Из казенного жалованья в 90–300 рублей делаются следующие вычеты:
1) на епархиальное женское училище – 2 проц. жалованья,
2) на образование фонда для выдачи жалованья служащим того же училища,
3) на стипендии бедным воспитанницам училища,
4) на Переяславское духовное училище – 2 проц.,
5) на разные нужды того же училища,
6) на братскую Лубенскую школу,
7) на семинарию,
8) в комитет взаимного вспомоществования (не менее 5 р.),
9) в попечительство бедных духовного звания (не менее 2 р.),
10) по подписному листу туда же,
11) по листу Свято-Макарьевского братства (не менее 2 р.),
12) по листу миссионерского общества (не менее 3 р.),
13) на Свято-Владимирский приют,
14) на усиление архиерейского хора,
15) в эмеритальную кассу (10 р.),
16) на канцелярские расходы по той же кассе.
Хотя я и руководствовался сведениями, добытыми на месте, от священников Полтавской епархии, но думаю, что в большей или меньшей степени характер таких обязательных вычетов из жалованья тот же у всех сельских священников. Думаю, что в списке скорее пропущено что-либо, чем прибавлено или преувеличено. Было бы очень желательно, чтобы сами священники исправили его, если туда вкрались неточности.
Ясно, таким образом, что ни доходы от ружной земли, ни, тем более, казенное жалованье не обеспечивают священника, и что доходы, от паствы извлекаемые, – главный источник его существования.
Я не хочу этим сказать, что наши священники живут впроголодь: напротив, многие из них имеют средства вполне достаточные. Но эта форма, этот способ извлечения средств сами по себе так унизительны, что не могут не унизить личности священника, как бы чиста она ни была. Эти приношения натурой, якобы добровольные, а на самом деле обязательные, эта продажа таинств за большую или меньшую цену, церковных треб – всё это так мало вяжется с положением священника как чиновника государства, и так несовместимо с положением его как носителя священного сана, всё это так унижает его и подрывает значение и этих таинств и этих треб, допускающих продажу за деньги.
Здесь корень обвинения духовенства в грабительстве народа.
Мало этого, здесь источник общей деморализации нравов, общей распущенности и не только деревенской, общего безверия народа. Ибо не может быть святым то, что может быть куплено или продано за деньги. Церковь начинает терять свой облик, таинства и требы перестают быть священнодействиями, теряют свою ценность, превращаются в нечто обыкновенное, заурядное, преследующее только политические цели. Священник перестает быть священником, носителем духовного сана, превращается в дореформенного чиновника-взяточника. Роль священника в церковном попечительстве также вызывает недоумение. Церковный староста или председатель церковного попечительства считают себя гораздо более хозяевами церкви, чем священник, на обязанности которого лежит только «править» службы и ничего больше. Да и во всей области священник редко когда хозяин. Положение его настолько зависимое и подчиненное, что лишает его всякой самостоятельности, малейшее проявление которой вызывает жалобы на него высшему начальству со стороны тех, коим священник не угодил чем-либо.
Что касается роли священника в селе, то она так нелепа и чудовищно невероятна, что вызывает искреннее удивление. В то время как невежественный крестьянин, облеченный званием начальника села, староста, властно распоряжается обществом, созывает сходы, обсуждает на этих сходах вопросы общественного значения и интереса, священник, этот единственный интеллигент в селе, не в праве принимать в жизни села никакого участия. Правда, священник не лишен права созывать церковно-приходские сходы, но вопросы, подлежащие обсуждению на этих сходах, настолько тесно связаны с специальными нуждами церкви, что могли быть разрешаемы единичной властью священника, почему право на созыв этих сходов гораздо более говорит о бесправии нашего духовенства, чем о правах его. Руководительство же народом и нравственное воздействие на него с церковной кафедры, один раз в неделю, едва ли достаточно для того, чтобы признать жалобы на священника, на недостаточность такого воздействия основательными.
Обращаясь теперь к вопросу об отношении к священнику нашей интеллигенции, я должен с грустью сознаться, что еще не слышал о священнике ни одного доброго слова ни с чьей стороны. Люди самые благонамеренные, христиане в благороднейшем смысле этого слова не преминут сказать о священнике чего-нибудь такого, о чем можно только подумать, но выговорить затруднительно. О земских же людях и говорить нечего. Совсем недавно еще я имел разговор с одним убежденным земцем, человеком, несомненно, идейным, на опыте своей двенадцатилетней службы доказавшим свою преданность делу, и вот что услышал от него в ответ на свое замечание о желательности предварительно улучшить быт нашего духовенства, а затем уже клеймить его: «Поверьте, чем лучше им будет, тем гаже они станут».
Коротко и ясно.
И что это за загадочные существа такие, которые не подчиняются даже законам эволюционного развития личности, заставляют прохожего трижды плюнуть при встрече с ними, вызывают угнетенное настроение в том, кому они случайно перешли дорогу? Что это за люди такие, одна встреча с которыми рождает опасение всякого рода неудач и вызывает даже у серьезных, образованных людей убеждение в необходимости принятия мер предосторожности при одном приближении их?
Едут себе мужички. Встречают священника. Один и говорит другому: «Нэ к добру. Оце, мабуть, колесо сломится». И вот, они едут в убеждении, что колесо должно сломаться. И, конечно, если это случится, то виноватым остается священник. Однажды, проезжая по полю, я вижу беспомощную фигуру крестьянина, стоящего подле повозки, накренившейся на бок, и спрашиваю его:
– Что случилось?
– Да, ось колесо сломалось.
– А ты бы подравнял вовремя дорогу, так оно бы и не ломалось у тебя, а то, видишь, рытвины какие кругом. Чего же оно у тебя сломалось?
– Да попа повстричав. Бодай ему добра не було… – и тут мужичок стал изливаться в таких эпитетах, что невольно вызвал настроение совершенно обратное тому, какое сам испытывал.
– Да ты припомни, может, то не поп был, может, заяц перебежал дорогу или бабу с пустыми ведрами встретил.
– Как не поп? – Поп, хиба я зайца нэ бачив, – говорит он, обнаруживая искреннее удивление тому, что его заподозрили в неумении отличить попа от зайца.
И вот, никакие доказательства не могли поколебать убеждения мужика в том, что колесо сломалось именно потому, что он имел несчастие встретиться с священником. Вы видите его недоверие к вашим словам, замечаете эту природную деликатность русского мужика, удерживающую его от того, чтобы сказать, что его попросту дурачат, и вам становится и больно и смешно. И при таком отношении к священнику нужно искренно удивляться столько же самой борьбе духовенства с этим невежеством, сколько и результатам этой борьбы, смягчающим суровость отношения к нему. Еще один шаг – и невежество крестьянское протянет руку просвещению интеллигента и признает священника колдуном, а священнодействие – колдовством. Священник одиноко ведет эту борьбу. Вокруг нет никого, кто бы помог ему. Интеллигенция же только портит дело и, пропитанная такими же суевериями и предрассудками, как и крестьянство, по-своему «просвещает» народ, внедряет в него такие понятия, которые если и не прививаются, то только потому, что слишком уже противны природе русского крестьянина. Таков взгляд на нашего священника, таково и отношение к нему. На почве этого отношения и выросло убеждение в преимуществах земских школ пред церковными. Конечно, если никакие условия не улучшат нашего священника, а сделают его еще хуже, то наивно и говорить о передаче в руки этих людей, так не похожих на всех остальных, дела воспитания и образования молодого поколения. Но так ли это?
К этому вопросу я и перехожу теперь.
Как же улучшить состав нашего сельского духовенства?
Я поднимаю этот вопрос не потому, что разделяю взгляд о совершенной непригодности сельского духовенства, а потому, что последнее как-то особенно выделяется из ряда всех сословий Империи и признается не только наихудшим из них, но и неспособным даже сделаться лучше.
Если мы бросим даже беглый, поверхностный взгляд на историю нашего государства, так неразрывно связанную с историей духовенства, то заметим, что духовенство в былые времена пользовалось не только исключительными пред другими сословиями правами и привилегиями, не только играло видную политическую роль в жизни государства, но и создавало характер политической истории его, что и князь и до-петровский русский царь стояли гораздо больше на страже внешних интересов государства, тогда как внутренними распорядками занималось духовенство, выполнившее свою задачу просвещения народа с тем успехом, который позволил Петру Великому положить первый камень для приобщения России к государствам западно-европейским и вселил убеждение в необходимости превратить Русь православную в Российскую Империю; мало этого, мы заметим, что почти вся культура нашего государства, всё то лучшее, что мы имеем и что отличает русского от западного европейца, создано руками духовенства. Следовательно, было время, когда духовенство выдвигало из своего сословия имена деятелей, значение которых для государства было чрезвычайное. И я совершенно искренно убежден, что от нас зависит вернуть это время, ибо историю делают люди. Я не согласен с положением, по которому наше время не в праве гордиться своими иерархами, но, даже признавая, что современное духовенство хуже былого, и разделяя в этом отношении точку зрения гонителей его, думаю, что лучшим оно и не может быть. И думаю я так, во-первых, потому, что в человеке стала слабеть вера в Бога, и священник стал менее нужен; во-вторых, потому, что, потеряв надобность в священнике, человек потерял и охоту заботиться о нем; и в-третьих, потому, что, в связи с упадком веры и убеждением в бесполезности духовенства, изменился и взгляд на священника, и исчезли условия, гарантировавшие продуктивность его нравственного воздействия на паству. Ибо всё то, что отличало духовенство былое от современного, было мыслимо, во-первых, потому, что было больше веры в Бога, а во-вторых, потому, что материальное поло