осому впервые, Брюс принял ее было за червя-филарию, но быстро поправился, — выручила работа Льюиса о крысиной трипаносоме. Чтобы выяснить подлинную роль трипаносом, Брюс привил кровь больных коров лошадям и собакам, — и те заболели. Установить, что распространителем болезни служит муха це-це, было не очень трудно: в соседних местностях хорошо знали «мушиную болезнь», — вернее, как-то связывали нагану с мухой. А мухи це-це так и кишели вокруг Брюса. Конечно, все это скоро на словах; было немало возни, немало огорчений и ошибок. Но все-таки Брюс справился с задачей быстро; он не был новичком в этом увлекательном деле — в разыскивании возбудителей болезней. Все же главного Брюс не узнал. Он думал, что це-це просто передает трипаносому при «укусе», на деле же эти мухи оказались промежуточным хозяином трипаносомы.
В Африке была давно известна сонная болезнь человека. Она считалась смертельной, но болели больше негры, и европейцы как-то мало интересовались ею: разве так важно, если умрет сотня-другая «черных». Когда в конце XIX в. начались усиленные поиски всякого рода паразитов крови, то исследователи принялись за кровь всевозможных больных, — колонизаторов доняли, наконец-то, болезни тропиков. Так, Форд (Forde) еще в 1891 г. увидел в крови больного гамбийской лихорадкой какую-то трипаносому, а в 1893 г. опять какую-то трипаносому видел Непве. Впрочем, оба эти случая считаются сомнительными: может быть, трипаносомы были, а может быть, их и не было. Бесспорный случай — нахождение человеческой трипаносомы Деттоном (Dutton): он нашел ее и описал, назвав «гамбийской» (Trypanosoma gambiense). Деттону не пришлось расследовать это дело до конца: он умер от сонной болезни, — его убила «крестница».
Сонная болезнь вдруг приняла жуткие размеры на берегах озера Виктория-Ньянца. В продолжение двух-трех лет от нее умерло несколько сотен тысяч населения Уганды. Англичане забеспокоились: смерть нескольких «резидентов», врачей и священников, это еще куда ни шло, но сотни тысяч негров… кто же будет работать на белого «барина»? В Уганду помчалась экспедиция — исследовать больных и болезнь, искать средства борьбы. Один из участников экспедиции, врач Кастеллани, нашел в спинномозговой жидкости больных трипаносому, но, как кажется, не понял всего значения своей находки. К концу года в Уганду приехал Брюс — специалист по трипаносомам. Он успел встретиться здесь с Кастеллани и узнать от него о трипаносоме. Конечно, Брюс, знавший все повадки трипаносом, сразу сообразил, что виновник — именно она, трипаносома.
Был проделан ряд опытов, десяткам бедняг-негров кололи толстыми иглами спины: спинномозговую жидкость брали у больных, брали и у здоровых, выдавая эту мучительную операцию за лечение от… вывиха или перелома. В спинномозговой жидкости больных сонной болезнью всегда были трипаносомы, их никогда не было у людей с дизентерией или переломом ноги. Брюс разыскал и распространителя болезни — муху. Она оказалась видом, близким к мухе це-це.
И снова Брюс выяснил все, кроме одного — истинной роли мухи. Только в 1909 г. Клейн (Klein) доказал, что трипаносома должна провести в теле мухи не менее 20 дней; только тогда муха становится источником заразы. Муха — не механический передатчик, она промежуточный хозяин трипаносомы. Сразу стали понятными все неудачи попыток перенести трипаносому при помощи мухи: мухе давали сосать кровь больного и тотчас же подпускали ее к здоровому, а тот никак не хотел заболевать. Оказывается, не нужно было спешить.
Ланчизи (J. М. Lancisi, 1654–1720) был, как это почти всегда случалось в те времена, не только врачом, но и ботаником, химиком, геометром. Он увлекался естественными науками и кое-что написал, но прославился не своими учеными трудами: бессмертие принесла библиотека в 20 000 томов, — такой библиотеке мог позавидовать любой университет того времени. А главное, в завещании Ланчизи указал, что библиотека должна быть предоставлена в пользование всем желающим, — он не хотел, чтобы его книги пылились на полках запертых шкафов. Еще в 1717 г. Ланчизи изучил жизнь комара, и он подозревал, что комар и малярия как-то связаны друг с другом. Это первое сопоставление «комар — малярия» дальше намека не пошло, но Ланчизи и не смог бы раскрыть роли комара: техника микроскопии еще не родилась.
Намеки Ланчизи прошли незамеченными: царила теория «дурного воздуха», появившаяся в конце XVII в. (название «малярия» в переводе на русский язык и значит — болезнь дурного воздуха); впрочем, вернее сказать «возродившаяся»: еще римский энциклопедист Марк Варрон (ср. стр. 20), живший 2000 лет назад, утверждал, что в воздухе болотистых мест носятся мириады невидимых «мельчайших животных», которые и вызывают тяжелые болезни, характерные для таких местностей.
До конца XIX в. не знали возбудителя малярии, хотя в крови маляриков и находили какие-то странные эритроциты и лейкоциты. Французский врач А. Лаверан (Ch. L. A. Laveran, 1846–1922), живший в Алжире, занялся исследованиями крови маляриков. 6 ноября 1880 г. он впервые заметил в такой крови какой-то незнакомый ему организм и сразу же решил, что это возбудитель малярии. Лаверан проследил жизнь паразита, увидел ряд стадий его развития — стадии амебы, маргаритки, шарика, полумесяца, жгутиковую — описал их и назвал паразита «малярийная осциллярия» (Oscillaria malariae). Для неспециалиста в слове «осциллярия» нет ничего особенного, для специалиста… о, ужас! Oscillaria — это название одного из родов низших одноклетных водорослей; Лаверан грубо ошибся — принял животное за растение. Извинением ему служит то, что до тех пор знали всего одного споровика паразита крови — из крови лягушки, да и того описали и назвали лишь в 1882 г. Только в 1885 г. В. Я. Данилевский (ср. стр. 271) выделил из споровиков группу кровяных споровиков и дал ей особое название Haematozoa (кровеживотные), измененное позже в Haematosporidia (кровяные споровики). Впрочем, и И. Мечников (ср. стр. 272) и некоторые другие тоже принимали малярийного паразита за низшее растение, причем Маркиафава (Marchiafava) и Челли (Celli), решив, что он похож на некоторые образующие плазмодии грибы, назвали его «плазмодий» (Plasmodium). Лаверановское название было забраковано: имя Oscillaria несет водоросль, т. е. явное растение. По правилам номенклатуры вступило в силу следующее по времени название — плазмодий: ведь так не было еще названо ни одно животное, ни одно растение. И вот животное получило столь несуразное имя, как «плазмодий»: это слово обозначало и обозначает особую форму некоторых низших грибов, в микологии это слово — термин, у зоологов оно превратилось в имя.
И. Мечников быстро исправил свою ошибку: в 1887 г. он заявил, что этот паразит наверное животное, и по сему случаю дал ему еще новое имя — Haematophyllum (кровяной листок). В. Я. Данилевский (1888 г.) подробно изучил жгутиковую стадию паразита и решил, что это самостоятельный вид, нечто совсем особое. Так появилось четвертое название — Polimitus (полимит).
Итак, за первые десять лет выяснили кое-какие стадии, дали четыре названия одному и тому же животному, но суть дела попрежнему оставалась загадочной.
Второе десятилетие началось с предсказания: Рихард Пфейфер (R. Pfeiffer) изучил не малярийного паразита, а несколько иное простейшее, именно — проследил историю развития кокцидии в кролике. Он сумел распознать генетическую связь малярийного паразита и кокцидии и предсказал, что у малярийного паразита должна быть стадия «на стороне», вне крови человека. Эта стадия, уверял он, протекает в крови какого-нибудь сосущего кровь насекомого: в теле этого насекомого происходит половой цикл паразита, а продукты полового размножения попадают в человека при сосании у него крови насекомым. Это было замечательное предсказание: оно точно указывало, где и когда искать. Не было названо только самое насекомое.
В 1894 г. П. Мансон (P. Manson) доказал, что «полимит» Данилевского — жгутиконосная спора паразита, которая попадает в желудок сосущего кровь насекомого. Правда, он предположил еще, что этот «полимит» потом попадает из насекомого в воду, но эта вольность не сбила с толку исследователей: важно было, что Мэнсон установил связь «малярия — комар». В этом Мэнсон был крепко убежден, а большую роль в такой уверенности сыграли исследования Мэнсона над червем-филарией, паразитом крови человека, а именно — над филарией Банкрофта (Filaria bancrofti). Мэнсон выяснил, что развитие филарии тесно связано с комарами-кулексами (Culex), а узнав это, стал относиться к комарам с большой подозрительностью.
Мэнсон только подозревал комара и только мечтал заняться малярией. Вряд ли он ушел бы дальше такого рода подготовки к работе: сам он не мог ей заняться, а желающих не встречалось. И вот в Лондоне Мэнсон встретился с приезжим военным врачом Рональдом Россом (R. Ross, род. 1857). Росс всю жизнь искал, чем бы ему увлечься и в чем бы особенно ярко проявить себя. Он испробовал музыку и писанье стихов, сочинял драмы, изучал математику, занимался и многим другим — до игры в гольф включительно. И все с одинаковым неуспехом. Нельзя сказать, что он плохо играл на рояли или плохо писал стихи, что он «мазал» в гольфе чаще других, — нет, просто он был каким-то неудачником: даже и удачи проходили у него впустую. Россу надоела и медицина; приехав в Лондон, он серьезно собирался покончить с этим занятием навсегда. Случайная встреча с Мэнсоном все переменила. Мэнсон сумел увлечь Росса рассказами о комарах и малярии, и тот взялся решить эту хитрую задачу — проследить путь паразита от комара к человеку. Росс не знал ни комаров, ни хитростей микроскопии, ни техники эксперимента. В Индии, куда он вернулся из лондонской поездки, неудачи, как всегда, преследовали его: комары не хотели «кусать», плазмодиев в крови не было, а когда он нашел их в крови больного, то никак не мог найти в комарах. Но он был упрям и не сдавался: работал, проклиная неудачи и ожидая, что завтра — завтра счастье ему улыбнется.