не без гордости сообщается, что концы «рогов» возвышаются над парапетами моста всего лишь на 2,3 метра; поэтому тросы, провисающие вместе с подвешенными к ним ребрами, заслоняют совсем незначительную часть речных панорам; несколько шагов – и над парапетом чистый вид930.
Плавные провисания тросов со всплесками в точках крепления похожи на волны. Эти волны изрезаны стальными ребрами, которые по мере приближения к точкам крепления тросов переламываются все круче, а на максимумах провисания, наоборот, выпрямляются и даже переламываются в обратную сторону, так что ребра оказываются уже не подвешенными к тросам, а лежащими на них. Ритмическая игра линий, плоскостей, светотени завораживает. Благодаря движению пешехода непрерывные оптические метаморфозы порождаются, кажется, самим мостом как живым существом. Существо это щеголяет пикантностью благодаря тому, что и опоры букв Y, и их «рога», и ребра, поддерживающие пешеходное полотно, – все несущие элементы конструкции заострены вверх.
Фостер назвал Миллениум «Стрелой света». И действительно, светлая сталь конструкций, стекло ограждений, алюминиевый настил – все сверкает и блещет над Темзой как вольтова дуга, вспыхнувшая между Сент-Полом и Тэйт Модерн (решайте сами, что здесь «плюс» и что «минус»), а развилка пешеходного полотна на южном берегу выглядит, как оперение стрелы, нацеленной на север. Развилка пешеходного полотна – эхо роговых развилок быков.
Волновые ритмы Миллениума образуют живые контрасты с исполинским параллелепипедом Тэйт Модерн и с офисами на эспланаде, среди которых едва ли найдешь отклонения от прямых линий и углов. Выстраивая эти контрасты, Фостер, однако, согласовывал их с характерными архитектурными деталями «Глобуса» и Тэйт Модерн: буква Y многократно повторена раскосами фахверка под крышей шекспировского театра, а четверки туго натянутых тросов резонируют, как струны, с четверками вертикальных ребер на окнах бывшей электростанции. С порога нового тысячелетия новорожденный мост исподтишка передразнивает почтенных старцев XVII и ХХ веков.
Ничего подобного Фостер не позволяет своему мосту во взаимоотношениях с собором Св. Павла. При взгляде от собора в перспективе эспланады видишь не мост, а нечто вроде фонтана с подвижным людским потоком между четырех серебристых струй, то бишь стальных волн тросов и ребер.
Но высшая степень пиетета перед творением сэра Кристофера Рена проявлена в том, что всякий, кто идет к современному искусству, укрывшемуся во чреве Тэйт Модерн, должен, почти достигнув цели, повернуть вспять. В этот момент фаната современности ошарашивает прекраснейший вид на Сент-Пол, какой только есть в Лондоне. Благодаря выпуклости моста и подъему тросов к концам «рогов» застройка северной набережной почти не видна. Фостерова стрела, сопровождаемая слева и справа всплесками стальных струн и ребер, летит к удаленному на полкилометра южному трансепту собора, оставляя эспланаду невидимой. Чисто барочный эффект версальского масштаба!
Едва ли лондонцы были удивлены тем, что открытие Миллениума было приурочено ко дню открытия галереи Тэйт Модерн. Не зная, что мост принадлежит фонду The Bridge House Estates, обслуживающему мосты британской столицы, я и сам вообразил бы, что им владеет Тэйт Модерн, используя его в качестве вступительного и завершающего акцента постоянной экспозиции. Конечно, Фостер создавал проект Миллениума, предвосхищая эту роль – иначе он не пригласил бы поработать вместе с ним патриарха британской модернистской скульптуры сэра Энтони Каро. Тот понимал Миллениум как скульптуру, вмещающую в себя людей, которую он в шутку назвал «скульптектурой»931.
Считается, что буква Y сама по себе символизирует единение. И в самом деле: мост Фостера и Каро объединяет северный берег Темзы с южным, второе тысячелетие с третьим, лондонскую современность с недавним и более отдаленным прошлым, собор Св. Павла с галереей Тэйт Модерн, религию с современным искусством, архитектуру с гиперскульптурой.
Но ведь архитектоника этого моста велит воспринимать Y снизу вверх. И тогда получается, что Миллениум, напротив, подчеркивает различие берегов Темзы, различие тысячелетий, различие современности и прошлого, различие собора и бывшей электростанции, где вырабатывает энергию современное искусство, различие между энергией художественной и религиозной.
Однако мне трудно отделить в произведении Фостера, Каро и Arup архитектуру от гиперскульптуры. Может быть, затруднение и отпало бы, обладай я определением того, что такое архитектура. Но определения архитектуры, которое устраивало бы всех, нет, и даже если бы оно существовало, в данной ситуации оно не принесло бы мне удовлетворения, потому что архитектурность или ее отсутствие в Миллениуме не были бы прочувствованы мною на собственном опыте.
Есть лазейка, через которую можно вывести это сооружение из области скульптуры, но не в архитектуру, а в область инженерной инфраструктуры. Как известно, после первых трех дней работы мост пришлось закрыть из‐за неожиданно для инженеров Ove Arup & Partners возникшей поперечной раскачки с амплитудой до семи сантиметров, вызванной резонансом конструкции на движение пешеходов. Через два года мост, оснастив демпферами, открыли снова, и раскачка более не возобновлялась. Если бы Миллениум был скульптурой, его можно было закрыть навсегда, не пытаясь справиться с неприятным эффектом потери пешеходами равновесия, вызванным использованием скульптуры в качестве моста. Раз эксплуатационный недостаток в работе сооружения решили устранить, значит, скульптурой оно не является. Но демпферы, исправив положение, не прибавили мосту архитектурности: это чисто техническое решение инфраструктурной проблемы.
Может быть, еще более узкой лазейкой, с помощью которой мне удастся протащить это сооружение в архитектуру, является то, что демпферы установлены так, чтобы они, по возможности, не бросались в глаза. Для инженерного сооружения такая забота была бы излишней. Эстетическая озабоченность выводит его в область, не совпадающую с чисто инфраструктурной. Поскольку же в скульптурном статусе я Миллениуму отказал, остается признать, что то, что не вызвано в нем инженерными решениями, как раз к архитектурности и относится. Я имею в виду такие свойства, которые, с одной стороны, соотносят мост с окружением, а с другой – характерны для его деталей. К первым относятся, например, местоположение Миллениума на оси эспланады, упирающейся в Сент-Пол, и решение Фостера и Каро завершить противоположный конец развилкой и рампой, чтобы заставить тех, кто идут в Тэйт Модерн, оглянуться на собор Св. Павла. Ко вторым относится прорисовка деталей, акцентирующая их остроту.
Таким образом, я прихожу к признанию архитектурной природы Миллениума, солидаризируясь с Роджером Скрутоном: «Главным движителем эстетического вкуса… является чувство детали. (…) Благодаря чувству детали архитектурные смыслы „укореняются“ в переживании, и благодаря уместному применению детали даже самый безрассудный строитель чувствует уверенность в том, что он делает… Оно является средоточием всей архитектурной практики и критики»932.
«Твист» в парке Кистефос
Растянутая вдвое Тэйт Модерн отрывается от земли и, повернув на девяносто градусов, встает поперек Темзы; внизу остается просвет; звучит приглашение на первый в мире мост-галерею.
Допустим, это сон.
Но вот 18 сентября 2019 года в часе езды на север от Осло, в крупнейшем северо-европейском промышленном парке Кистефос открылся настоящий мост-галерея. Правда, текущая там юркая и извилистая Рандсельва впятеро уже Темзы, так что со сновидением совпадает не масштаб события, а смешение архитектурных жанров – моста с художественной галереей.
Этого события не произошло бы, если бы тринадцатью годами ранее не случилось двух других. В 2006 году Аниш Капур приступил в Лондоне к изготовлению серии non-objects («не-объектов»), самым крупным из которых был S-Curve – выпукло-вогнутая S-образная полоса зеркальной нержавеющей стали высотой 216,5, длиной 975,4 и шириной 121,9 сантиметров. В гигантском кривом зеркале все окружающее на каждом шагу плывет пропорциями и отражается частично вверх ногами. В том же году в Копенгагене образовалась архитектурная группа, которую теперь считают самой известной и влиятельной в мире из всех, возникших в нулевых, – BIG, то есть Bjarke Ingels Group. Ее вдохновитель, организатор и творческий лидер – Бьярке Ингельс933.
Парк Кистефос в холмистом лесу на берегах Рандсельвы основал в 1996 году норвежский богач и меценат Кристен Свеас. Поначалу это был индустриальный музей на базе работавшей там с 1889 года и закрытой в 1955‐м целлюлозной фабрики его деда. Три года спустя Свеас расставил на маршруте, проложенном по территории музея, несколько десятков больших модернистских скульптур из своей коллекции. В 2008 году Свеас пополнил свой парк скульптур S-Curve Капура. «Не-объекту» отвели уникальное место – двадцатиметровой длины островок из валунов посреди русла Рандсельвы. Не очень убедительно отрицая собственное существование, кривое зеркало одной своей частью более или менее узнаваемо отражает холмистые берега, другой частью заставляет реку бежать над землей, висящей над небом, на переходе же выпуклости в вогнутость и обратно происходит несусветное превращение верха в низ и низа в верх.
Почему бы не предположить, что Ингельсу эта штука была известна? Происходящие в огромном зеркале метаморфозы всего окружающего произвели бы сильное впечатление на этого любителя экспериментов над стереометрическими телами! В 2014 году, уже переехав в Нью-Йорк, он представил на конкурс проект музея ArtA для нидерландского города Арнхема на берегу Нижнего Рейна в виде продолговатой призмы прямоугольного сечения, расположенной перпендикулярно берегу и скрученной посредине на девяносто градусов. Проект дошел до шорт-листа, но лауреатом Ингельс не стал.