алом работ, под крышей оказалось три прекрасных вяза двадцатиметровой высоты, которые иначе пришлось бы спилить. Так Пакстон заставил умолкнуть противников строительства в Гайд-парке, а выставочный павильон явно сблизился с жанром оранжереи. Через сто девяносто дней павильон был готов к размещению примерно ста тысяч экспонатов. «Впечатление от галерей совершенно изумительное. Солнце, светящее внутрь через трансепт, придало зданию волшебный вид. Здание такое легкое и изящное, несмотря на его огромный размер», – записала королева Виктория, посетив Хрустальный дворец 18 февраля 1851 года839. 1 мая она открыла Всемирную выставку.
Не впервые мы сталкиваемся с эффектом переноса поэтики меньшего архитектурного жанра на больший: вспоминается проекция поэтики вилл на планировку, фонтаны, лестницы барочного Рима. Вот и Хрустальный дворец возник благодаря переводу поэтики оранжереи в масштаб грандиозного общественного здания. Впрочем, «Лилейный дом» Виктории амазонской уже был в своем роде дворцом – местообитанием растения королевского ранга. Наверно, принц Альберт сразу уловил латентную дворцовость проекта Пакстона.
За пять с половиной месяцев работы Всемирной выставки на ней побывало шесть миллионов человек. Подавляющее большинство было в восторге. Вряд ли возможно отделить в их впечатлениях изобилие новейших достижений цивилизации – индустриальной техники, промышленных изделий, предметов прикладных и изящных искусств из многих стран – от самого по себе колоссального павильона, построенного фантастически быстро. Но показательно, что уже через три месяца после открытия выставки в самом влиятельном британском художественном журнале Art-Journal появилась анонимная статья, призывавшая сохранить здание, каким бы ни оказалось впоследствии его назначение840 (Альдо Росси мог бы воспользоваться этим примером для пояснения, чем в его понимании явлется памятник). Самые дальновидные умы догадывались, что Пакстон открыл путь к будущему, когда (как скажет Зедльмайр) инженер станет соперником архитектора841 и строительство превратится в монтаж стандартных элементов, изготовленных серийно-промышленным способом.
Однако «викторианцы, которые могли одобрить функциональный дизайн во временных или утилитарных зданиях, яростно его отвергали, когда считали необходимым, чтобы здание обладало „архитектурным“ качеством»842. Речь идет о публике взыскательной – о таких, как журналист «Панча» Джерролд, иронически назвавший павильон Пакстона еще до завершения постройки «Хрустальным дворцом» (Crystal Palace)843, или Рёскин, заявивший в пику профанам, которые стали воспринимать образ Хрустального дворца безусловно положительно, что павильон Всемирной выставки «вовсе не дворец и не хрустальный»844. Очевидно, для Рёскина единственным условием, на котором он мог смириться с сооружением Пакстона, было не признавать его архитектурой. Такая логика нам хорошо знакома: многие нынешние критики отказываются судить об архитектурных достоинствах тех или иных зданий на том основании, что это, дескать, не архитектура, а дизайн.
В 1986 году американский историк архитектуры Ральф Либерман писал: «Отношение критиков и историков архитектуры к Хрустальному дворцу тесно связано с нашим взглядом на архитектуру ХХ века. Похоже, что статус, который он в тот или иной момент приобретал в наших глазах среди других викторианских зданий, является надежным барометром нашего отношения к модернизму. Будучи первым великим зданием из металла и стекла, Хрустальный дворец поставил главный вопрос едва ли не перед всей архитектурой ХХ века: являются ли простые, честно представленные конструктивные формы великой архитектурой или это просто инженерия? Сорок или пятьдесят лет назад казалось, что вопрос навсегда решен в пользу конструкции как самой подлинной, чистейшей архитектуры. Но тенденции близящегося к концу ХХ века наводят на мысль, что решение, казавшееся когда-то окончательным, на самом деле было лишь временным предпочтением. Хотя все еще не возбраняется утверждать, что Хрустальный дворец привнес в архитектуру „правду“, мы уже знаем, что „конструктивная правда“ – это всего лишь особый стиль»845. Итак, нынче даже те, кто не хотят признать сооружение Пакстона великим произведением архитектуры, все-таки не выталкивают его в область чистой инженерии.
Я не сомневаюсь, что Хрустальный дворец – архитектура. Но критерий у меня не стилистический. По-моему, вопрос решен мнением миллионов людей из разных стран, без принуждения называвших и продолжающих называть это давно уже исчезнувшее сооружение «дворцом». Поэтому мой критерий архитектурности этого здания – его соответствие поэтике дворца.
Примерно с 1300 года английское слово palace (дворец), восходящее к латинскому Palatium – Палатинскому холму в Риме, где находилась резиденция Августа, тоже называвшаяся Palatium, стало означать любое великолепное, роскошное, величественное жилище846. Эти качества – архитектурного, а не инженерного свойства. Ни великолепием, ни роскошью Хрустальный дворец не отличался, но блеск его граней, уходивших в перспективе в бесконечность; цилиндрический свод, выходящий на южный и северный фасады на оси симметрии веерообразным радиально-концентрическим узором, создающим впечатление триумфального излучения; а главное – потоки света, прорезáвшие интерьер широкими косыми полосами, расчерченными бесчисленными тонкими тенями металлических конструкций, – все это, конечно, выглядело величественно. Рёскин был прав только в узком смысле: действительно, не хрусталь, а металл, стекло и дерево; действительно, не дворец, если считать дворцами только постоянные резиденции ВИПов и здания органов власти. Но миллионы людей, не хуже Рёскина это понимая, впервые в истории обрели благодаря сооружению Пакстона возможность осознать себя полноправными посетителями величественного здания – и оно стало их дворцом, для них созданной архитектурой, всенародной, всечеловеческой. Его заведомой обреченностью на скорое исчезновение только усиливалось испытываемое ими переживание неповторимого сказочного праздника. В этом отношении Хрустальный дворец был дальним родственником праздничных архитектурных декораций эпохи барокко, поражавших воображение затратами труда на единицу времени их эфемерного существования.
Мажорному настроению посетителей способствовала и хорошо продуманная цветовая гамма интерьеров. Оуэн Джонс «оформил их дерзкими полосами красного, желтого и синего цветов, которые перемежались белым. Вдохновленный новейшими открытиями по полихромному оформлению греческих храмов и будучи убежденным в том, что в крупнейшие периоды в развитии искусства применялись исключительно основные цвета, Джонс стремился усилить впечатление ширины и света, создав своего рода архитектурный ландшафт»847. Можно только удивляться тому, что, несмотря на эти красоты и будто не замечая декоративных металлических арок и колец между тысячами опор Хрустального дворца, Земпер, как мы помним, оформлявший там некоторые экспозиции, считал, что это здание «не архитектура, а пустота, заключенная в стекло»848. Я могу объяснить это разве только тем, что он был погружен в размышления о генезисе стен в мировой архитектуре из светоизолирующих плетеных материалов и тканей.
В 1852 году Хрустальный дворец разобрали и перевезли на юго-восток Лондона, в Сайденхэм. Там он был вновь собран и открыт в 1854 году. Пакстон добавил два этажа, перекрыл цилиндрическим сводом неф и устроил сводчатые трансепты в удаленных от середины частях здания. Из прежнего Хрустального дворца в новый переехал Средневековый двор Пьюджина, дополненный Египетским, Ассирийским, Греческим, Римским, Византийским, Ренессансным дворами и копиями фрагментов Помпей и Альгамбры; дворы располагались в хронологическом порядке; к ним были изданы путеводители. Дворец стал главным музыкальным центром Англии: в «Генделевском» зале (в центральном трансепте) был установлен крупнейший в мире орган, под которым разместились трибуны для четырех тысяч оркестрантов и хористов, к ним был обращен зрительный зал на такое же число мест. Каждые три года здесь проводились грандиозные Генделевские фестивали. Под крышей дворца имелись и меньшего размера концертные площадки, на которых выступали самые знаменитые музыканты849, актеры и шоумены. Имелись библиотека и читальный зал. Во дворце торжественно принимали посещавших Лондон знаменитостей (например, в 1864 году Гарибальди). Проходили самые разнообразные тематические выставки: этнографические, отраслевые промышленные, сельскохозяйственные, цветочные, домашних животных и птиц. Устраивались спортивные состязания и цирковые представления. Различные общества арендовали залы дворца для проведения корпоративов. Разгрывались рождественские пантомимы. Читались проповеди850. Хрустальный дворец с его широчайшей программой стал прообразом современных просветительных и культурно-развлекательных центров.
«До того как в 1936 году Хрустальный дворец был уничтожен пожаром, он, с его вытянутым нефом и очень удачными пропорциями трансептов, с его полукруглыми крышами, серо-голубыми в пасмурный день, сверкающими на солнце и отливающими опалом в лунные ночи, был украшением всей южной части Лондона»851.
По-видимому, сверкающим на солнце его увидел Чернышевский во время посещения Лондона летом 1859 года. Но еще за пять лет до того он опубликовал в «Отечественных записках» очерк, в котором подробно описал обстоятельства появления Хрустального дворца, его местоположение, внешний вид и конструкцию, наградив его самыми хвалебными эпитетами