Менетриэ (1802–1861), уделявший особое внимание насекомым. Он и сам сильно пополнил коллекции музея своими сборами из Бразилии и с Кавказа. Кавказское путешествие Менетриэ (1829–1830) дало, между прочим, материал для составления первой крупной фаунистической сводки по восточному Закавказью[155] (первую энтомосводку дал Франц Фальдерманн (1799–1838), вначале старший садовник Ботанического сада, позже только жуковед, издавший трехтомную «Энтомологическую фауну Закавказья»[156]).
Став зоологом, Ф. Брандт опубликовал свыше 400 работ. Он писал и об осетровых рыбах, и о стеллеровой корове, о птице додо, китообразных, занимался и палеонтологией, и зоогеографией, и сравнительной анатомией.
Одновременно в Академии работал и К. Бэр, вторично избранный русским академиком (ср. стр. 115). Его деятельность в России — преимущественно исследование фауны и природы обширной страны. Он не только много путешествовал сам, но и организовал ряд экспедиций, а главное — наладил издание «Материалов к познанию России», печатавшихся на немецком языке (1839–1900, 45 частей) и посвященных преимущественно географии, экономике и этнографии, отчасти и зоологии с ботаникой. К. Бэр опубликовал около 300 работ, сделал множество открытий, и вряд ли до сегодня превзойден кем-либо из русских натуралистов, — так разносторонен он был и так много сделал и открыл.
Очевидно, если эмбриолог К. Бэр, способный сутками сидеть над микроскопом и ухитрявшийся по году не выходить за город в свою бытность в Кенигсберге, вдруг сделался путешественником и «описательным зоологом», то причиной тому было не только отсутствие лаборатории, — ее нетрудно было бы устроить. Систематика и фаунистика, отчасти и анатомия — именно этими разделами увлекались зоологи того времени, и крупнейшие имена тогда — имена систематиков и фаунистов. Если так было в З. Европе, то тем понятнее, что это произошло и в России: колоссальная территория неизученной страны, богатейшая фауна, полная неожиданностей, конечно, влекли к себе исследователей. А еще… еще и трудновато было заниматься решением «общих вопросов» и проблем: казенное, библейское толкование никого не привлекало (да и что было с ним делать: все ясно и понятно — крестись и славословь творца), а всякое «вольнодумство» грозило многими неприятностями. Николай I не любил шутить, и под «родительской» опекой этого царя и его голубомундирных помощников, вооруженных батистовыми носовыми платками и носивших всяческие немецкие фамилии, даже немцы должны были сидеть тихо, не решать «проблем» и ходить по праздникам к обедне или в кирку, смотря по вкусам и паспорту. Этот период полного застоя в разработке общих вопросов был временем исследований, — вернее, первых попыток исследований фауны, временем создания школы русских систематиков и фаунистов, школы, занявшей позже первое место в мире и по сей час никому его не уступившей.
Крупного размаха исследователем, соперником Палласа на звание «отца» русской фаунистики и зоогеографии, был Эдуард Александрович Эверсманн (1794–1860), сын бергмейстера русской службы и основателя златоустинского завода. Он родился в Германии, учился в четырех университетах и к 22-м годам имел магистерскую и две докторских степени. В конце 1816 г. Эверсманн переехал в Россию, отправился на Урал и здесь вскоре поступил врачом на златоустинскую оружейную фабрику: медицина была его специальностью. Природа Урала так заинтересовала врача, что он принялся собирать зоологические, отчасти и ботанические коллекции. Он даже съездил на берега Каспия и к хивинской границе, за что и был произведен в чин надворного советника (большой чин для фабричного врача — штатский подполковник).
Эдуард Александрович Эверсманн (1794–1860).
Увлекшись зоологией, Эверсманн кончил тем, что оставил службу, перебрался в Оренбургский край и зажил там на свободе, — за женой он взял здесь кое-какую землишку. В 1820 г. он съездил вместе с посольством в Бухару, в 1825 г. вместе с военной экспедицией прошел через Усть-Урт и добрался до хивинской границы; побывал и в степях Узеней, и в Рынь-Песках, и в Ханской Ставке, и на Общем Сырте. Наконец, в 1828 г. Эверсманна выбрали профессором ботаники и зоологии Казанского университета, и он переехал в Казань. Профессором он оказался плохим: читал до зевоты скучно, придерживался ходовых немецких учебников. Только при рассказах о животных юго-востока его глаза начинали поблескивать, а голос переставал походить на унылый скрип полуоторванного ставня в осенний вечер.
Казанский профессор продолжал ездить по юго-востоку, исследуя фауну. Препаратор Павел Романов, едва грамотный, но прекрасный охотник и собиратель, много помогал ученому. С десятком рублей в кармане он отправлялся и на Алтай, и в Тарбагатай, к берегам Балхаша и на Аральское море, к Мугоджарам, всегда — на юго-восток. И всегда привозил богатые сборы. Фауна юго-востока была изучена Эверсманном в совершенстве. Конечно, он не успел опубликовать всех своих работ, но и опубликованное долгое время было единственными крупными сводками по животному миру этой части России. Всего Эверсманн издал около 60 работ, посвященных в большинстве насекомым и птицам юго-востока.
Сибирская фауна, едва затронутая Палласом, была изучена барнаульским врачом, выходцем из Тюрингии, Фридрихом Августом Геблером (1782–1850). Он прилежно изучал фауну Алтая, Сибири, отчасти и смежных областей Центральной Азии, и ему мы обязаны первыми более подробными сведениями, особенно да энтомофауне Сибири. Геблер же обработал материалы, собранные знаменитой алтайской экспедицией дерптского ботаника К. Ф. Ледебура (1785–1851).
Мировую известность получил Виктор Иванович Мочульский (1810–1871), крупнейший из любителей середины XIX в. Он объездил чуть ли не всю Россию, побывал в Америке и на Цейлоне, много раз ездил в З. Европу. Мочульский описал множество видов насекомых всех стран и собрал огромную коллекцию (после его смерти она около 40 лет считалась погибшей и была неожиданно для всех обнаружена на… университетском чердаке в Москве, — так хорошо ее «хранили»; конечно, большая часть коллекции оказалась сильно поврежденной, а многое и совсем погибло). Работая одно время в Зоологическом музее Академии наук, Мочульский хозяйничал там как у себя дома и весьма заметно «пощипал» музейские коллекции. Сборы амурской экспедиции Шренка обработаны им, и это были первые подробные сведения о колеоптерофауне Дальнего Востока.
Блестящим оратором и страстным поклонником Э. Жоффруа Сент-Илера был Карл Францевич Рулье (1814–1858), «русский француз», московский профессор. Медик по образованию, он в 1840 г. начал преподавать зоологию и через 2 года был уже профессором. Геология, палеонтология, зоология — три области, в которых он работал: универсализм был тогда обычным явлением среди натуралистов. Рулье не признавал «голых фактов», требовал обязательного их освещения и нередко делал обобщения несколько рискованного характера. Он не любил систематики, уверяя, что классификаторы из-за частей не видят целого. Наилучшей темой для первейших ученых он считал такую: «исследовать три вершка ближайшего к исследователю болота относительно растений и животных, и исследовать их в постепенном взаимном развитии организации и образа жизни посреди определенных условий». Эта тема замечательна, и еще замечательнее то, что даже в наше время расцвета «экологии» она никем не выполнена: как будто простая, эта работа чудовищно трудна, и выполнить ее — отдать ей всю свою жизнь без остатка.
Карл Францевич Рулье (1814–1868).
Почти ученик Фишера фон Вальдгейма, Рулье взял у своего учителя только хорошее, удесятерил его и передал своим ученикам. Именно он создал школу русских зоологов с широким кругозором, столь характерную для Москвы середины XIX в. Сторонник популяризации и сам хороший популяризатор, Рулье основал «Вестник естественных наук» (1854), который и редактировал. Он же основал Комитет акклиматизации (1857). Его лекции — эффектные монологи, обязательно с множеством гипотез и предположений, пусть и немножко фантастических, — пользовались огромным успехом: первые лекции по зоологии, которые было интересно слушать. И, конечно, на лекции явились «цензоры» (1850) — ректор и декан. Рулье обвиняли в «свободомыслии» и неблагонадежности: профессор, говоривший красиво и смело, увлекавший студентов, «двигавший умы», не мог понравиться чинушам. Перед цензорами Рулье прочитал лекцию на совсем не интересную тему: о названиях частей двустворчатых ракушек. Но даже в эту тему, безопасную и снотворно-скучную, он сумел вложить нечто такое, что цензоры остались не совсем довольны: лекция не была «предосудительна», но опытные носы чуяли — в ней что-то «не того». И вот «московскому Цицерону» заявили, чтобы он «не очень-то распространялся в сторону обобщений», а больше уделял внимания систематике: в ней «вольных мыслей» с огнем не найдешь. Они, цензоры, не догадались только предложить Рулье читать студентам «Систему природы» Линнея прямо с подлинника, по-латински, — вот было бы спокойно!
Научных трудов Рулье оставил немного, но он сделал большее, чем написание десятка-другого статей и пары учебников: создал школу, превратил зоологию из сплошной классификационной схемы в науку «о живом среди живого». Н. А. Северцов, А. П. Богданов, С. А. Усов — ученики Рулье, и они лучшая рекомендация его талантов «учителя».
Отчасти современник Рулье, Николай Александрович Варнек (1821–1876), профессор сравнительной анатомии в Москве, был первым, описавшим созревание половых клеток, оплодотворение и первые стадии дробления (1860)[157]. Он же первый увидел образование в оплодотворенной яйцевой клетке двух ядер, хотя роли их не понял. Эти открытия прошли незамеченными: работа Варнека обогнала свое время. Только лет через двадцать пять Варнек был наново «открыт» Фолем, подобно тому как позже Фриз, Чермак и Корренс «открыли» давно умершего Менделя.