Каждый из сомкнутых вдоль улицы домов выражал своим фасадом намерения домовладельца, которые сводились к оптимальному, на его взгляд, соотношению привлекательности дома для потенциальных жильцов с затратами, на которые он шел. Опасение убыточности строительной инициативы компенсировалось малой вероятностью того, что сдаваемый внаем дом окажется непривлекательным для потенциальных квартиросъемщиков и недолговечным. Отсюда высокое качество строительства, нарядность каждого дома и их несходство друг с другом.
Будучи далекими от мысли соревноваться с аристократией роскошью апартаментов, дельцы от недвижимости с тем большей чувствительностью относились к внешнему убранству своих доходных домов, чьи фасады воспринимались, как их визитные карточки. До того момента, когда принц Евгений Савойский привез с собой в габсбургскую столицу Лукаса фон Хильдебрандта, жилая архитектура Вены находилась в руках североитальянских зодчих, которые в жилищном строительстве, в отличие от церковного, не считали возможным применить всю палитру своего декоративного мастерства. Хильдебрандт, покончив с монополией итальянцев, осмелился перенести декоративные формы строившихся им дворцов на низкий жанр, каким являлись доходные дома нуворишей572. Настала пора формирования поэтики многоквартирного доходного дома, далекий первоисток которой находился, как мы помним, все-таки в Италии. Я имею в виду флорентийский Палаццо Медичи.
Не только облик и внутренняя структура домов, получавших теперь замкнутые дворы, но и характер улиц в целом изменился коренным образом. Если раньше в уличной перспективе господствовал ритм узких вертикальных объемов, завершавшихся щипцами двускатных крыш, то теперь восприятие пешеходов и проезжих переключалось на архитектонику горизонтально вытянутых многооконных фасадов, на симметричность их композиции, на перепады высот смежных карнизов. Единственное старое правило, которое соблюдалось неукоснительно, – расположение зданий без отступов от красных линий кварталов. Некоторые поражающие огромными размерами жилые дома, построенные по проектам Хильдебрандта во второй четверти XVIII века, стоят во Внутреннем городе поныне – например Меркляйнхаус.
Этот дом (площадь Ам Хоф, 7), поглотивший в 1727–1730 годах фундаменты трех домов, стоявших прежде на бойкой рыночной площади напротив церкви Девяти Ангельских Хоров, на участках, спускающихся к Тифер Грабен, принадлежал вдове императорского референдария Христофа фон Меркляйна. Поначалу он был одним из самых высоких в городе: прибавим к пяти основным этажам полуподвал573 и мансарду под характерным для XVIII века изломом очень крутой крыши.
На фасаде девять осей, пять средних слегка выступают вперед. Подворотню со стороны площади украшал четырехколонный тоскано-дорический портик, державший балкон с изгибом посередине. Консоль балкона служила замковым камнем арки. Два нижних этажа были рустованы; их оконные проемы увенчивались замковыми камнями, особенно мощными над полуподвальными окнами. Низ выглядел надежной опорой для остальных этажей, объединенных на выступающей части ионическими пилястрами и поддерживающими карниз кронштейнами. Над окнами сохранились пышные наличники с гротескными маскаронами. Изысканная двухцветная окраска – серо-фиолетовые наличники, базы и капители на светло-бежевом фоне – придает фасаду светский лоск.
«Пятиэтажные растут громады в Гороховой, у Знаменья, под Смольным», – напишет Анна Ахматова о Петербурге времен Достоевского574. Однако петербургские «громады» не покажутся большими рядом с громадами Хильдебрандта. В Вене первой половины XVIII века уже имелось все необходимое для возведения доходных домов такого класса: отношение к недвижимости как к эффективному источнику дохода, высокий уровень проектных разработок, высококачественные материалы, квалифицированная рабочая сила и отличная грузоподъемная техника. Для повышения рентабельности строго выдерживалось вертикальное зонирование доходных домов. Внизу сдавались в аренду лавки и конторы, в бельэтаже – богатые апартаменты домовладельца и наиболее состоятельных квартиросъемщиков, а чем выше, тем квартиры были скромнее и дешевле. Добраться без лифта до небесной каморки в мансарде было куда труднее, чем подняться в театре на галерку.
Только лифтов и не хватало Хильдебрандту, чтобы его дома были еще более высокими. Но это изобретение придет из Америки только в конце XIX века. Построенные им и его ближайшими последователями доходные дома575 задали матрицу застройки венского Внутреннего города, предвосхитив облик улиц большинства крупных городов Европы, какими они станут не ранее середины XIX столетия.
Дом Перре
В перспективе парижской улицы Франклина, среди фасадов, обращенных к садам Трокадеро, бег протяженных линий карнизов и балконов прерван несколькими вертикалями, не превышаюшими общей высоты фронта застройки. Это эркеры доходного дома № 25-бис, построенного Огюстом Перре на приобретенном им вместе с братом участке шириной пятнадцать метров. Чем ближе к нему подходишь, тем острее воспринимается напряженность форм фасада, многократно переломленного по вертикали, как гигантская ширма, сжатая соседними домами. Выступами боковых эркеров, глубоким отступом между ними и снова выступом посредине дом компенсирует нехватку доставшейся на его долю красной линии улицы. Переломы фасада, глубокие лоджии-этажерки с обнаженными перекрытиями, средний эркер, утверждающий осевую симметрию, – все это решительно отличается от соседних фасадов – плоских, спокойных, без акцентов на средней оси, с простенками, не уступающими шириной окнам. Грани ширмы Перре так узки, а оконные проемы столь велики, что ширины грани хватает лишь на одно окно. Сплошные стены – только перпендикулярные улице боковые стороны эркеров и простенки за ними. Если смотреть на дом спереди, они почти не видны. Шестиэтажная тринадцатигранная громада, вся из окон вертикального формата в тонких обрамлениях, стоит, нависая эркерами над тротуаром и словно не имея веса, на стеклянном основании, расчлененном только двумя опорами, между которыми блещет девятиметровой ширины витрина проектного ателье братьев Перре; под эркерами – остекленные входы в дом. Хозяева бельэтажной квартиры благодаря начинающемуся с этого уровня отступу ширмы распоряжаются крышей ателье как палисадником. Над седьмым этажом, то есть выше уровня эркеров, есть еще жилой этаж прислуги, технический этаж и, наверху, пентхаус самого Огюста Перре. На его плоской крыше, на высоте, равной удвоенной ширине фасада, устроена смотровая площадка, с которой, по словам Огюста, он мог наблюдать бега на ипподроме Лоншан, любоваться парком Сен-Клу, видеть форт на холме Мон-Валерьен, акведук Марли и замок Сен-Жермен576. Три верхних этажа с выпрямленными фасадами поднимаются уступами, так что у каждого есть своя терраса, уставленная растениями в керамических кадках. Они напоминают многоуровневые мансарды в очень высоких изогнутых крышах парижских доходных домов времен барона Османа. Сходство это, скорее воображемое, чем явное, – единственное, чем дом Перре связан с этой традицией.
Трудно поверить, что он построен в 1902–1904 годах, в пору господства ар-нуво, отдававшего предпочтение не проемам, а массам, плавно изгибающимся и почти всегда асимметричным, и разнообразящего формы оконных проемов. Дом Перре так напоминает дисциплинированные жесткие острые формы архитектуры 30‐х годов прошлого столетия, что утверждение википедийной справки о нем как образце «перехода к ар-деко»577 не выглядит ошибкой, хотя от дома на улице Франклина до первых общепризанных образцов ар-деко пройдет более двадцати лет. Трудно представить, насколько неожиданным для современников, ничего не знавших о грядущем ар-деко, выглядело это стройное сооружение, пренебрегающее давно сложившейся поэтикой многоквартирного доходного дома, призванного на заре ХХ века, как и XVIII, внушать жильцам и прохожим впечатление невозмутимой солидности. Поразительна смелость архитектора: ведь доходный дом – не вилла и не особняк, владельцы которых почти всегда берут на свою ответственность эпатажные нарушения этических и эстетических архитектурных норм и не ждут прибыли от своей уникальной недвижимости. Удивительно, что Перре, которому банки, опасаясь быстрого обрушения спроектированного им дома, отказывались выдавать кредиты на строительство, довел-таки дело до конца, заставив признать недоброжелателей и сомневающихся, что железобетонная конструкция прочна, обладает экспрессивными возможностями, недостижимыми для кирпичных домов или домов на стальном каркасе, и что поэтому за ней будущее.
В 1908 году у Перре поработал Ле Корбюзье. Часть зарплаты, которую вручил ему Перре, начинающий архитектор потратил на «Толковый словарь французской архитектуры» Виолле ле Дюка – текст, в котором впервые появилась мысль о современной архитектуре как логически обоснованной дисциплине. Рядом с чертежом готических аркбутанов Корбю написал: «Искусство живет своей структурой. Как говорил мне Огюст Перре, пойми структуру – и ты постигнешь искусство»578. Он понял совет буквально, начертив в 1914 году Dom-ino – схему жилого дома свободной панировки со стандартным каркасом серийного производства. Эта железобетонная этажерка в крайне примитивном виде демонстрировала структурный принцип дома Перре. «В то время, – вспоминал Ле Корбюзье свой Dom-ino много лет спустя, – создание такого дома было неожиданным изобретением. Здесь угаданы возможности железобетона и строительство из типовых элементов, найден человеческий масштаб. До нашего времени строительство домов этого типа не нашло применения ни в годы реконструктивных работ после 1918 года, ни после 1945 года. Это было слишком ново!»