В небоскребе Пея, голубом под солнцем, сером в пасмурный день, на все четыре стороны – пятнадцать тонких белых горизонталей, словно бы и нет в нем 72 этажей. Он целен, как кристалл. Косые линии сияют в воздухе загадочным иероглифом. В панораме бухты это единственное здание, выглядящее не по-западному. А ведь Йо Мин Пей архитектор американский, хоть и родился в Гуанчжоу, неподалеку от Гонконга.
Выйдя из метро на Центральной станции, оказываешься невдалеке от северо-западного угла небоскреба. Кристалл громаден, но остается таким же цельным и непроницаемым, словно безэтажным и необитаемым. Однако его форма – асимметричная, образованная вертикальными и наклонными плоскостями – чрезвычайно чувствительна к нашим перемещениям по земле. С северо-запада, например, можно увидеть одновременно восемь граней, расположенных на разной высоте, а от отрогов гор, с юга, башня выглядит плоским зеркалом высотой триста метров и шириной пятьдесят. От одной грани до восьми (кстати, восемь – самое счастливое число в китайских поверьях), между полюсами простоты и сложности, непрерывно меняется облик этого здания, не говоря уж о бесчисленных комбинациях света, тени и зеркальных отражений всего, что его окружает. Сочетание цельности формы и многообразия ее явлений – свойство, присущее скорее природным, чем рукотворным образованиям. Поэтому часто встречающаяся в описаниях Китайского банка аналогия с кристаллом как нельзя более уместна.
Произведение Пея выглядит так естественно, что трудно поверить, с какими ограничениями пришлось ему столкнуться, когда он взялся за этот заказ. Ему достался участок неудобной трапециевидной формы, с десятиметровым наклоном на север, затесненный с трех сторон эстакадами скоростных магистралей, что делало его труднодоступным для пешеходов. Почти год ушел на переговоры с администрацией города, в результате которых участок немного увеличили, так что здание можно было сориентировать по оси север – юг, как и другие здания в центре Гонконга, и доступность была облегчена.
Другой проблемой было неизбежное сравнение Китайского банка с соседней штаб-квартирой Корпорации банков Гонконга и Шанхая. Заказчики Фостера заранее рекламировали свой сорокасемиэтажный небоскреб как «лучшее банковское здание на Земле». Бюджет у Пея был впятеро меньше, чем у Фостера, чье здание к моменту завершения оказалось самым дорогим в мире. Кроме того, правительство Гонконга пообещало заказчикам Фостера, что перед их зданием никогда не будет построено высоких зданий, тогда как между участком Китайского банка и бухтой уже стояло несколько зданий высотой более семидесяти метров, которые заслоняли виды.
Единственным способом сделать офис Китайского банка примечательным было вытянуть его в высоту. Но в этом был большой риск, потому что район Гонконга известен частыми тайфунами. Требования к ветровой нагрузке здесь вдвое выше, чем в «городе ветров» Чикаго. И вот Йо Мин Пей придумал кристалл, который является теперь главным украшением бухты Виктории, а инженер Лесли Робертсон разработал конструкцию здания, которое к моменту завершения стало самым высоким в мире за пределами США716.
Их решение кажется простым. Берем квадрат со стороной пятьдесят два метра, соединяем его углы диагоналями. Получившиеся прямоугольные треугольники – основания призм, высоты которых относятся как 1:2:3:5. Призма высотой в один модуль (ее высота равна стороне исходного квадрата) обращена широкой стороной на север, к бухте; призма в два модуля – на запад; в три – на восток; в пять – на юг, к горам. Их острые ребра режут ветер. Теперь вспомним пирамиду Лувра, которую строили по проекту Йо Мин Пея одновременно с гонконгской башней. Возьмем пирамиду с основанием, равным исходному квадрату, с наклоном граней в 45 градусов, рассечем ее по диагоналям и положим получившиеся дольки на верхние грани призм. Кристалл, в принципе, готов. Остается поставить его на совпадающее с исходным квадратом основание, врезанное в склон. Наибольшая высота основания – с севера – примерно полмодуля.
Вместо унылых наслоений этажей мы видим обширные стеклянные грани – навесные стены из десяти тысяч квадратных (со стороной 1,4 метра) блоков однослойного ламинированного светоотражающего стекла толщиной 25 миллиметров, обеспечивающих звукоизоляцию и поглощающих 99% ультрафиолетового излучения717. Швы между ними образуют незаметную издали сетку. Плоские линии из анодированного под серебро алюминия прочерчивают вертикальные ребра призм, горизонтальные границы модулей и их диагонали. Они придают небоскребу безукоризненно чистоплотный вид. Основание (единственная его часть, оставляющая меня равнодушным) облицовано полированным гранитом с геометрическими вставками из черного и белого мрамора. Главный вход – с севера; второй вход – с южной стороны. С запада и востока к башне примыкают водяные сады, спускающиеся с юга на север каскадами журчащих прозрачных струй.
Однако простота решения Пея и Робертсона обманчива. За зеркальной гладью спрятана мегаструктура, придающая башне жесткость, необходимую для противостояния тайфунам. Основу образуют четыре колоссальные железобетонные столба по углам исходного квадрата. Северо-западный столб равен высотой западной призме, северо-восточный равновысок восточной призме, оба южных столба доходят до вершины южной призмы. Начиная с двадцать пятого этажа вверх идет центральный стальной столб. Нагрузки передаются на столбы посредством триангулярного каркаса, состоящего из стальных труб различного сечения. Мегаструктура Робертсона потребовала вдвое меньше металла, чем было бы необходимо для равновеликой «этажерки» типа Сигрэм-билдинг.
Башня Банка Китая – «вероятно, самое инновационное в мире высотное сооружение, – писал в Architectural Record известный архитектор и критик Питер Блейк, побывав в Гонконге вскоре после въезда сотрудников банка в новое здание718. – Это, по мнению многих, кто видел его, лучший современный небоскреб со времен строительства Сигрэм-билдинга Миса ван дер Роэ, завершенного более тридцати лет назад»719.
Предполагаю, что для сотрудников Китайского банка архитектура их офиса – оптимистический символ жизнестойкости их учреждения. Предполагаю, что они осознают превосходство своего здания над гонконгскими конкурентами и гордятся этим. Тем самым их здание, безусловно, выполняет свое предназначение. Но представьте себе, что вас занесло в Гонконг, который вам совершенно не знаком. Что за башня притягивает взгляд в панораме своими зеркальными гранями, окаймленными белыми линиями? Едва ли вам придет в голову, что это банк. Если отставить в сторону глупые фантазии («контрольный пункт, установленный инопланетянами…»), это здание ассоциируется скорее с массовыми коммуникациями, чем с финансовым делом.
Как богат точными чувственными метафорами якобы сугубо технологичный Сигрэм-билдинг – и как семантически герметична башня Пея! Загадочность повышает художественную ценность, но не отвечает практическому назначению здания. Лишь у подножия, близ главного входа, обыгрывающего классицистическим мотивом арки в арке эмблему Китайского банка, начинаешь вдыхать деловую атмосферу учреждения, которую по контрасту с ласково журчащими каскадами по сторонам Пей не захотел, а скорее, не смог сделать привлекательной для потенциальных клиентов. Всё, что выше, – образ вашего блистательного будущего, но чтобы достичь его, вам надо пройти через не слишком увлекательное настоящее.
Swiss Re Tower
Не является ли демонстративное отсутствие связи между эстетическим эффектом и практическим назначением родовым признаком выдающихся архитектурных сооружений последних десятилетий? Такая мысль приходит в голову, когда знакомишься с шедевром сэра Нормана Фостера – офисным зданием по адресу 30 Сент-Мэри Экс в сердце лондонского Сити, ласково поименованным жителями британской столицы «Огурчиком» (The Gherkin, Геркен). Геркен быстро стал самым узнаваемым зданием Сити, оттеснив на второе место собор Св. Павла720. Самый востребованный в мире туристический журнал Condé Nast Traveller включил его в состав «семи современных чудес света».
Бросаешь ли на него взгляд с противоположного берега Темзы, откуда он виден почти на каждом шагу, или из ущелья Биллитер-стрит, откуда он исчезает, когда до него, казалось бы, остается рукой подать, или с Сент-Мэри Экс, в которую он вваливается из‐за угла соседнего здания своим поблескивающим пузом на расставленных иксом белых граненых ногах, – Геркен отовсюду одинаков благодаря своей круглоте и блесткам, то треугольным, то ромбовидным, то голубым, то зеленым, то белым, то черным. Он обещает праздник, счастливое безделье, развлечения для «три+». В моем воображении орнаментальная прелесть Геркена с этими его спиральными линиями вызывает, как это ни глупо, навязчивую ассоциацию с чем-то сказочным арабско-индийским, а из этого впечатления величественно выплывает аллюзия на времена британского владычества на Ближнем Востоке. Да простит меня сэр Норман Фостер, в моей фантазии рождается этакий дом англо-индийского содружества с намеком на «маха-шикхары» шиваистских храмов Северной Индии. За острое сверкание остроугольных чешуек, за сходство с поставленным на попа аэростатом, который того и гляди вытащит из земли ноги и взовьется над Лондоном, за решительный отказ его родителя от претензий на монументальность лондонцы Геркен полюбили и, не церемонясь, обзывают сорокаэтажную громадину и «Эротическим огурчиком», и «Кристалл-фаллосом», и еще куда как покрепче. На примере Геркена американский архитектор-теоретик Заера-Поло показывает, что озадачивающая меня семантическая неопределенность облика современной архитектуры вызвана тем, что характер, которым зодчие в XVIII–XIX веках стремились наделить каждое здание, заменен после постройки Фрэнком Гери музея Гуггенхайма в Бильбао соглашательской