з них выражала громкое одобрение и благодарность за участие помещиков к ним, другая молчала и не проявляла ни малейших признаков доверия к моему предложению. Предоставив крестьянам решить этот вопрос, я отбыл со схода. На другой день является ко мне старшина и как-то неуверенно и нерешительно объявляет, что крестьяне… отказались от моего предложения. Удивление мое было безгранично. Затем уже я узнал, что мотивом отказа послужило убеждение крестьян, что помещики вообще желают «загарбать» их выгоны, но, не имея возможности присвоить себе выгоны в натуре, намерены воспользоваться деньгами, вырученными от найма их. Я мог предполагать всё, что угодно, но только не это. Какая бездна недоверия к тем даже помещикам, которые никогда и ничем де подавали ни малейшего повода для такого отношения к себе!
Придавая вообще огромное значение церковно-приходским школам, я, в бытность свою в Петербурге, ходатайствовал пред Училищным Советом при Св. Синоде о выдаче субсидий для постройки таковых. Крайняя нужда в таких школах сказывалась особенно сильно в селе Линовице, где имеется только некоторое подобие школы для девочек, и в с. Ковтуновке, где крестьяне лишены были возможности, в виду постройки церкви, соорудить школу своими средствами. По совету главного наблюдателя церковно-приходских школ В. И. Шемякина, надлежало представить приговоры обществ с ходатайством о субсидии, и, уезжая из Петербурга, я имел основания думать, что мое ходатайство будет удовлетворено. Объявив крестьянам с. Линовицы, что им нужно приговором своим просить о выдаче им из сумм Св. Синода 500 руб. в пособие для постройки церковно-приходской школы, я услышал от местного священника о. Николая Ефимовича, что крестьяне отказались от моего предложения на том основании, что усмотрели в таковом лишь ловушку для себя, что за 500 руб. всё равно школы выстроить нельзя, и что доканчивать ее им придется своими средствами, чего они не желают. Никакие уверения священника о. Николая Ефимовича, что имеются и церковные суммы, что помогут и помещики, не достигли цели, и крестьяне остались при своем мнении, признавая в то же время всё значение школы. И только тогда, когда им стало известно о выдаче селу Ковтуновке 2000 руб. на постройку церковно-приходской школы, только тогда они представили мне приговор и, каясь в своем неразумии, просили моего ходатайства о выдаче и им также такого же пособия. Но оказалось уже поздно. Ходатайство мое о выдаче 500 руб. для Линовицы было отклонено Св. Синодом, и крестьяне до сих пор не забыли огорчения и, объясняя отказ несвоевременным ходатайством своим, стали обвинять друг друга в недоверии ко мне.
В том же селе Линовице, где имеется сахарный завод, я советовал крестьянам, в виду их частых жалоб на порчу заводом при перевозке свекловицы их проселочной дороги, замостить главную улицу шлаком, предоставленным по моей просьбе директором завода безвозмездно в распоряжение крестьян. Сход охотно согласился, так как шлак, составляя массу перегоревшего каменного угля, очень удобен для замощения дорог и не вызывает притом затрат ни времени, ни труда. Вся масса выбрасывается на дорогу, затем от езды сама собою утрамбовывается, благодаря чему образуется как бы асфальтовая мостовая. На другой день выехали подводы в завод, но… вернулись обратно. Оказалось, что сбрасываемый в одно место шлак превратился в груды окаменелой массы и для того, чтобы использовать его, нужно было предварительно разбить эти груды на мелкие части. Крестьяне предпочли тонуть в грязи, чем потрудиться несколько часов. Мало того, директор сахарного завода сообщил мне, что года 2 тому назад администрация завода намерена была замостить булыжником на свой счет дорогу, ведущую к заводу, и крестьяне отказали на том основами, что опасались, как бы завод, замостив улицу, не присвоил ее себе в исключительное пользование.
Доказывая однажды настоятельную необходимость выписать пожарную трубу для одного из хуторов (Нетяговщина), расположенного среди поля, где не имелось пруда, и ссылаясь на то, что такая труба будет предоставлена земством безмездно, что для этого нужно составить только надлежащий приговор, я услышал ответ, что на случай пожара одна труба всё равно ничему не поможет, а общество наживет себе только лишние хлопоты с нею. Но, мало этого, когда спустя два-три месяца этот хутор выгорел дотла, и ко мне явились погорельцы за помощью, я услышал тот же ответ.
Когда осенью прошлого года облетела весть о предстоящем проезде полтавского губернатора, чуть ли не каждое село обращалось ко мне с просьбой ходатайствовать пред князем Н. П. Урусовым об удовлетворении особых нужд села. Крестьяне одного из таких сел, Мокиевки, просили меня, между прочим, ходатайствовать пред губернатором о предоставлении им средств для борьбы с сыпучими песками и, указывая на то, что песок всё ближе и ближе подходит к самому селу, жаловались, что в недалеком будущем песок занесет и усадебные земли их.
На вопрос мой, в какой форме может выразиться участие губернатора к этой нужде села, и что предпринимается самими крестьянами для борьбы с песком, крестьяне ответили молчанием, так как, очевидно, сами сознавали, что средство для борьбы с песком в их собственных руках находится. Огромная выгонная площадь, благодаря глубокому песку, совершенно не проезжа, между тем, соединяя два села, Новую Греблю и Мокиевку, она играет громадную роль. Хотя и медленно, но заметно песок надвигается к селу, и опасения крестьян были действительно основательны. Между тем, мои бесконечные предложения задержать песок посадкою деревьев так и остались до сего времени предложениями. И при всем том, страдая от песка, утопая в нем, крестьяне всё же не желают, очевидно, расставаться с ним, так как продают его по столь высокой цене, что покупают песок только те, кто вынужден покупать его.
Нужно ли доказывать еще, в чем выражается невежество крестьян в сфере их отношений к общественным своим нуждам? Нужно ли говорить, как чувствительно их недоверие к возможности интеллигента быть просто доброжелательным к ним? Обидно за недоверчивых и маловерных, но еще более за тех из крестьян, кто поневоле страдает от такого недоверия со стороны своих собратьев, кто, стоя выше общего уровня развития крестьянской массы, чувствует всю тяжесть невольной зависимости от нее.
Преграждая путь к культурным начинаниям, невежество крестьянское, выражаемое в форме отношения их к общественным интересам, лишает деревню всего того, что дали бы ей эти культурные начинания. Поскольку, однако, потребность в таких начинаниях не всеми одинаково сознается, постольку и отсутствие их не для всех одинаково чувствительно. Нечто другое происходит в сфере хозяйственных отношений. Там невежество крестьян не только лишает их выгод культуры, но окончательно их разоряет. Здесь и только здесь кроются все причины бедности крестьянской, и не при чем тут ни малоземелие, ни тяжесть обложения. Там, где нет знаний, там хозяйство неизбежно идет вширь, а не вглубь, и при современном состоянии крестьянского хозяйства недостаток в земле будет сказываться все сильнее, и жалобы на «стеснение» никогда не прекратятся. Хозяйство крестьянское ведется так изумительно плохо, что разбивает все доводы теории. Тот же профессор агрономии, который вчера доказывал, что при наличности известных условий земля не может произвести растения, увидев хозяйство крестьянское, сказал бы сегодня, что иногда действительно бывают непредвиденные исключения, когда земля может родить и без этих условий, а присмотревшись к нему еще ближе, усомнился бы, пожалуй, в действительности и самих теорий своих. Глядя на хозяйство крестьян, не знаешь, чему удивляться: или отношению крестьян к земле или же ее выносливости и неистощимой силе производительности.
Со стороны кажется, что крестьяне делают всё возможное, чтобы убить производительность земли: до такой степени жестоко их обращение с нею. Едва покажутся первые озимые всходы, как появляются на полях целые стада скота для пастьбы, немилосердно топчут ногами молодые всходы, съедают их и иногда совершенно оголяют поля. И делается это не столько в силу недостатка корма для скота, сколько в силу убеждения, что так нужно. Та же картина наблюдается и раннею весной. Земля не только редко удобряется, но крайне плохо и небрежно вспахивается. К этому нужно прибавить, что полевые земли сплошь испещрены долинами и оврагами; что весенние воды, стекая со всех сторон, превращают эти долины и овраги в озера, и на поверхности их весною вы замечаете плавающие всходы озимых хлебов; что такое неравномерное распределение влаги, крайне незначительной на местах высоких и чрезмерной в местах низких, гибельно отражается на урожае в обоих местах, и что при всем том ничего не предпринимается для борьбы с этим злом. Я никогда не поверю, чтобы нельзя было бороться с оврагами наличными силами деревни, и думаю, что если бы крестьяне сами сознали всё значение этого зла, то нашли бы и средства для борьбы с ним. Но в этом случае они разделяют привычку всех русских людей всегда ожидать от кого-то посторонней помощи. Бесконечные потравы дополняют общую картину, и, право, можно искренно удивляться, как земля при таких условиях еще кормит людей.
Пути сообщения находятся также в первобытном состоянии, и крестьяне предпочитают переносить все лишения, связанные с дурными дорогами, чем вовремя их исправить. Много есть разных средств улучшить жизнь человеческую. Есть между ними средства дорогие и дешевые, но едва ли не самое действительное в доброй воле человека заключается. А в отношении улучшения хозяйства и быта крестьян это средство было бы наиболее действительным, ибо прогресс деревенской жизни задерживается столько же отсутствием материальных средств, сколько невежеством и злой волей крестьян. В каких только обидных формах ни проявляется эта злая воля, и как трудна иногда борьба с нею! В одном из сел моего участка, Богданах, местный помещик, г. В., задумал изменить старую систему трехпольного хозяйства, для чего уничтожил толоки, завел травосеяние, выписал усовершенствованные орудия и машины и пр. и в то же время, опасаясь потрав, предоставил в распоряжение крестьян 50 дес. земли для выпаса их скота. Результаты культурного хозяйства стали уже сказываться, и многие крестьяне с большим интересом следили за ним. Но как и всегда бывает, перевес оказался на стороне невежественного большинства. Потому ли, что в изменении системы хозяйства крестьяне усмотрели невозможность дальнейших потрав, потому ли, что уменьшились размеры из толочной площади, но так или иначе они признали, что изменение системы хозяйства помещика нарушает их интересы, и выразили свой протест в грубой и жестокой форме. После двух поджогов экономии г. В. стал думать уже не о дальнейших усовершенствованиях в имении, а о том, чтобы продать его и навсегда уехать из уезда. Ограничиваюсь сообщением только этого одного факта, ибо слишком старыми покажутся эти факты деревне и слишком маловероятными городу. Всё чаще приходится слышать, что нет помещиков в деревне, что все ушли. И нет их, это правда. Но не потому ли и ушли они, что их заставили уйти крестьяне?!