Вестибюль находится в кубе, северная грань которого образована парой призматических башен, охраняющих вход для парламентариев. Свет в куб идет от входа, сверху и из больших боковых прорезей. Меридиональная ось симметрии делит основание куба пополам. Кан провел в обеих его половинах диагонали, получив посредине вытянутый по меридиану ромб, и на его тупых углах поставил тонкие бетонные ширмы на всю тридцатиметровую высоту куба. Эти ширмы, шириной каждая десять метров, служат опорами перекрытия куба и выгораживают в нем вестибюль как таковой. Сквозь него проходят вглубь здания, но можно обойти его слева или справа. Кан реализует свой принцип: «Пространства, образованные элементами конструкции, столь же важны, как и сами эти элементы»671.
Каждая плоскость ширмы прорезана двумя кругами диаметром по восемь метров. Плоскости, как и стены куба, расчерчены сеткой беломраморных линий, а в месте стыка плоскостей отставлен тонкий зазор. За ширмами находятся лестницы, огражденные с внешних сторон вторым рядом таких же ширм, за которым – снова лестницы, снова огражденные аналогичными ширмами. Где лестничный марш пересекает круглую прорезь, его парапет выглядит наклонной перемычкой прорези. Разнообразие перспектив, открывающихся в тройных рядах прорезей, перечеркнутых косыми перемычками парапетов, возрастает до бесконечности, когда, поднимаясь или спускаясь по лестнице, мы бросаем взгляд в гигантские круглые отверстия, дугобразные толщины которых, ловя на себе свет, выглядят, как эхо друг друга, а при сравнении левой и правой сторон вестибюля превращаются во взаимные зеркальные отражения.
Находящаяся на противоположном конце здания мечеть – тоже куб, но поменьше, со стороной двадцать метров. Он поднят над южным входом, и его ось слегка отклонена от меридиональной оси симметрии, благодаря чему михраб, расположенный в западной стене зала, ориентирован точно на Мекку. Кан мог бы, не жертвуя общей осью симметрии, немного нарушить безупречный квадрат плана, полагаясь на корректирующую способность зрения: ведь не сверившись с планом здания, мы не замечали бы геометрической погрешности. Но для него было важнее выдержать чистоту формы отдельного члена структуры. Выявляется, таким образом, еще один принцип его композиционного мышления: члены структуры должны быть безупречно правильными телами, сочленения же между ними могут при необходимости отклоняться от общего порядка.
Цилиндрические башни, интриговавшие нас, когда мы смотрели на здание Ассамблеи с юга, суть световые колодцы мечети672. Стены куба, пересекшись на осях цилиндров, продолжены до упора. Заглянув в любую башню, мы должны увидеть в ней эти стены, расчленяющие ее на четыре сектора, один из которых отдан кубу, – и Кан предоставляет такую возможность всякому, кто входит в мечеть. Ибо на пересечениях стен куба сделаны прорези в двух уровнях: над полом перекрещиваются арочные проемы радиусом шесть метров, половиной принадлежа кубу, другой же половиной продолжаясь внутрь башни, а под потолком по такому же принципу перекрещиваются столь же обширные овальные проемы. Части проемов, принадлежащие кубу, остеклены.
«Я чувствую Свет как дарителя всего явленного, а вещество как поглощенный Свет. Явленное Светом отбрасывает тень; тень принадлежит Свету. Я чувствую Границу: Свет переходит в Молчание, Молчание в Свет, – чувствую атмосферу вдохновения, в которой желание быть и выражать пересекается с тем, что возможно», – говорил Луис Кан в пору строительства Ассамблеи673, которое было завершено в 1982 году, через восемь лет после его смерти.
Офис
Гаранти-билдинг
Чикаго стал родиной небоскребов благодаря опустошительному пожару 1871 года. Город пришлось отстраивать заново. Высокая цена земли, вызванная стремительным притоком населения, заставила застройщиков изыскивать способы интенсивного использования каждого участка. Чикаго, поднимавшийся из пепла, решительно превосходил высотой старый город. Однако не всякое высокое здание – небоскреб. Чтобы построить небоскреб, было бы недостаточно желания выжать из территории максимум прибыли. Лишь к 80‐м годам в инженерную и строительную практику вошли три технических новшества, благодаря которым осуществились самые смелые мечты девелоперов: фундамент из сплошной армированной бетонной плиты вместо ленточного; стальной каркас вместо массивных несущих стен; подъем на электрическом лифте, а не по лестнице.
Но небоскреб – не просто выход из положения. Будь так, я отнес бы его к рациональным адаптивным сооружениям, отличающимся от первобытных построек экономическими и техническими параметрами, но не отношением к смыслу человеческого существования. Небоскреб – архитектура, потому что в нем выражен метафизический порыв и прорыв из депрессивного царства необходимого и достаточного. Это не сумма этажей, а полноценная Вертикаль в ряду столь важных для человечества вертикалей, как менгир, обелиск, колонна, башня. «Для художника, творящего по законам природы, высота здания – самое привлекательное его свойство, самая внятная особенность его облика, – писал Луис Салливан. – Выражающий это свойство доминирующий аккорд – вот что возбуждает его воображение. Здание должно устремляться ввысь каждым дюймом своего роста. В нем должны быть сила и могущество высоты, слава и гордость экзальтации. В каждом дюйме оно должно быть гордым и возвышенным, подниматься в чистом ликовании»674.
Как всякая настоящая архитектура, небоскреб заряжен «потенциалом иррационального». Высота небоскребов – символический капитал, знаменующий «разрыв с привычным символизмом: их физическая форма больше не представляет какой-либо абстрактный идеал или особо значительную институцию, не является объемным выражением социальной иерархии или памятником. Такой монумент попросту существует и уже из‐за своего размера не может не быть символом – пустым, но готовым вместить смысл, как свободный рекламный щит готов вместить рекламу»675.
Знаменитые пять «практических условий», которые надо соблюдать, проектируя офис, Салливан сформулировал в эссе «Высотное конторское здание с художественной точки зрения», опубликованном в 1896 году, как только он вместе с инженером Данкмаром Адлером завершил длившееся лишь год строительство Гаранти-билдинга в Буффало. Салливан, собственно, описывает свойства только что родившегося образцового объекта, хотя Гаранти в этом тексте и не упомянут: «Во-первых, нужен подземный этаж для котлов и машин, во-вторых, этаж на уровне земли, предназначенный для магазинов, банков и других коммерческих предприятий, которым нужны просторные помещения, свет, воздух и удобные подходы, входы и выходы… в-третьих, – второй этаж. Здесь, на втором этаже, обычно располагаются просторные помещения с большими световыми проемами. В-четвертых, – некоторое количество этажей [в Гаранти их десять. – А. С.] для контор. Эти этажи похожи друг на друга, и каждая служебная комната напоминает ячейку в сотах. Наконец, в-пятых… наверху – помещения для котлов, резервуаров, инженерных сетей и дополнение к силовым установкам, расположенным в подвале»676.
Из почти квадратного двухэтажного блока, арендуемого коммерческими предприятиями, вырастает П-образный в плане офисный корпус Гаранти-билдинга. Аренда коммерческих этажей приносит владельцу прибыль, которой он покрывает расходы на содержание здания. Благодаря их общедоступности не возникает отчуждения здания от уличной жизни, которое вызывало бы негативное отношение горожан, если бы вход был разрешен только служащим офиса. Просвет буквы «П» обращен на юг, благодаря чему нутро здания отлично освещено естественным светом.
Гаранти-билдинг занимает не весь участок, а только его северо-восточную часть, выходящую на перекресток. Описывая идеальное высотное здание, Салливан настаивает на том, что оно «должно быть цельным без единой отклоняющейся линии»677. Пишет он об облике здания в целом, однако видит только его лицевые стороны, что соответствует его архитектурной практике: художественные средства, обеспечивающие эстетическую привлекательность Гаранти-билдинга, сосредоточены на стенах, обращенных к улицам. Обозревая здание со всех сторон, обнаруживаем, что «с художественной точки зрения» имеет смысл рассматривать только два фасада, обращенные к пересекающимся улицам, ибо на юг и на запад выходят голые плоскости, перфорированные однообразными окнами. Такой подход к делу Салливан и его современники считали самим собой разумеющимся.
Салливан высоко ценил Земпера как своего предтечу в понимании роли украшения фасада. На фотографиях Гаранти-билдинг непременно обращен к нам либо северо-восточным углом, либо восточным фасадом и лишь изредка – северным, который аналогичен восточному, но проигрывает ему, потому что он шире, из‐за чего кажется приземистым, и на протяжении большей части дня находится в тени. Уличные фасады воплощают «чистое ликование», о котором вдохновенно писал Салливан. Благодаря им Гаранти-билдинг сразу был признан одним из самых красивых зданий Америки. Вертикали, по которым взгляд скользит ввысь, достигая арок, соединяющих их под энергично выгнутым карнизом, и сам этот карниз с удивительными круглыми окнами технических помещений, и пересеченные вертикалями перемычки между этажами, и мощные колонны внизу, и арки над входами, и массивные обрамления горизонтальных окон второго этажа, и тонкие профили – всё испещрено орнаментами, напоминающими, на мой взгляд, не Восток, как представляется Фремптону, а кельтско-английскую орнаментику «темных веков», которая на Гаранти-билдинг прорастает упругими растительными побегами в тех местах, где Салливану было важно усилить устремление основных элементов конструкции ввысь. Он использовал свой любимый облицовочный материал – легкую и недорогую терракоту, словно излучающую телесное тепло здани