318. Было бы удивительно, если бы папе эта идея не понравилась.
Повторяя схему Палаццо Фарнезе, восходившую, в свою очередь, к флорентийскому Палаццо Медичи – каре трехэтажных корпусов протяженностью по пятнадцать окон каждый с квадратным двором посередине, – Мадерна в первом проекте дворца проигнорировал склон Квиринала319. От этой схемы ему пришлось отказаться. Тогда он последовал другому фарнезианскому образцу – вилле Фарнезина, построенной в начале XVI века Перруцци. План Палаццо Барберини, воплощенный в чертежи Борромини, приобрел форму буквы «Н», характерную скорее для городских вилл, нежели для дворцов. Объем земляных работ заметно сократился. Через два месяца после закладки нового здания Мадерна умер. Папа назначил на его место своего любимца Бернини, в архитектуре тогда неопытного, и приставил ему в помощники Борромини.
В 1632 году Таддео поселился в северном крыле еще не достроенного Палаццо, однако спустя два года сдал его в аренду третьему из братьев Барберини – кардиналу Антонио. К Антонио переехал и кардинал Франческо из Палаццо Канчеллериа, который он занимал с того момента, как был назначен вице-канцлером Святого престола.
Двадцативосьмиметровой высоты фасад Палаццо образован тремя ярусами высоких арок320. Аркады, обрамленные полуколоннами тосканского, ионического и коринфского ордеров, подобны спрямленной стене Колизея. Верхним аркам придан вид перспективных порталов, благодаря чему создается впечатление, будто все они воодушевленно смотрят в сторону базилики Сан Пьетро и ввысь, в небо. Однако в действительности верхние окна квадратные и маленькие, но их почти не видно за скрывающим их остеклением арок. Средние окна piano nobile тоже прямоугольные. Несоответствие окон размерам и формам аркад вызвано тем, что посередине Палаццо находится двусветный Большой зал площадью 14,5 на 25 метров и высотой 18 метров. В отличие от принятых в то время конструкций перекрытий дворцовых залов (деревянных кессонированных либо сводчатых на распалубках), Большой зал Барберини – первое в мире обширное светское помещение, перекрытое зеркальным сводом. Его плафон подвешен к высокой стропильной конструкции, скрытой в массивной надстройке, возвышающейся над средней частью здания. Сделать окна выше было бы невозможно, не подняв стропила и тем самым повысив надстройку, и без того нарушающую цельность силуэта Палаццо.
Плафон Большого зала украшает фреска Пьетро да Кортоны «Триумф Божественного Провидения и рода Барберини». Лишь одно живописное произведение превосходило ее величиной – роспись свода Сикстинской капеллы. Нынешние экскурсанты ложатся навзничь на пол посредине зала, думая, что так они получат аутентичное представление об этой фреске. Но вряд ли Кортона рассчитывал на то, что его произведение будут рассматривать долго и сосредоточенно. Если кто и задерживал взгляд на потолке – то, разумеется, стоя. В отличие от станковой картины, роспись предназначалась не для того, чтобы быть источником глубоких переживаний. Если мы не хотим запрокидывать голову до боли в шейных позвонках, то непременно будем видеть карниз, отделяющий фреску от стен. Воображаемый мир «Триумфа» находится над этой чертой. Очевидно, ни заказчик, ни художник не хотели, чтобы у посетителей создавалось впечатление, будто небесное видение вторгается в зал и тем самым разрушает его тектонику. Видение не сливается с действительностью. Иллюзорные эффекты созданы здесь не для обмана зрения, но для того, чтобы вызывать восхищение мастерски написанной квадратурой. Природа этого искусства не мистическая, как то будет в Иль Джезу, а сценическая. Под декорацией да Кортоны аристократическая публика могла вести себя так же непринужденно, как во время театрального спектакля: не пожирать сцену глазами, что характерно для плебса, а лишь посматривать на нее, временами задерживаясь на какой-нибудь прелестной или забавной детали в облике действующих лиц или в изображении места действия и тотчас же беззастенчиво обмениваясь впечатлениями. Фреска Пьетро – сокровищница для мимолетных наблюдений.
Палаццо Барберини следовал поэтике виллы и в единстве внутренней и внешней планировки. Большой зал находится на пересечении двух осей. Одна проходит с запад на восток. От сада на месте нынешнего курдонера она идет сквозь нижний этаж, образованный пилонами и крестовыми сводами, держащими Большой зал над землей, и поднимается по пандусу к садовому гроту с колоссальной античной статуей Аполлона Кифареда, превращенной в фонтан. На этой оси находится и Берниниев Овальный зал с выходом на террасу над пандусом. Безмятежно-белый выпуклый плафон Овального зала, простертый над всеми этими проемами, нишами, пилястрами и скульптурами воспринимается как воздух, как далекий небосвод. Видно, идея эллиптического зала под открытым ли небом, как на пьяцца Сан Пьетро, или под куполом, изображающим небо, как в церкви Сант Андреа аль Квиринале, занимала Бернини уже в молодости.
Другая ось вела с юга от не существующего ныне входа у Четырех фонтанов на север по кипарисовой аллее и по мостику над выемкой, отделяющей Палаццо от сада, входила в дверь piano nobile, от которой начиналась анфилада, пронизывающая здание насквозь, так что в перспективе можно было бы увидеть далекие силуэты людей, вышедших на балкон на противоположной стороне здания. На эту ось нанизаны Мраморный зал (в нем до возведения театра Барберини ставились спектакли), Большой зал и парадный зал князя Таддео с балконом.
Ныне вход в Палаццо – с левой стороны аркады под piano nobile. Из вестибюля ведет вверх широкая лестница. Скудный свет, прохлада, голый серый травертин, пары строгих тосканских колонн над балюстрадой. Свесившись через перила и глянув вверх, видишь на огромной высоте квадрат неба. На этой лестнице, построенной с невиданным прежде размахом (в плане – квадрат со стороной пятнадцать метров и пролетом шесть на шесть!), ничто не выдает эпикурейства хозяев. Бернини, автор лестницы, поставил в нишах строгие античные статуи, отреставрированные под его руководством. Двадцать пять ступеней без передышки, площадка, поворот на девяносто градусов, марш в шестнадцать ступеней, снова площадка с поворотом, еще полтора десятка ступеней – и мы переводим дух перед входом в парадные залы.
Другую, овальную лестницу вставил в угол между главным корпусом и южным крылом Борромини. К тому времени идея овальной ступенчатой спирали, поддерживаемой колоннами и освещенной сверху окулюсом, была по меньшей мере дважды осуществлена во дворцах римской знати321. Уникальность лестницы Борромини – в ее изяществе и богатстве смысловых взаимосвязей с другими архитектурными мотивами Палаццо. Зачем Борромини понадобился овал, а не круг? Прежде всего, это гримаса в сторону фасада Палаццо и парадной лестницы Бернини. Если главный фасад – это распрямленные аркады эллиптического амфитеатра Флавиев, то лестница Борромини не что иное, как свернутая в овал квадратная лестница Бернини. У Борромини – те же пары тосканских колонн с пчелами на шейках капителей, те же балясины перил. Но его колонны ближе к росту человека, и их пары следуют друг за другом плавной чередой. Трансцендентному пафосу фасада и чопорности парадной лестницы противопоставлена как бы природная – без холода мраморных изваяний – естественность скользящих извивов спирали, которая не застывает в объятиях стен, а пульсирует благодаря неравномерной кривизне, как если бы лестница вилась не вокруг пролета в построенном людьми здании, а вокруг горы или кратера: ведь благодаря перспективе спираль Борромини, кажется, стремительно сужается при взгляде как вверх, так и вниз. Кроме того, лестница Борромини напрашивается на сравнение с Овальным залом Бернини, со сложным рельефом его стен и богатым скульптурным декором. Ломбардский архитектор показывает, что лучшее украшение архитектуры – сама архитектура. Но лишь при условии, что она соразмерна человеку и учитывает непроизвольные траектории его движения. Однако достоинства лестницы Борромини пошли бы насмарку, не найди он должного ритма колонн и должных пропорций между шириной пролета и лестничного марша, между высотой колонн, антаблемента и перил. Его лестница одновременно компактна и просторна, проста и нарядна. Когда поднимаешься по ней, спираль заряжает тебя своей упругостью. Когда спускаешься – она плавно несет тебя вниз.
Ныне посетители Палаццо Барберини идут по бывшей страда Феличе вдоль пышной решетки. Она не входила в замыслы создателей дворца. В XVIII веке здание было отгорожено от этой улицы глухой стеной, за которой скрывался сад. Заглянуть туда можно было только случайно и мельком, когда открывались ворота под аркой перенесенного сюда въезда. Появившиеся в 1865–1867 годах решетка и площадь с фонтаном перед входом в Палаццо превратили уютный сад в публичную переднюю дворца – курдонер. Парадный двор под стать нынешней музейной функции Палаццо322, но чужд его изначальному характеру, в котором умение поразить посетителя уравновешивалось аристократической сдержанностью внешнего облика здания. И в этом отношении Палаццо Барберини тоже было ближе к вилле, нежели к дворцу: «Фронт и задняя сторона виллы очень характерно противоречат друг другу: с фронта – отпугивающая сдержанность; позади же, где люди „дома“, „у себя“, – безудержно развертывающаяся роскошь»323.
Версальский дворец
Франция так быстро перешла от феодального строя к абсолютизму, что, в отличие от Италии, в ней ни в эпоху Ренессанса, ни в эпоху барокко не зародилась культура виллы. Ведь владельцем виллы может стать только относительно независимый, богатый, уверенный в своей безопасности частный человек. Таких людей во Франции не было. Вернее, один нашелся, но мы знаем, чем он кончил: этот человек, Николя Фуке, умер в Пинерольской тюрьме, проведя в заключении девятнадцать лет. Хотя Фуке и окружил свой Во-ле-Виконт рвом, наполненным водой, это было, скорее, стилизацией под славную старину, тогда как истинной мечтой суперинтенданта финансов была возможность хотя бы иногда удаляться от государственных дел, превращаясь всего лишь во владельца усадьбы. Но, вздумав подражать итальянским аристократам, он не учел, что Франция – это не Италия. При Людовике XIV только Его Величество как единственное частное лицо во всем королевстве мог позволить себе (да и то лишь до известного поворота в своей личной жизни) жить в своей резиденции привольно, как на вилле. Описывая историю краха Фуке, усматривают в реакции короля на праздник в Во-ле-Виконт (на который Фуке неосмотрительно его пригласил, после чего был посажен в тюрьму) возмущение казнокрадством Фуке, или его желание овладеть богатством Фуке, или зависть к красоте, созданной для Фуке усилиями трех «Л», которых Людовик пожелал иметь при себе, – Лево, Ленотра, Лебрена. Возможно, все эти мотивы вместе заставили его поступить так жестоко, но я подозреваю еще один мотив, который стоил всех остальных: Людовик XIV не допускал и мысли о том, чтобы сколь угодно высокопоставленный подданный демонстрировал право на частную жизнь.