сь взглянуть на новых питомцев, и он зашел в сад. Деревья имели очень жалкий вид и совершенно погибали, будучи лишены правильного за ними наблюдения. Гавриил Павлович стал упрекать садовника в его самонадеянности и непослушании, говоря, что деревья погибли по его вине, из-за его упрямства. Иван Карпович вспылил, ему не понравилось замечание хозяина, и он наговорил ему дерзостей. Без того огорченный доктор отказал ему от места. Положение садовника было незавидное. Дома была жена и двое детей; средств к жизни, кроме жалованья, не было; он надеялся, что соседние помещики дадут ему занятие и потому, нимало не смущаясь, оставил место у доктора.
Домашние были очень огорчены, узнав, что он поссорился с доктором Сидоренко и теперь остался без места. Иван Карпович считал себя настолько обиженным, что решился не кланяться прежнему своему хозяину и никогда больше с ним не говорить. Доктор же, проезжая мимо переулка, где жил садовник, всегда поворачивал голову в другую сторону, хотя дочь садовника Катя часто его караулила, надеясь, что он с нею заговорит.
Иван Карпович предлагал свои услуги соседним помещикам, но нигде не мог найти себе занятия. Заработанные деньги мало-помалу уходили, зима наступила холодная, дров купить было не на что, и хотя жена его Лиза не жаловалась, но грустно становилось Ивану Карповичу смотреть на нее, когда она, сидя в нетопленной комнате, закутывала платком свою маленькую дочь Марусю, а Катя накрывала на стол с грустным личиком, зная, что кроме картофеля ничего не будет к обеду. Пришлось Кате эту зиму остаться дома, так как не в чем было ходить в школу, не на что было купить башмаков. Ивану Карповичу досадно становилось, глядя на жену и на Катю, ему постоянно казалось, что они его обвиняют, но зато веселенькая Маруся по-прежнему протягивала отцу ручонки, смеялась, когда он брал ее на руки и высоко подымал; она даже старалась сказать «папа», хотя на первом слоге «па» всегда останавливалась, чтобы засмеяться или поцеловать отца. Не будь Маруси, Иван Карпович пожалуй бы нашел дорогу и к питейному дому, но мысль об этом ребенке его останавливала и напоминала ему о Боге. «Семья голодает, надо искать работы; пойду в другой уезд», – решился Иван Карпович и, простившись с женой и детьми, пустился в дорогу, обещая вернуться через четыре дня.
Дня через два после ухода отца Маруся стала кашлять и всю ночь металась в жару. Лиза надеялась, что ей сделается лучше от капель, которые еще раньше ребенку прописал доктор Сидоренко, но лучше не было. «Пусти меня, мама, к Гавриилу Павловичу, мама дорогая, он Марусеньке поможет».
– Нет, Катюша, папа рассердится, да ты и сама говорила, что доктор Сидоренко отворачивается в другую сторону, когда ты с ним встречаешься на улице.
Прошел день-другой, а Марусе становилось всё хуже и хуже; деньги, оставленные отцом, уже все вышли, а сам он не возвращался к обещанному сроку. Плакала бедная Лиза, держа на руках больного ребенка, да и говорит Кате: «Пойди к доктору, неужели он не пожалеет моей бедной Марусеньки». Вся запыхавшись, бежала девочка по улице. Из окна ее увидел доктор Сидоренко и сам пошел открыть ей дверь.
– Маруся больна, Вы к нам придете, правда придете, – упрашивала его Катя.
Доктор молча надевал шубу и уже готовился с нею идти. Какая-то небывалая грусть была у него на лице, а когда он увидел, как страшно похудела маленькая Маруся, как холодно было в комнате, где плачущая измученная Лиза сидела, держа больного ребенка на руках – слезы навернулись на глазах его. Он внимательно осмотрел ребенка, прописал рецепт, дал деньги Кате, чтобы достать из аптеки лекарство, и сказал Лизе:
– Вам необходимо отдохнуть, иначе Вы сами захвораете. Давно ли заболела Маруся?
– Теперь уже третий день, как она кашлять начала, – отвечала бедная мать. – Эту четвертую ночь не знаю, как проведу, у меня так сильно болит голова, что я с трудом глаза открываю.
– Отдохнуть Вам необходимо, – опять заговорил доктор. – Попросите одну из ваших соседок, попросите посидеть с больным ребенком эту ночь.
– Нет, нет, никому не доверю своего ребенка.
– А мне его доверите? – спросил доктор, взяв Марусю на руки.
– Да ведь Вы не можете всю ночь с нею остаться, – возразила Лиза.
– Отчего же не могу, останусь, да еще Бога благодарю, что он дает мне возможность послужить этой бедной крошке, которая отчасти по моей вине захворала. Господи, прости наши прегрешения! Да где же это Катя, так долго лекарство не приносит; да вот она, кажется, и идет.
Маруся жалобно стонала и металась в жару, доктор отдал ее матери, погрел в руках стклянку с лекарством и бережно, одной рукой поддерживая головку ребенка, влил ей лекарство в рот.
– Поставьте самовар, чтобы теплая вода была у меня под руками, а потом уходите обе наверх и спите; если Марусе что понадобится, или, сохрани Бог, станет хуже, я вас разбужу.
После второго приема лекарства больной ребенок сделался поспокойнее, и Лиза не противилась больше увещаниям доктора и прилегала отдохнуть. Доктор Сидоренко ходил тихими шагами по комнате, укачивая свою маленькую больную, когда в ночной тишине послышались шаги у самых дверей дома. Долго дверь не отворялась. Иван Карпович стоял в недоумении, не понимая, отчего в такой поздний час горит лампа в комнате. Он печально возвращался домой, жалея, что приходится будить жену и сообщить ей неприятную весть, что никакого места не нашлось, и что, проходя мимо квартиры своего бывшего хозяина, он с злобою в сердце упрекнул его в своем несчастии.
И вот, подходя к дому, он в такой поздний час видит огонь в квартире. Что бы это значило?
В это время Лиза проснулась и услыхала шаги мужа и выбежала его встречать.
– Тише, тише, Ваня, Маруся засыпает.
– Маруся, что с нею, – вскрикнул испуганный Иван Карпович, – разве она больна?
– Да, очень была больна, я боялась, что ты ее уже не застанешь, но добрый доктор ей помог; теперь он меня уложил спать, а сам сидит с ребенком.
Обогревшись немного, Иван Карпович подошел к двери комнаты, где лежало его дитя. Маруся спала на кресле, обложенная подушками, а около нее старик доктор стоял на коленях и молился. Тихо подошел к нему Иван Карпович и тоже стал молиться. Они посмотрели друг на друга и оба поняли, как много они были виноваты перед Богом, и как это бедное дитя пострадало от их вражды.
– Простите меня, Гавриил Павлович, – первый заговорил бедный отец, – что от моего упрямства погибли Ваши растения, и я так долго не извинялся перед Вами.
– Прости нам обоим Господь, – сказал со слезами на глазах добрый доктор Сидоренко, – мы оба согрешили, а через наши грехи эта крошка пострадала, лучше бы все растения пропали, а Маруся была бы здорова. Простудилась она бедняжка в нетопленной комнате, а мне хотя бы догадаться, что дров у Вас нет, и детей не пришел проведать. Не по нашим грехам Бог милостив с нами; видите, как теперь Маруся тихо заснула, жар у нее уменьшился, Бог даст, поправится. А ты завтра ко мне приходи, Иван Карпович, место твое не занято.
– Бог даст, больше ссориться не будем.
Утром усталый, но довольный возвращался домой наш добрый доктор Сидоренко. Скоро семейство Ивана Карповича зажило по-прежнему и даже, вернее, лучше прежнего. Маруся сделалась особенной любимицей Гавриила Павловича, который, глядя на нее, говорил: «Это дитя Божие многому меня научило».
Этим рассказом заканчивается собранный нами материал о литературной деятельности княжны М. М. Дондуковой-Корсаковой. Несомненно, однако, материал этот далеко не исчерпан, и дополнить его – составит задачу почитателей памяти усопшей княжны.
Такова была жизнь княжны Марии Михайловны Дондуковой-Корсаковой. Как я ни старался всматриваться в психологию этой жизни, как ни старался видеть за внешними ее выражениями то, что их вызывало, я чувствую, что духовный облик усопшей княжны нарисован мною с недостаточной полнотою и не передает той красоты, какая приковывала внимание, мимо которой нельзя было пройти, чтобы не остановиться.
Жизнь княжны Дондуковой говорит нам, что если мы унываем, томимся от безделия и гоним от себя скорби, не желаем с ними встречаться, не замечаем их вокруг себя, значит – мы не христиане. Эта жизнь была жизнью любви к ближнему, разогретой опытным познанием человеческих страданий.
К познанию Христа приводит не усвоение Евангелия, а опыт духовной жизни. Мы все знаем, что значит быть христианином, но не умеем им быть. Но еще мало знать Христа, нужно иметь и влечение к Нему. Такое влечение задерживается часто страхом пред личными страданиями, неизбежными на этом пути. Только страдание личное, единение с Христом на Голгофе низводит на человека благодать Божию, и центром мировой истории, величайшим моментом Искупительной жертвы является не воскресение Христово, а Его смерть на Кресте. Пояснять эту мысль не приходится тем, кто знаком с ролью страданий в личной своей жизни.
Без преувеличения можно сказать, что Мария Михайловна чувствовала раны Христа, чувствовала настолько, что с болью их переживала… Как-то однажды, в беседе со мною Мария Михайловна коснулась вопроса о страданиях Христа… Наши глаза встретились. Я увидел в глазах Марии Михайловны столько горя, столько неподдельной скорби, что невольно содрогнулся при мысли, как она близка к Богу…
Подойдя затем к столу, Мария Михайловна взяла оттуда гипсовый бюст Спасителя в терновом венце и, передавая его мне, сказала: «Возьмите его на память… Посмотрите на выражение лица Спасителя… Там столько непередаваемого страдания… мне больно смотреть на него».
Этот бюст стоит у меня на письменном столе, напоминая мне о страданиях Спасителя и той, которая своими страданиями купила себе радость вечного блаженства.
Мария Михайловна была не только живою христианкою, но и живым укором для нас.
Ее духовная высота позволяла ей не только просить и выпрашивать услуг со стороны окружающих, но и требовать их. Она знала, что если Имени Христову повинуются стихии, то будут повиноваться и люди, и что для этого нужно только уметь показать им это Имя… Случай с бывшим министром Внутренних Дел В. Плеве, который как ребенок разрыдался во время беседы своей с Марией Михайловною, говорившей языком вдохновенных пророков, памятен еще многим.