Но было бы неверно заключить, что фасад Белого дома – всего лишь чертеж, переведенный с бумаги в камень. Что Фингбоонс учитывал эффекты, возникающие при восприятии здания в натуре, видно по убывающей с каждым этажом высоте окон при одинаковой для всех них ширине526. Если смотреть не на чертеж, а на реальный фасад – снизу, в остром ракурсе, – то последовательное убывание высот оконных проемов воспринимается как эффект перспективы, из‐за чего здание кажется выше, чем на самом деле. А вот другое свидетельство того, что архитектору было важно соотнести здание с окружением: при взгляде с противоположного берега Херенграхта фасад Белого дома вписывается в угол тридцать градусов, оптимальный для восприятия крупных объектов.
Площадь оконных проемов Белого дома составляет около половины площади фасада. Это очень много527: кажется, будто перед нами не капитальная стена с проемами, а каменный каркас. Псевдокаркасный вид подхвачен решетчатым рисунком оконных переплетов (размер стекол – пятьдесят на сорок пять сантиметров). Обильным остеклением Фингбоонс компенсировал нехватку освещения длинных боковых сторон дома, и все же из‐за прилегающих вплотную соседних зданий ему пришлось устроить световые дворики на полпути от набережной к саду. Это обогатило игру светотени внутри дома. Разнообразие контрастов и оттенков света и тени в интерьерах – особенное свойство голландских особняков того времени. Полюбившийся медиевистам и, как я показал528, неверный тезис Виктора Гюго об архитектуре как матери всех искусств можно, переиначив, применить к взаимосвязи между голландской жилой архитектурой XVII века и бытовым жанром в живописи «золотого века»: вероятно, живопись была бы совершенно иной, не будь интерьеры так интересно освещены.
Рассмотрим план Белого дома на уровне бельэтажа529. От середины садовой стены Фингбоонс провел перпендикуляр к стене, выходящей на канал, и, поставив на этой линии внутреннюю капитальную стену, разделил ею дом на жилую и подсобную зоны. Глядя от канала, правее этой границы располагаются все три жилые комнаты бельэтажа вместе со световым двориком между второй и третьей из них. Слева же простираются вглубь дома вестибюль, второй световой дворик, лестничная клетка и кухня с окном в сад. Как жилые, так и подсобные помещения образуют свои анфилады. Когда двери между подсобными помещениями открыты, от парадного входа можно видеть в глубине дома тамбур, примыкающий к дому со стороны сада. Когда открыты двери между жилыми комнатами, то, встав спиной у окна, выходящего на канал, можно видеть сад за окном дальней комнаты, и, напротив, встав спиной у садового окна, можно видеть деревья на набережной Херенграхта и створ улицы Богоявления. Как на картинах Питера де Хоха.
«…Поразили меня в голландских городах промытые – без новомодных фокусов, одним надежным раствором нашатыря – до отсутствия материальности стекла, сквозь которые видны были квартиры: насквозь. То есть ты шел вдоль канала с одной стороны, а с другой – вдоль чужих частных жизней, распахнутых к тебе. За большими окнами пристойно одетые люди заняты незатейливыми домашними делами, сквозь раскрытые двери комнаты виден коридор, угол кухни и дальше, за задним окном, – дворик. (…) За стеклом мелькают телеблики, спиной к улице сидят персонажи картин XVII века, так же читают, только газеты и пестрые журналы, а не толстые богослужебные книги. В этих домах – те самые окна, которые писал де Хох, которые сейчас занавесились в центре Амстердама, а в других странах таких никогда и не было», – писал Вайль530.
Прозрачность частных домов, поражающая приезжих в Харлеме, Лейдене, Дельфте и тех кварталах нынешнего Амстердама, которые сохранили старинный уклад, ныне воспринимается как исконная особенность голландского быта. Однако для современников Фингбоонса она, как и функциональное зонирование помещений, была внове. Эти черты стали обычными в Голландии лишь в течение тридцатилетия, последовавшего за строительством Белого дома. Впрочем, прозрачность особняка Пауфа – более воображаемая, нежели реальная, ибо пол бельэтажа поднят над землей выше человеческого роста для въезда в подвал и во избежание урона от наводнений. К входной двери поднимаются по лестнице.
Отворив дверь, вы оказываетесь в коридоре, ведущем в холл, расположенный в самом сердце дома – между световыми двориками. Длина коридора (около тринадцати метров) скрадывается благодаря его незаметному расширению. Узнаете прием Бернини и Борромини? Света от окна над входной дверью на весь коридор не хватало бы, если бы не поток света из холла, отделенного от двориков только стеклом. Холл 2,6 на 5,2 метра – перекресток домашней жизни: отсюда можно пройти в любую жилую комнату или на огромную (тридцать два квадратных метра) кухню, подняться по лестнице531, выйти в световой дворик (два на три метра) либо вернуться обратно.
Жилые комнаты бельэтажа имеют одинаковую ширину (4,8 метра) и площадь от тридцати до сорока квадратных метров. У них приятные пропорции. В каждой есть камин. Стены либо оставались белыми (как в доме Рембрандта) либо обивались тканью (бархатом, дамастом, парчой или брюггским атласом), либо рельефными (с высотой рельефа до двух-трех сантиметров) обоями из кожи532. Под ногами – керамическая плитка, выложенная шахматным узором и покрытая ярким ковром. Перекрытия ради облегчения веса здания – деревянные, с балками и лежнями либо обнаженными, либо подшитыми резными кессонами. Деревянный потолок придает помещению уют. Но комнату с окнами на Херенграхт хочется назвать залом – так торжественно выглядит она благодаря удвоенной высоте потолка. Огромные окна сохранили старинную конструкцию: наверху неподвижное остекление, внизу подъемные рамы. Подняв раму для проветривания, можно защититься от дождя или снега ставнями.
Из кухни выходим в светлый тамбур с окнами на юг, запад и север. Миновав дверь в уборную533, выходим на просторную террасу с балюстрадой. Ее размеры – 11 метров вдоль садового фасада и 6,4 метра в сторону цветника – достаточны для приема большой компании. Вместе с гостями можно любоваться огражденным стеной от соседских садов квадратным цветником (165 квадратных метров), имитирующим спиралевидные ветки и усики фантастических растений в обрамлении дорожки, обегающей цветник по периметру.
Белый дом стоит на участке, величина которого не сильно отличается от типового участка двенадцать на тридцать два метра (для владельцев средней руки) в вышедшем в Париже в 1623 году альбоме «Образцы домов для персон разного достатка» – первой в мире систематической попытки типового проектирования, предпринятой военным инженером Пьером лё Мюэ534. Тем разительнее различия в использовании земли. Характерны пропорции участков: ширина относится к длине в амстердамском варианте как 1:6, а в парижском как 1:2,5. Это само по себе – свидетельство ценности голландской земли, не говоря уж о том, что в амстердамском доме четыре этажа, тогда как в парижском не более трех. Голландский аристократический особняк не предполагает ни хозяйственного двора, ни конюшни. А ведь Михель Пауф был несравненно богаче парижского буржуа средней руки. Пауф позволяет себе роскошь в ином: на драгоценной столичной земле он отдает саду вместе с выходящей на него террасой 47% участка, тогда как лё Мюэ предлагает парижскому буржуа оставить незастроенными 39%, да и те поделить пополам между хозяйственным двором и садом. Получается, что доля участка, занятая садом, в голландском варианте в два с половиной раза больше, чем во французском. Очевидно, голландские бюргеры освободились от пережитков рыцарского быта раньше, нежели французские буржуа. Гордость француза – лошади, гордость голландца – цветы.
Особняк Тасселя
В 1890‐х годах в стремительно расширявшемся на юг Брюсселе (население которого с 1870 по 1910 год выросло с 250 до 800 тысяч человек) начали застраивать особняками богатых буржуа улицу Тюрен (Туринскую), впоследствии переименованную в честь Поля-Эмиля Янсона. Под застройку пошла полоса шириной около тридцати метров, нарезанная перпендикулярно к красной линии участками в среднем по 6,7 метра. Процентов семьдесят такого участка занимает выходящий на улицу дом, остальное – сад: схема, знакомая нам с XVII века по амстердамскому Белому дому. Поперечник улицы – четырнадцать метров, и такова же высота домов. Все они четырехэтажные (вместе с цокольным этажом); венчающие карнизы выведены на одну горизонталь. Входная дверь даже в домах с тремя осями расположена сбоку, ибо во внутренней планировке нет принципиальных отличий. На каждом фасаде – эркер на уровне бельэтажа (то есть третьего этажа, считая с цокольным): опустить его вниз значило бы чинить неудобство пешеходам, поднять вверх – изломать линию карнизов в перспективе улицы.
Структурные различия фасадов сводятся к числу оконных осей (две или три в зависимости от ширины участка) и высоте цокольного этажа. Мастерство архитекторов сосредоточено на деталях декора. Господствует эклектика, предоставляющая широкий диапазон декоративных возможностей, однако они использованы деликатно: фасады различаются, как физиономии родных братьев.
Из дружной и внешне скромной семьи домов на улице Поля-Эмиля Янсона выделяется № 6, построенный в 1893–1894 годах Виктором Орта для Эмиля Тасселя – его знакомого по масонской филантропической ложе, профессора начертательной геометрии в Свободном университете Брюсселя. Этот особняк – первое в истории европейской архитектуры произведение, ничем не обязанное существовавшим ранее поэтикам частного городского жилища, будь то североевропейского или средиземноморского толка. Думаю, что смелость этого архитектурного поступка объясняется, с одной стороны, стремлением заказчика и архитектора быть замеченными, а с другой – их молодостью: обоим было немного за тридцать. Третьим фигурантом дела была бабушка Эмиля – единственный человек, с кем профессор-холостяк желал делить кров, предаваясь ученым трудам и принимая друзей