Утверждение через соотнесение с уже имевшими место явлениями образует устойчивую конструкцию литературных оценок и самооценок, групповых манифестов и индивидуальных творческих программ, то есть отлаженную и эффективную культурную форму, лежащую в основе практически любого взаимодействия в рамках социального института литературы. Выделяемая с ее помощью «высокая классика» является центральным компонентом актуальной литературной культуры, задавая ей на каждый данный момент общую для участников взаимодействия систему координат и обеспечивая их тем самым сознанием принадлежности к социальному институту литературы.
Можно полагать, что совокупность писательских имен, представляющих «классику», должна быть довольно жестко замкнута и длительное время постоянна; чем обобщеннее символы, тем у´же их набор (и наоборот), поскольку ему предписана способность соотносить и связывать в принципе неисчерпаемое многообразие все увеличивающихся в объеме значений и образцов, служить средством их перевода друг на друга, то есть способом поддержания границ социального института литературы.
Чем более отвлеченным от непосредственной литературной борьбы (а стало быть — обобщенным и многозначным) является приравнивающий компонент отсылки, тем в большей мере можно говорить о переходе группы, принадлежность к которой демонстрирует рецензент, на следующую фазу — символического, собственно культурного самоопределения, задаваемого теми или иными институциональными ценностями, общими идеями литературы. Апелляция к сверхавторитету — указание на такую позицию, с которой становится обозримой и понимаемой вся полнота смысловой реальности (включая современность), и, соответственно, на предельно широкие рамки рассмотрения и оценки. Возрастание ценностного ранга имени автора (образца) коррелирует с увеличением его ценностного масштаба, радиуса его значимости. Символический сверхавторитет — это тот, кто мог бы наилучшим, единственным и исчерпывающим образом выразить все происходящее как осмысленное целое. Отсылка к подобного рода символу со стороны той или иной конкретной литературной группы представляет собой возвышение своей позиции над современностью в область «всеобщего». Расширение же спектра имен прошлого, не ограничивающегося такого рода избранными сверхавторитетами, будет указывать на множественность культурно самоопределяющихся групп, готовых к сосуществованию и диалогу, а не к конкуренции и доминированию.
В данной статье фигура рецензента принята за «единое» условно действующее «лицо». Иначе говоря, здесь имеется в виду лишь социальная позиция рецензента в рамках литературы как социального института, то есть исключительно нормативные компоненты его роли, характеристики более или менее постоянно воспроизводящейся в его работе системы общелитературных координат. Принимаемый нами здесь усредненный способ описания представляется наиболее удобным как раз для позиции рецензента. Последний, как правило, исходит именно из общих норм, безымянных и «естественных» правил поведения в системе литературы, что, видимо, связано с основной функциональной нагрузкой его роли — обращенностью к внешним (межгрупповым, надситуативным) контекстам и подсистемам, которые он либо представляет, либо имеет в виду как адресата и которые, наконец, инструментально используют его оценку. Примечательно, что и сам рецензент в большинстве случаев как бы анонимен: важна его оценка, а не ее автор или критерии, которые полагаются общеизвестными.
Понятно, что при таком понимании рецензентом может быть любой носитель основных стандартов литературной культуры при наличии минимума соответствующих технических навыков. С этим связана и высокая «текучесть кадров» в сфере рецензирования, и фактическое отсутствие хотя бы каких-нибудь форм обсуждения и осмысления оснований работы рецензента, кроме, может быть, чисто технических.
Характерно, что подобные инструктивные материалы относятся к сфере журналистики либо им обучаются просто «на ходу»; для самих рецензентов их деятельность есть социализация к литературной современности и потому не включает методических указаний относительно управления этой социализирующей деятельностью (не может быть рационализирована «изнутри»).
Исходя из этого, приводимые далее эмпирические данные следует понимать как характеристики постоянно воспроизводящейся системы литературных координат обобщенного рецензента. Те или иные отклонения от этой базовой структуры при данном способе рассмотрения трактуются лишь в самом общем смысле — именно как отклонения. Не будучи подвергнуты анализу в своей исторической конкретике, они принимаются за симптом какого-то изменения нормативного согласия. Эти изменения будут связываться с ситуациями умножения культурных позиций в воззрениях на литературу (соответственно — увеличения группового разнообразия).
Поскольку журнальный рецензент размечает литературный поток и дает оценки новинкам на основе определенных представлений о литературе, то через производимые им сопоставления можно реконструировать систему его «литературных координат». Рецензент находит новинке место на «литературной карте», показав ее соотношение (сходство или отличие) с другим, менее проблематичным авторитетным произведением. Идею анализа «литературных координат» рецензентов на основе упоминаний в рецензиях на новые книги выдвинул и применил известный шведский социолог литературы К. Э. Розенгрен в своих работах о динамике шведской литературной системы в XIX–XX вв.; он же дал статистико-математическое обоснование возможности их изучения на основе рецензий на новые книги[525]. В России близкую по характеру работу (на материале энциклопедий, то есть на более высоком «этаже» литературной системы) провел В. А. Конев[526].
На основе модифицированного варианта методики К. Э. Розенгрена нами было осуществлено эмпирическое исследование структуры литературных авторитетов журнальных рецензентов XIX–XX вв. (в сборе и первичной обработке материала принял участие М. Г. Ханин). Учитывались все упоминания в рецензиях московских и петербургских (петроградских, ленинградских), выходивших не чаще трех раз в месяц литературных журналов за двухгодичный срок с двадцатилетним интервалом — с 1820 г. до наших дней (то есть 1820–1821, 1840–1841, 1860–1861 гг. и т. д.). Были сделаны два небольших отступления от указанного принципа: 1) чтобы получить более «чистую» картину развития литературы в довоенной ситуации (1939–1940) и 2) для 1977–1978 гг., так как исследование было проведено в 1979–1982 гг. Кроме того, позднее для уточнения литературной динамики в пореволюционный период был проведен дополнительный замер по 1930–1931 гг.[527] Под «упоминанием» в работе понималась фамилия автора художественного произведения (или какая-либо аллюзия на него), появившаяся в рецензии на недавно опубликованную художественную книгу, написанную другим лицом, а не тем писателем, упоминание которого регистрируется.
В качестве координат для анализа изменений в структуре рецензионных авторитетов в работе были использованы «пространственные» («отечественное — иностранное») и особенно «временные» параметры оценки («старое — новое» или, иначе, «классическое — современное»[528]).
Объем статьи не позволяет в равной степени охарактеризовать все уровни литературных авторитетов рецензентов, выделенные во вводной части данной работы. Основное внимание было уделено наиболее общим литературным ориентациям рецензентов (классика и т. п.); сфера групповой борьбы и групповых авторитетов почти не затрагивалась.
Анализ зафиксированных упоминаний позволил сделать ряд обобщений, касающихся характера работы рецензента. Так, выяснилось, что отсылка рецензента к тому или иному авторитету — неотъемлемая характеристика его ориентации и содержится не менее чем в одной пятой части рецензий (1840–1841 гг.) и может присутствовать более чем в половине их (1930–1931 гг.). Было также установлено, что в каждом замере среди упоминаемых писателей преобладают авторы, названные в данный период впервые: они составляют от 77 % (в 1840-х гг.) до 55 % (в 1900-х гг.). Иначе говоря, литературный горизонт рецензентов приближен к настоящему и задан ценностями современности. Даже если отсылки следуют к писателям прошлого (а доля их даже среди упомянутых лишь в этот период и далее «забытых» составляет от чуть более половины (в 1820-х гг.), до 6 % (в 1930-х гг.)), они «авторизованы» современностью, актуализированы рецензентами по собственным основаниям. Об ориентации на современность свидетельствует и тот факт, что от четверти (в 1860-х гг.) до половины (в 1930-х гг.) авторов, упоминаемых в данный период, не «переживают» его границ и далее не упоминаются.
Фактически с 1860-х гг. базовая структура ориентаций рецензентов при всех изменениях в наборах конкретных авторских имен остается постоянной. Она сосредоточена на отечественных авторах, причем в большинстве своем это писатели «старших возрастных» групп: классики и «кандидаты» в классики. Утвердившиеся на протяжении первых двух-трех замеров лидеры упоминаний далее не выпадают из совокупной памяти рецензентов, не сменяются другими их современниками. Вновь вводимые авторы получают истолкование в перспективе предшественников. Ретроспективного переструктирования системы авторитетов, иных версий отечественного прошлого, как и иных представлений о прошлом, кроме как в форме подобной преемственности, сознание рецензента, видимо, не знает.
Охарактеризуем теперь вкратце специфику каждого периода. В качестве исходной точки отсчета в исследовании были взяты 1820–1821 годы, поскольку именно к этому времени складывается в русской литературе система регулярного рецензирования новых произведений. Общее количество рецензий еще крайне невелико (в сравнении с последующими замерами — минимально), место их в журнале четко не определено, а по форме они представляют собой то литературно-критическую статью, то письмо читателя, то информацию о факте выхода и содержании книги. Характерно, что необходимость обосновать литературную оценку ссылкой на авторитет уже достаточно высока (насыщенность рецензий упоминаниями — самая высокая за все годы), но набор значимых имен достаточно однороден: