады, по Лейбницу, как будто бестелесны, и во всяком случае даже в самый лучший микроскоп их не увидишь, но разве мог разбираться в тонкостях монадологии Левенгук, знавший только голландский язык. Сгоряча он решил, что видит монады, и только, просидев с микроскопом несколько дней, выяснил, что это не монады, а какие-то крошечные организмы, похожие на уже виденные им раньше в застоявшейся воде.
Новое «письмо» с рассказом об инфузории (одной из сувоек), найденной им в стоячей воде, было отправлено в Лондон. Письмо прочитали, и ему не поверили: никто из англичан-микроскопистов не смог увидеть в свои плохонькие микроскопы описанных Левенгуком крошек. Уже порешили было, что голландец-любитель ошибся (другие уверяли, что он обманщик), как в заседании 15 ноября 1677 г. президент Королевского общества Роберт Гук заявил, что ему наконец-то удалось обзавестись наилучшим микроскопом и что при помощи этого микроскопа он разглядел в перечном настое множество мельчайших существ, живых и сложно устроенных. Впечатление от такого заявления было столь велико, что чинные ученые устроили настоящую толкучку возле гуковского микроскопа, — всякому хотелось скорей увидеть новый мир. Не забывайте, что девиз общества был «Не верь словам», а потому Гук — президентское звание обязывало — явился на заседание с микроскопом, чтобы быть верным девизу и «показать на деле». Составили особый протокол, и его подписали Гук, Неэмия Грью (знаменитый ботаник и микроскопист тех времен) и другие не менее почтенные лица. Факт существования микроскопически малых существ был установлен твердо: подписи протокола ученых англичан были тому достаточной порукой, — в те далекие времена подпись англичанина еще была надежна.
Левенгук, упрямый до безрассудства и любознательный, как сто тысяч присяжных сплетниц, увлекся крошками-организмами до того, что стал их разыскивать всюду, и открыл много видов инфузорий, жгутиковых и других простейших. Он наблюдал и описал коловраток, нашел бактерий в зубном налете, видел клетки дрожжей, хотя и не посчитал их за живые существа. Открыл кровяные тельца. Ему первому довелось любоваться передвижением крови: он увидел его в хвосте головастика. И наконец, при участии «ученейшего мужа» Гамма (попросту студента), открыл сперматозоиды человека[21].
Фронтиспис из книги «Тайны природы» Левенгука (1695).
Разыскав сперматозоиды — он называл их «зверьками» — у ряда животных до блохи включительно, Левенгук решил, что именно при их помощи размножаются животные, что «зародыш» заключен в этом самом «зверьке». Колоссальные количества «зверьков» в одной порции семенной жидкости, мириады «зверьков», найденные им в матке собаки тотчас же после спаривания (он подстерег собак и во время спаривания вонзил иглу в спинной мозг суке), не смутили его. Деревья приносят миллионы семян, но только немногие из этих семян развиваются, так же и «зверек» должен найти подходящее место для развития, где он мог бы питаться, прочие зверьки погибают, — вот его ответ на возражение, что сперматозоидов слишком много, потомство же невелико. Началась полемика с Де-Граафом и другими учеными, считавшими, что главное — яйцо. Голоса разделились, возникли два лагеря: анималькулистов (анималькулюс — зверек) и овистов (яйцо).
Любитель перещеголял ученых не потому, что он был ученее или остроумнее, — причина проще и обиднее. Линзы Левенгука были лучшими в те времена, он видел больше, чем видели другие с их микроскопами второго сорта. Техника последования сказала свое слово; глаз и умения рассуждать было достаточно для натуралиста XVI в., в XVII в. этого стало мало.
В самом конце XVII в. появилось сочинение, в котором делалась попытка дать систему животных, а главное — была достаточно четко характеризована основная таксономическая единица — вид. Был сделан первый и главный шаг к созданию научной системы, а вместе с тем классификация получила свое место в ряду наук; до того ее считали просто чем-то вроде «путеводителя», своего рода «указателем», имевшим целью только удобство читателя, облегчавшим ему нахождение описаний животных среди сотен страниц текста.
Этим шагом вперед систематика обязана англичанину Джону Рэю.
Оказался ли бы Рэй знаменитостью, если бы у него не было друга Виллоуби? Ответить на этот вопрос нельзя, как нельзя дать ответ на любой вопрос из серии «что было бы, если бы этого не случилось?». Но можно утверждать, что если бы тогда Рэй и прославился, то вряд ли это была бы слава натуралиста.
Джон Рэй (J. Ray) родился в 1628 г. (близ Брентри, в графстве Эссекс). Сын кузнеца, он сумел окончить не только городскую школу, но и Кэмбридж, где остался преподавателем греческого языка, гуманитарных и математических наук. Здесь и встретились будущие друзья — один учил, другой учился.
Д. Рэй (1628–1705).
Фрэнсис Виллоуби (F. Willoughby, 1635–1672) был на семь лет моложе своего учителя и происходил из богатой семьи. Виллоуби, увлекаясь естественными науками, заразил своим увлечением и Рэя; в результате оба оказались влюбленными в двух сестер-близнецов — ботанику и зоологию, причем Рэй изменил ради новой любви старой привязанности — богословию. Из любви к природе выросла дружба влюбленных: Рэй и Виллоуби сделались друзьями на всю жизнь.
Читая и перечитывая Геснера, Альдрованди, ботаника Цезальпина и других натуралистов, заглядывая в труды самого Аристотеля, друзья сделали очень неутешительное открытие: и описания и классификация совсем плохи, причем ботаника мало в чем уступает зоологии. Друзья решили «исправить», сестер-близнецов, они решили составить новую классификацию животных и растений, расположить тех и других по группам и притом не по принципу простого «справочника», а по группам естественным, основанным на сравнении признаков, выхваченных не как попало, а с толком. И вот Виллоуби принялся за зоологию, взяв «пока» (он не подозревал, что даже этого «пока» не выполнит полностью) млекопитающих, птиц и рыб, а Рэй — за ботанику.