Очерки поэтики и риторики архитектуры — страница 52 из 132

Эта вилла – первое неоклассицистическое здание, которое я рассматриваю в своей книге. В самый раз высказать соображения о природе этого стиля. До середины XVIII века архитектура здания и его частей нацеливались на соответствие критериям Витрувия: прочность – польза – красота. Письменные комментарии служили лишь подспорьем к чертежам, дававшим более ясное и точное представление о здании. Но примерно с 1750 года архитектурные описания вышли из подчиненной роли. «Внимание все более сосредоточивалось на историческом характере зданий, при этом их обсуждение замыкалось… на имитации классической античности как „цели“»423. Фокус сместился на риторическую «красоту», обеспечиваемую следованием античным образцам. Я думаю, что основание для перемены было подготовлено эстетикой Баумгартена. А соответствующий сдвиг в архитектурной практике оказался возможен благодаря постепенному обособлению функции инженера-строителя, которому архитектор стал доверять заботу о прочности здания. Без этих перемен не состоялся бы бум «бумажной архитектуры» французских радикальных классицистов во главе с Булле. В процессе эстетической канонизации классических образцов, все более отдалявшей ретроспективно формализованную оболочку здания от его функционально современного тела, накапливалась энергия протеста против классицизма, который реализовался в архитектурной эклектике. Шарлоттенхоф об этом свидетельствует.

Спустившись в парк, поворачиваем направо – и оказываемся в Древнем Риме: голая кирпичная стена, вода, струящаяся в стоящий на консолях мраморный саркофаг без дна… Примыкающая к террасе стена нижнего этажа виллы по-египетски наклонена, что придает ей основательность. Обогнув угол, оказываемся перед западным фасадом виллы, обращенным к роще высаженных в шахматном порядке каштанов, между которыми оставлен вид на слегка выступающую середину здания, увенчанную, как и с противоположной стороны, треугольным фронтоном. Как и там, на фризе четыре венка. Однако под антаблементом здесь не колонны, а портал высотой в два этажа, который кажется особенно значительным благодаря египетскому наклону стены. Проем расчленен белым латинским крестом: наверху два окна, под ними две двери. Этот крест, видимый издалека, невозможно воспринять просто как строительный элемент. Думаю, он воздвигнут в память о преодоленных конфессиональных сложностях, возникших в пору ухаживания Фридриха Вильгельма за Елизаветой Баварской: она отказалась перейти в протестантство, а его отец не хотел принять принцессу-католичку. Но жених заявил, что упорство невесты делает ее лишь желанней, и сторонам удалось прийти к компромиссу: пусть Елизавета поначалу сохранит свое вероисповедание, но будет изучать протестантство и не слишком усердствовать в исповедовании католицизма424. За северо-западным углом виллы видим эркер, улавливающий утренний и вечерний солнечный свет, затем – бассейн, над которым поднимается травяной откос, и на заднем плане – уже знакомую перголу.

Главное отличие Шарлоттенхофа от виллы Ротонда и Малого Трианона заключается в том, что здесь при обходе здания, самого по себе симметричного, оказывается, что оно образует разнообразные сочетания с архитектурными формами – экседрой, перголой, подпорной стеной террасы, бассейном, травяным откосом. В череду сменяющихся впечатлений включается и купол далекого Нового дворца. Симметрия потеряла здесь роль господствующего начала. Сочетания архитектурных форм перестают быть чисто формальными. Они вступают друг с другом во взаимоотношения, напоминающие общение живых существ.

Планировка виллы – итальянского типа, ибо из той части парка, откуда к ней подъезжают, можно по внутренней лестнице подняться в приватную часть – на террасу. Этот переход заставляет остро почувствовать разницу между публичной и приватной зонами, отделанными и обставленными вплоть до мелочей по проектам Шинкеля.

Лестница с двумя симметричными маршами в вестибюле двухэтажной высоты выглядит холодно, чопорно. Блеклые цвета, камень, бронза, позолота, струи фонтана, мраморные тондо Торвальдсена «День» и «Ночь». Над дверьми – витраж Шинкеля со звездами на синем фоне: намек на его оформление сцены с арией Царицы Ночи во втором акте «Волшебной флейты» Моцарта425.

Взойдя по лестнице и переступив порог Большой гостиной, оказываешься в другом мире. Дощатый пол, который был бы немыслим в дворцовом зале, уравнивает в статусе кронпринца с любым посетителем виллы. Стены, окантованные по периметру тонким бронзированным профилем, – совершенно гладкие, белые. Вместо рельефного или живописного декора на них, как ни удивительно, висят репродукции – большие слегка подцвеченные гравюры с образцами гротесков. Они заключены под стекла с медными обрамлениями и помещены вплотную друг к другу. Будь это оригинальные декоративные панно, на них не обращали бы внимания. Но репродукция всегда воспринимается как сообщение о чем-то заслуживающем внимания в силу ли ценности оригинала или же в качестве образца для практического применения. К тому же гравюра – не просто декоративное пятно: воспроизводя мелкие подробности, она тем самым предлагает разглядывать их. Возникает экспозиционный эффект. В угловых нишах на фоне ярко-красных складчатых драпировок под ярко-синими, усеянными золотыми звездами конхами стоят беломраморные статуи Давида и Гиацинта. Два прямоугольных и два круглых стола ненавязчиво разделяли компанию гостей на маленькие группы. Места для танцев нет. Стены соседних комнат, расходящихся анфиладами на север и юг, окрашены в контрастные теплые или холодные тона.

Трудно сейчас представить, как свежо выглядела в восприятии современников непритязательная обстановка главного зала виллы кронпринца. Но, должно быть, тот, кому доводилось войти в комнату в юго-западном углу виллы, рисковал на время утратить дар речи от изумления. Ибо нет тут ни стен, ни потолка, ни пола, то есть нет комнаты как таковой. Есть только туго натянутая на угадываемый каркас ткань в баварскую бело-голубую полоску и ковер цвета морской волны под ногами. Над двумя постелями с задрапированными той же тканью спинками – плавно провисающие полосатые пологи. Раздвинув бело-голубые занавески, можно было бы выглянуть в то или другое окно, словно вшитое в матерчатые стенки, опасаясь, что от движения створок зашатается вся эфемерная конструкция. Забавно выглядят здесь глубокие кресла и солидный диван из мореного дуба с такой же полосатой обивкой. Первоначально эта комната предназначалась для молодых фрейлин кронпринцессы; потом в ней останавливались близкие друзья кронпринца, например сам Шинкель или великий путешественник Александр фон Гумбольдт. Можно было вообразить бивуак в сиамских джунглях. Сами же владельцы Шарлоттенхофа наезжали в свой Сиам, прототипом которого была, конечно, Италия426, лишь время от времени, летом.

Римские бани Шарлоттенхофа – комплекс, включающий дом придворного садовника (он больше виллы, ибо предназначен и для приема гостей кронпринца), водонапорную башню, дом прислуги, купальни, чайный дом и эдикулы с бюстами родителей Фридриха Вильгельма. За исключением чайного дома и эдикул, выдержанных в классическом духе, это параллелепипеды желто-охристых тонов, различных размеров и пропорций с низкими черепичными крышами, нависающими над стенами на стропилах без карнизов и с оконными проемами, завершающимися полуциркульными арками, в духе восхищавших Шинкеля сельских домов, окруженных виноградниками Южной Италии и Сицилии, какие там строили из века в век. Располагая их горизонтально и вертикально под прямыми углами друг к другу, Шинкель, как ребенок, забавляющийся строительными деталями, создал беспрецедентно свободную архитектурную композицию. Принцип был найден уже в проекте виллы: почти каждый объем сам по себе симметричен, однако способ их сочетания заставляет забыть о симметрии, которая бывает видна только с одной-единственной оси. Своим движением вы заставляете каменные тела двигаться относительно друг друга и тем самым обмениваться композиционными ролями, варьировать общий силуэт, менять ракурсы и конфигурацию освещенных и затененных мест.

Самое интересное место Римских бань – вход. Идучи от виллы, вы его не видите, пока он не откроется по правую руку за домом садовника в виде просторной арки, выглядывающей из-под широкой и глубокой перголы. Близ арки стоит, как часовой, водонапорная башня, напоминающая романскую кампанилу, впрочем, довольно приземистую. Вы направляетесь под сень перголы и видите высокую герму с бюстом бородатого Диониса, поддерживающую вместе с другой такой же гермой несущую балку перголы. Под бюстом высечена надпись по-древнегречески: «Дионис податель вина». С основания гермы как бы соскальзывает большая бронзовая камбала, изо рта которой струится в огромную фестончатую чашеобразную раковину прозрачный ручеек, переполняя ее и стекая в древний несколько разрушенный саркофаг с изображением кентавра. За саркофагом четыре каменные ступени ведут вас к гостеприимному мраморному столу, приглашающему усесться на мраморную скамью под сенью зелени, обвивающей перголу. Отсюда вы можете видеть и белеющую между деревьями виллу, и арку входа в бани. Каменная неоштукатуренная стена за вашей спиной достаточно высока, чтобы защитить вас от северного ветра. В нее вмонтирован небольшой классицистический рельеф с вакхической сценой.

О чем все это? Об отдыхе в пути. О Вергилиевом «блаженном уголке» с тенью листвы и кристальным ручьем. О Шопенгауровом оазисе эстетического созерцания. «О том, как природа становится зданием, о тектонике простой хижины, о том, как хижина становится сельским домом, а сельский дом становится святилищем»427. Это святилище Диониса, значит, здесь вы вправе приложиться к фляге – верной спутнице путников. Вино веселит душу, и, поглядывая на бронзовую камбалу, вы отнесетесь добродушно к ее эклектическому включению в псевдоантичный контекст и к глубокомысленным интерпретациям, которым предаются наши современники, например: «Пространство под перголой символизирует путь очищения – от удовольствия до возвышения – и выбора между чувственностью и доблестью. Этот путь начинается у саркофага, который служит бассейном фонтана под гермой… Рыба источает воду, раковина напоминает об отношении Диониса к морю и преисподней, а кентавр на саркофаге напоминает о битве с лапифами, вызванной опьянением»