Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 1 — страница 11 из 20

[398].

Как писал в своих мемуарах высокопоставленный сотрудник аппарата ЦК КПСС, председатель Советской ассоциации политических наук Георгий Шахназаров:

Коллегиальность сама по себе не была открытием большевиков. <…> Но Политбюро не парламент, не государственный совет и не кабинет министров. Этот орган, обладавший высшей властью, даже не упоминался в Конституции. Его члены формально несли ответственность перед Центральным Комитетом и партийным съездом, на деле именно они «подбирали» себе и ЦК, и высший партийный форум, и Верховный Совет. Каждый из них в отдельности зависел от вождя, но и вождь, в свою очередь, зависел от них в целом, если им удавалось составить такое «целое», войти против него в сговор или заговор. <…> Политбюро… было кащеевой душой Системы[399].

Отношения Политбюро с другим важнейшим органом управления страной — Советом министров СССР — были внешне очевидными. Высший орган государственной власти подчинялся коллегиальному Политбюро. Однако некоторые члены Совмина хотели перераспределения полномочий и власти. Министр строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР (1984–1991) Владимир Чирсков удачно сформулировал эту позицию:

В Конституции было записано: «Совет Министров СССР — правительство СССР — является высшей исполнительно-распорядительной властью в СССР». На практике этот орган не обладал необходимыми правами и возможностями управления страной. Вопросы внешней политики, обороны, государственной безопасности страны, до 1985 года управление военно-промышленным комплексом, сельским хозяйством, внешней торговлей относились исключительно к компетенции Политбюро ЦК КПСС и Центрального Комитета партии. Мне всегда было непонятно, почему за те семь лет, что я был в составе Совета Министров, на его заседаниях не присутствовали члены правительства — министры иностранных дел, обороны и руководители Комитета государственной безопасности. Рассмотрение деятельности этих ведомств даже для нас, членов правительства, было закрытой зоной. Таковы были законы системы.

Из этого следует: члены правительства не могли влиять на деятельность многих отраслей, а значит, и нести коллективную ответственность за работу Совета Министров СССР. Как оказалось, Совет Министров СССР на самом деле не был ни советом, ни коллективным органом. Между ЦК КПСС и его Политбюро, с одной стороны, и Советом Министров СССР, с другой, нередко возникали трения и противоречия. Ведь если первый орган директивно принимал несбалансированное, слабо проработанное решение по тому или иному хозяйственному вопросу, то второй должен был претворять его в жизнь. Министры как профессионалы не могли не видеть, не понимать, насколько плохо подготовленными, даже несостоятельными были иногда партийные решения, постановления или кампании. Но дисциплина была жесткой, наши возражения не принимались, и нужно было все выполнять. Противоречие между ЦК и Совмином было всегда…[400]

Ниже уровня трех взаимосвязанных центральных органов, управлявших СССР, — Политбюро и Секретариата ЦК КПСС, а также Совета министров СССР — находилось сразу несколько органов власти, имеющих примерно равный «политический вес». Это аппарат ЦК КПСС, аппарат Совета министров СССР, российская, украинская и московская (а также иногда ленинградская) партийные организации, Военно-промышленная комиссия при Совете министров СССР, центральный аппарат КГБ, Комитет партийного контроля (КПК), ВЦСПС, Совет министров РСФСР, в некоторые периоды — Министерства обороны и иностранных дел. То есть это те органы власти, руководители которых были членами Политбюро или, на худой конец, чьи интересы (как ВПК и КГБ) выражал лично Генеральный секретарь.

Однако выделение определенной сферы ответственности каждому органу власти «первого» (как упомянутые структуры) или «второго», «третьего» порядка (прочие министерства и ведомства, республиканские партийные организации и крупные обкомы в РСФСР и УССР, ЦК ВЛКСМ) не означало их полной автономии.

Наоборот, многие из этих организаций частично дублировали функции друг друга, а также осуществляли постоянный мониторинг деятельности «соседей» и согласование с ними занятых «позиций». Это было вызвано необходимостью повышения (или сохранения) эффективности работы этих организаций, которая в отсутствие иных механизмов внешнего контроля (реальных выборов, свободной прессы и общественных организаций) неизбежно бы падала, если бы конкретная сфера была полностью отдана на откуп только одному ведомству. Подробнее мы поговорим об этом в разделе, посвященном «взлому систем».

Равновесность (или близкий вес) этих организаций и конкуренция между ними подчеркивалась их специфической кадровой политикой. При наборе новых сотрудников и трудоустройстве старых они избегали брать к себе на работу людей из конкурирующих организаций. Нам, в частности, не известно ни одного случая, чтобы в аппарат ЦК КПСС (во всяком случае с 1960-х годов до 1985 года) брали на работу хотя бы кого-то из сотрудников аппарата Совмина СССР или, наоборот, этот орган брал себе кого-то с опытом работы в ЦК. Буквально единицы сотрудников ЦК до прихода туда работали в аппарате ВПК, КГБ, МГК или Компартии Украины. Зато у ведущих специалистов московских «припартийных» академических институтов, заведующих отделами и их заместителей крупных уральских, сибирских, южнороссийских, восточноукраинских обкомов и крайкомов, Ленинградского горкома КПСС и аппарата ЦК КП Белоруссии были высокие шансы рано или поздно занять на несколько лет кабинет на Старой площади.

МЕХАНИЗМЫ АДМИНИСТРИРОВАНИЯ В ПОЛИТБЮРО И АППАРАТЕ ЦК КПСС В 1960–1980-Е ГОДЫ

Для дальнейшего разговора о советской экономической политике нам потребуется общее представление о том, как, собственно, сочетались интересы партийных и государственных органов и какую роль играли в них различные «группы интересов». В публикациях последних десятилетий, посвященных механизмам формулирования и реализации политики на высших уровнях власти в СССР, традиционно много внимания уделяется «патрон-клиентским отношениям»[401]. Под этим подразумеваются группы чиновников, действующих в своих собственных интересах и объединенных фигурой старшего из них — патрона. При этом касательно «патронов» в постсоветском историческом нарративе доминирует точка зрения, что страной посредством заведомо некомпетентного и тотально коррумпированного партийного аппарата управляли полуграмотные и немощные старцы из Политбюро[402].

В этом разделе мы попытаемся описать механизм принятия решений в аппарате ЦК КПСС[403]. Насколько адекватен получивший распространение в эпоху перестройки термин «телефонное право»? Насколько был важен «блат» в заполнении кадровых позиций и продвижении нужных решений (предмет исследования Алены Леденевой)[404]? Действительно ли все чиновники участвовали в «административном рынке», как пишет социолог Симон Кордонский[405]? Да и в целом — как они управляли страной и какова была их мотивация для принятия тех или иных решений?[406]

Способы функционирования механизма управления

Для начала мы поговорим о ключевых способах функционирования аппарата ЦК КПСС (как примера высшей бюрократической институции в СССР этого периода), зафиксированных в ходе исследования. Они подробно описаны в ряде других текстов, созданных на основе корпуса интервью проекта по изучению бывших сотрудников ЦК КПСС[407], поэтому в данном разделе будут лишь кратко перечислены.

Вербальная коммуникация во всем высшем слое советской бюрократии была куда более мощной и значимой, чем письменная коммуникация. В частности, подавляющее большинство «директивных указаний» в партийном аппарате отдавалось устно, подавляющее большинство совещаний и других форм принятия решений официально не документировалось. Тем не менее можно найти адекватные источники фиксации такой устной коммуникации. Это рабочие записные книжки (и другие типы неформальных рабочих записей), которыми вынуждены были обзаводиться все сотрудники аппарата. В них они записывали многочисленные указания руководства, а также полуофициальную информацию. Также в них фиксировались мнения участников совещаний или позиции руководства по тому или иному вопросу. Подобные книжки можно обнаружить в частных архивах бывших сотрудников аппарата и членов их семей. Некоторые из них удалось получить для архива Forschungsstelle Osteuropa[408].

Вместе с тем «телефонное право» как термин не упоминается ни в одном интервью. В перестроечной прессе оно описывалось как практика телефонных звонков с директивными указаниями государственным чиновникам от партийных, однако, судя по всему, «телефонное право» имело довольно ограниченный характер.

Куда более распространенными в деловых отношениях были практики рекомендаций («советов») и «согласований», то есть мягкого, полуобязательного давления[409]. Они оставляли для государственных чиновников и прочих зависимых акторов (например, секретарей творческих союзов) возможность «взять на себя ответственность» или апеллировать к вышестоящему партийному начальнику через другие должностные лица. Практику согласований можно интерпретировать и как форму принятия коллективного решения с учетом мнения сторон и при наличии арбитров. Нередко рекомендации запрашивались государственными чиновниками у партийных, чтобы разделить ответственность за возможные неблагоприятные последствия того или иного решения, которое они в принципе могли и даже обязаны были принимать самостоятельно.

«Блат» (то есть получение незаконных — или законных, но «дефицитных» — благ посредством знакомства), «патрон-клиентские отношения» или участие чиновников в «административном рынке» — одни из множества, а отнюдь не доминирующие формы или мотивы поведения высшей бюрократии. Общественно порицаемые («блат») и уж тем более криминальные (например, «взятка») формы поведения, особенно реализуемые систематически, могли послужить причиной крупных проблем и даже увольнения любого чииновника, в том числе представителей высших эшелонов власти.

Потому «блат» имел множество ограничений, а откровенно криминальное поведение было мало распространено. Личная возможность «торговать должностью», то есть принимать те или иные решения исходя из договоренностей с другими чиновниками, в рамках «административного рынка», была ограничена должностными обязанностями, персональной идейной мотивацией, долгосрочными стратегиями в отношении карьеры и будущего всей семьи, а также действиями других коллег.

По той же причине большие ограничения имели «патрон-клиентские отношения», которые во многих случаях подвергали чиновника слишком высоким политическим рискам. После расцвета политических кланов в эпоху Хрущева[410] в период правления Брежнева со многими типами кланов (прежде всего региональными) велась систематическая борьба.

Существенно большую роль в аппарате ЦК КПСС играло явление, известное как «личные связи». Это различные типы горизонтальной и вертикальной коммуникации, которые в каких-то случаях были долговременными, но в основном носили необязательный и нередко краткосрочный характер. На основе «личных связей» внутри партийного аппарата формировались различные группы влияния. Среди них по типологии можно выделить сообщества, возникшие на основе идеологической (например, «ревизионисты» и «сталинисты»), профессионально-отраслевой (например, «угольщики» и «железнодорожники»), региональной (например, «ленинградцы» и «сибиряки»), поколенческой и даже коммеморативной (например, «фронтовики» и «казаки») идентичности. Каждый сотрудник аппарата принимал решение — примкнуть ли к той или иной группе, но далеко не всегда участие в их деятельности носило постоянный характер. Сотрудник аппарата мог состоять во многих группах влияния или демонстрировать свою дистанцию от них всех.

Партийный аппарат не был единственным источником власти, а подвергался мощному воздействию со стороны других, внешних групп, имевших в СССР свои «куски власти» в виде доступа к тем или иным ресурсам или прочим источникам влияния. Такими группами были, например, советские «селебритиз» (знаменитости, от актеров до космонавтов) или высокопоставленный генералитет Советской армии.

Представление интересов отраслевых и профессиональных групп

Работа в аппарате ЦК КПСС в ¾ случаев не была пожизненной синекурой. Притом что основная масса его рядовых сотрудников приходила туда на работу в возрасте до 40 лет, средний срок работы сотрудника в аппарате ЦК КПСС укладывался в 10-летний период. Кто-то работал в аппарате ЦК КПСС год-два, будучи взят в него на фактическую стажировку, для того чтобы быть позже назначенным на высокую позицию в своем регионе, кто-то просто не соответствовал возложенным ожиданиям.

Таких, не оправдавших надежд, аппарат ЦК КПСС пристраивал в небольшие подшефные организации (например, в редакцию второстепенного журнала или руководство крупного строительного главка) на должности первых замов или руководителей — организационный опыт у них для этого был. Многие из тех, кто все же соответствовал требованиям, уходили или вынуждены были уйти через три-четыре года работы в аппарате. Тогда их «аспирантура» считалась законченной. Они де-факто признавались чиновниками высшей квалификации, годными к замещению многочисленных вакансий в примерно четвертом эшелоне номенклатуры общесоюзного уровня. Это могла быть должность начальника управления в небольшом министерстве или второго секретаря глубоко провинциального обкома. Другая значительная группа работала существенно дольше, но через девять лет вставал вопрос — оставлять ли их в аппарате бессрочно, в качестве «аппаратных зубров» и учителей новичков, или все-таки их репутация не столь безупречна. Большая часть таких людей также уходила на руководящие позиции в крупные государственные или псевдообщественные (Советский комитет защиты мира и т. п.) организации, партийные научно-образовательные и издательские структуры. Многие к тому моменту достигали уровня заведующего сектором, что обеспечивало уже должности первого замминистра крупного министерства, министра правительства РСФСР или первого секретаря обкома.

Результатом жестких требований к работникам аппарата ЦК КПСС и постоянной угрозы увольнения была их основательная неуверенность в своей дальнейшей судьбе и постоянный поиск многими из них тихой гавани, куда можно будет уйти с престижной, но таящей много опасностей работы. Мéста, где им предстоит спокойно (и денежно) провести время до персональной пенсии союзного значения, уже заслуженной работой в аппарате ЦК КПСС.

Заместитель заведующего Международным отделом Карен Брутенц, активно занимавшийся формированием общесоюзной политики в качестве члена круга советников Брежнева, пишет об этом в своих мемуарах так:

К концу 70-х годов позиции партийного аппарата (как и партии в целом) стали заметно ослабевать. Его уже теснила государственная и хозяйственная номенклатура. Даже в Политбюро ядро теперь составляли руководители государственных органов. Бросалось в глаза, как вальяжно и даже развязно вели себя на Секретариате ЦК министры — раньше это было просто невозможно. Но они чувствовали конъюнктуру и, кроме того, были прикрыты дружком Брежнева — председателем Совета министров Тихоновым. Усилилась карьерная зависимость многих работников партаппарата от государственных структур: мечтой заведующего сектором ЦК и часто нормальной «станцией» его выдвижения было кресло заместителя в курируемом министерстве[411].

Подобная ситуация требовала поддерживать хорошие отношения с той профессиональной средой, которую работник аппарата по должности обязан был курировать (а значит, жестко и бескомпромиссно контролировать). То есть, с одной стороны, условный инструктор сектора черной металлургии Отдела тяжелой промышленности должен был контролировать состояние дел в нескольких главках Министерства черной металлургии и на его заводах в трех дюжинах регионов. С другой стороны, он понимал, что в случае увольнения из ЦК пристраивать его на работу (что должен был сделать заведующий сектором), скорее всего, будут в структуры того же министерства и выбор там будет невелик: заместитель министра, начальник одного из главков, начальник управления Госснаба (связанного с министерством), директор завода, главный редактор ведомственной газеты[412]. А вот насколько большой будет этот завод, крупный ли главк, обеспечит ли этот пост членство в коллегии Министерства (а стало быть, «авоську», то есть приписывание к спецраспределителю), будет решать уже министр со своими заместителями. И потому — так ли стоит портить с ними отношения?

Более того, административный вес рядового сотрудника аппарата ЦК КПСС был далеко не таков, каким он был во времена Сталина. Если до 1953 года, по рассказам немногих уцелевших с того времени работников аппарата, приезжавший в регион инструктор ЦК мог под свою ответственность отдавать распоряжения и быть де-факто равным первому секретарю обкома, то позже он превратился в важного контролера, которому надо было одновременно очень осторожно строить свою линию поведения. И она могла быть в любой момент оспорена проверяемыми. Первый секретарь обкома или заместитель министра могли пожаловаться на своего куратора одному из его многочисленных начальников.

В отношении особо настойчивых или даже потенциально опасных кураторов в регионах и республиках (особенно этим отличалась Украина) широко применялась практика провокаций (сводить за счет принимающей стороны в ресторан, напоить до неприличного состояния, подарить дорогие подарки, иногда «подложить» женщину) и следовавшего затем сбора «компромата». Поэтому имеются многочисленные свидетельства того, как сотрудники аппарата, особенно выезжавшие в незнакомые регионы или с неприятной миссией (это, как правило, делалось коллективно, в составе многолюдных «бригад ЦК КПСС»), старались быть максимально щепетильными — сами платили за свои обеды даже в рабочих столовых, отказывались встречаться с местными коллегами в неурочное время, потребляли алкоголь редко и строго в своем кругу. И даже это далеко не всегда уберегало их от энергичного противодействия со стороны региональных властей или других категорий проверяемых, равно как и от потенциально возможного негативного воздействия со стороны коллег и даже подчиненных.

Так, сотрудник Отдела машиностроения Павел Семенов приводит в интервью подробности того, как он, оперируя аппаратными нормами этикета, в 1985 году снял с должности своего собственного начальника — заведующего сектором, который, видимо, вызывал уже много вопросов у руководства отдела.

По инструкции Центрального Комитета партии я как инструктор имел право, если я не согласен с моими руководителями, выходить напрямую на руководство ЦК. У меня был один такой конфликтный случай в моей жизни, когда мой непосредственный начальник меня упрекнул, с моей точки зрения, несправедливо, в том, что я не так работаю, как надо. Он очень работоспособный, очень способный человек, но что-то в нем такое, он все время старался тебя достать, потянуть за что-нибудь, чтобы тебе не очень весело жилось. Я в свое оправдание сказал: «Я вам дал подробный письменный отчет в том, что сделал. Если вы не считаете возможным этот отчет мой принять, я пойду, как этого требует инструкция Центрального Комитета партии, вплоть до секретаря ЦК КПСС ради того, чтобы доложить, что я из себя представляю, чем я занимаюсь». Но такие ситуации разрешались очень просто и быстро. Как только они возникали в аппарате ЦК, людей сразу разводили по разным углам. Я не знаю, почему меня оставили, а моего непосредственного начальника увели с повышением[413].

Нахождение меж двух огней — неуверенность в поддержке собственного начальства и постоянное давление со стороны государственных и региональных органов власти — способствовало перерождению стратегии поведения партийных бюрократов. Если в аппарат ЦК КПСС они приходили прежде всего как представители своей региональной партийной организации и лишь отчасти как представители профессионального сообщества, то в Москве их приоритеты менялись.

За исключением практики подготовки будущих секретарей обкомов и республиканских комитетов партии (в основном в Орготделе и Отделе пропаганды), назад в регион сотрудников ЦК КПСС никто возвращать не собирался, поэтому их отношения с теми, кто их выдвигал «на местах», уходили из области профессиональной и политической в сферу частных отношений. О том, что из этого следовало, мы поговорим ниже.

Зато резко вырастала роль профессионального сообщества, с которым работнику аппарата ЦК КПСС теперь приходилось иметь дело, причем не в разрезе его региональных проблем, а во всесоюзном масштабе. При этом взаимосвязь отраслевых интересов и надзорных инстанций, коими были отраслевые отделы ЦК, была столь сложна, что внешним наблюдателям да и самим работникам аппарата не всегда было понятно разделение обязанностей и сфер компетенции.

Влиятельный сотрудник Отдела пропаганды Алексей Козловский, принадлежащий (в силу своей близости к Михаилу Суслову) как раз к идейным «аппаратным зубрам» и потому проработавший в ЦК 18 лет, описал в интервью удивившую его сцену. На его глазах в 1970-е годы в коридоре здания ЦК министр химической промышленности тряс за плечи одного из сотрудников профильного сектора Отдела химической промышленности со словами: «Я для чего тебя тут поставил!»[414] Видимо, тот не смог добиться исполнения его указаний. Это, конечно, был критический и по накалу эмоций, и по степени зависимости от указаний государственных чиновников эпизод, однако он наглядно показывает, до какого уровня могло дойти «перерождение» партийных чиновников в лоббистов отраслевых интересов.

Разумеется, это лоббирование не носило характера открытого «взяточничества» — об этом уже было упомянуто выше. Однако верность интересам отрасли или профессионального сообщества вознаграждалась еще во время работы в аппарате. Например, для этого широко применялся такой инструмент, как публикация статей работников аппарата в прессе и издательствах, в том числе и ведомственных. Номинальные зарплаты работников аппарата ЦК КПСС были в целом ниже, чем консолидированные доходы в рублях (зарплаты, премии, гонорары, доходы от патентов, теневые заработки) специалистов аналогичной квалификации в государственных структурах (на производстве, в правоохранительных органах, системе образования или культуры)[415], что лишь отчасти компенсировалось «социальным пакетом» или, говоря языком того времени, «привилегиями». Однако объективно они были так же бедны, как и подавляющее большинство советских людей, и так же постоянно нуждались в деньгах. Гонорары за публикации были стандартные, государственные, но по сравнению со средними зарплатами — высокие. Большая статья была соразмерна половине месячной зарплаты инструктора ЦК. Одна опубликованная нетолстая книжка (а то и брошюра) — годовому окладу.

Другими формами поощрения сотрудничества с профессиональным сообществом было включение кураторов из ЦК КПСС (но не часто — раз в несколько лет) в списки коллективов, претендующих на получение государственных наград и премий, почетных званий, патентных заявок. Это позволяло не только пополнять сберкнижки работников аппарата, но и претендовать им в будущем, за счет присвоения званий и государственных наград, на дополнительные льготы.

Однако на страже «партийной этики» стояли «аппаратные зубры». Заведующие отделами и секретари ЦК КПСС из наградных представлений, поданных им на одобрение, сотрудников аппарата ЦК чаще всего вычеркивали, как и многих других представителей министерской бюрократии. Аналогичным образом слишком часто публикующийся в прессе работник аппарата вызывал упреки в том, что он увлекается посторонней деятельностью, и это могло послужить веской причиной для его увольнения.

Однако основной материальной причиной, заставлявшей работников аппарата лоббировать интересы ведомств, как говорилось выше, была забота о своем будущем после ЦК КПСС. Размах и интенсивность этого лоббирования были, разумеется, связаны с позицией непосредственного руководства работников аппарата. Так, например, еще одной формой корпоративной солидарности была облегченная форма защиты диссертаций работниками аппарата. Диссертация, особенно докторская, позволяла им в будущем надеяться на более престижную (и интересную) работу в случае, если судьба занесет в академическую или образовательную сферу. Лишь доктора наук могли возглавлять крупные учебные заведения или исследовательские институты, так что с этой степенью сотрудник ЦК мог рассчитывать получить должность профессора в партийном вузе.

Однако получение ученой степени, по идее требовавшее больших затрат времени автора, было очевидным уклонением от исполнения обязанностей сотрудника аппарата ЦК КПСС. По этой причине отношение руководителей отделов к подобной активности своих сотрудников было неоднозначным. Защиты позволялись в отделах (прежде всего идеологических и международных, но также, например, в экономическом), где было большое количество сотрудников, пришедших из академических учреждений, партийных образовательных и научных институций, СМИ. Сотрудники этих отделов так и так писали значительное количество деловых бумаг, которые могли бы стать частью их диссертаций. В отраслевых и функциональных отделах, где работали преимущественно представители регионального партийного аппарата или «производственники», с писанием диссертаций боролись.

Реакция же на непосредственное лоббирование отраслевых инициатив была непредсказуемой. В принципе лоббирование, не несущее за собой явной личной выгоды, поданное «объективно», то есть с соблюдением неписаных правил составления документов и представления отчетов, было в аппарате ЦК КПСС весьма распространено и считалось абсолютно нормальным, продиктованным «деловыми соображениями». Тем более что почти на каждое лоббирование приходилось «контрлоббирование», позволявшее руководству сопоставить разные точки зрения на один и тот же предмет[416].

Инструктор Отдела машиностроения Валерий Лепешкин рассказывает об этом так:

Если к нам приезжал, допустим, директор завода с Кавказа Цинанян Рубен Мушегович[417], он обязательно говорил: «Друзья, я остановился в „России“. В таком-то зале вечером ужин будет, прошу вас прийти. Приглашены из министерства тот-то и тот-то, вы и ваш завсектором Карпунин». Приходили, сидели там часик-полтора и уходили, ничего страшного не было. Я понимаю, нельзя было пьянствовать, выступать, плясать, еще что-то.

— О чем обычно были разговоры на таких посиделках в ресторане?

В. Л.: А зачем приезжал директор? Директор приезжал уменьшить план, добавить материалов. У кабельщиков 90 % себестоимости — это материалы, а 10 % — собственного труда. Вот недодали материалов, он мог в непринужденной обстановке рассказать: посмотрите, добавьте, не из чего делать. Надо же наряд получить, раньше же не то что деньги есть — купил. Деньги есть — ничего не купишь, если у тебя наряда нет. Вот эти вопросы обсуждались. Иногда обсуждались вопросы корректировки плана. Говорили: «Ну, старики, ситуация такая, попались две машины аварийные, я не могу сделать. Помогите. Я в министерство обратился — вот они тут же сидят министерские, плановое управление. Мужики, войдите в положение, перенесите со второго квартала на четвертый, я потом все приведу в порядок».

— Почему это все нужно было обсуждать именно в ресторане, а не в кабинете на приеме у вас?

В. Л.: Мы что, будем с ним полтора часа сидеть, чтобы он рассказывал? Он кто такой? Пришел, высказал вопрос — и без него работы хватало. Это ограничивалось и временем, а в основном — ну что, с корректировкой плана прийти в ЦК? Член бюро обкома партии, директор завода пришел в ЦК, просит скорректировать план.

— А почему он не мог этого сделать?

В. Л.: Несолидно. А там мог высказать.

— А что было солидным? С чем он мог приехать, что было бы нормальным?

В. Л.: Они ни с чем не приезжали, их вызывали. Потому что если у него все хорошо — с чем он мог приехать? Обычно не ездили, когда хорошо[418].

Однако лоббирование не было делом исключительно рядовых сотрудников. Заведующие секторами и заместители заведующих отделами также находились в зависимости от позиции руководства министерств, поскольку рассчитывали в случае увольнения из ЦК занять посты заместителей министров. Другое дело — заведующие отделами. Они имели тот же административный вес, что и министры (тем более что часть из них одновременно была секретарями ЦК КПСС), и потому их личные интересы были связаны с переплетением отношений внутри высшего политического эшелона страны. Исходя из них и собственного понимания проблем развития отрасли или партийных и государственных интересов, они могли как потакать лоббированию тех или иных отраслевых интересов, так и резко им противостоять. Например, руководители таких отделов, как оборонный или сельскохозяйственный, пытались — и во многом успешно — определять свою линию в соответствующих отраслях[419]. Некоторые отделы аппарата ЦК КПСС (например, идеологические отделы, Отдел соцстран или Отдел загранкадров) и вовсе имели все полномочия в определении государственной политики и уже сами диктовали волю фактически подчиненным им государственным ведомствам. С другой стороны, реально распоряжались распределением бюджета и ресурсов не сотрудники аппарата, даже в ранге секретаря ЦК КПСС, а министры и руководители Госплана, и потому сторонам приходилось по всем вопросам достигать согласия[420].

Приводила ли вовлеченность работников аппарата ЦК КПСС в профессиональную и отраслевую лоббистскую деятельность к возникновению их зависимости от конкретных фигур в государственном аппарате, как было показано ранее на примере сотрудника Отдела химической промышленности?

Здесь не было общего принципа, хотя большая часть работников аппарата имела хорошие (дружеские, товарищеские, «теплые») отношения хотя бы с одним из руководителей курируемых ими министерств. Некоторые из них могли выступать в качестве «патрона». Однако для работников аппарата ЦК КПСС было не менее важным, чтобы у них сохранялись нормальные рабочие отношения с достаточно широким кругом лидеров профессионального сообщества. К тому моменту, когда им надо было искать работу вне ЦК, хороший контакт только с одним «патроном» абсолютно не гарантировал им будущего. Тот мог быть к необходимому часу смещен со своего поста, быть недовольным деятельностью «клиента», не иметь для него подходящей позиции или встретить сопротивление кураторов из ЦК КПСС, посчитавших своего коллегу недостойным предложенной позиции. Поэтому возложение на себя статуса очевидного «клиента» того или иного «патрона» в министерстве было довольно опрометчивым решением[421].

Стать «клиентом» уже внутри аппарата ЦК КПСС было не менее сложным и опасным делом. Во-первых, в «клиенты» надо было попасть, заслужить чье-то доверие. Во-вторых, пример «комсомольцев», ориентированных на «группу Шелепина», ясно показывает, что даже принадлежность к клиентеле самых влиятельных фигур в аппарате ЦК КПСС совершенно не гарантировала стабильного будущего. Более того, была опасной, поскольку в случае политического поражения «патрона» его команда или клиентела энергично вычищались из главной политической институции страны. В результате назначение сотрудников, «близких к телу» крупных политиков, на должности, скажем, помощников и референтов нередко происходило довольно механически, по рекомендациям начальников низового уровня (завотделами), а то и даже посредством автоматической (компьютерной) системы.

Специалист в области производства машин для текстильной промышленности и бывший преподаватель профильного вуза Юрий Карасев 14 лет проработал в Отделах машиностроения и сельского машиностроения. В интервью он так вспоминал о первом этапе отбора его кандидатуры на пост референта главы Орготдела, секретаря ЦК КПСС Ивана Капитонова:

В 1983 году Генеральным секретарем был избран Андропов. Андропов первое, на что обратил внимание, — на производство товаров народного потребления, торговлю, удовлетворение потребности людей. И он на это дело направил Капитонова Ивана Васильевича. Тому потребовался референт. Помощник — это повыше и подороже должность, а референт. И мне сам Иван Васильевич потом рассказывал: «Я просто написал, кого я хочу видеть, примерно возраст, образование». Машина выкинула мою объективку — так я к нему попал.

— Как это?

Ю. К.: Надо было ввести определенные критерии в вычислительную машину, а у вычислительной машины все объективки наши были в памяти, и она по критериям отбирала. И мне Иван Васильевич сказал: «Единственная объективка, которую она выбросила, — твоя»[422].

Первые лица страны — члены и кандидаты в члены Политбюро, секретари ЦК за очень немногими исключениями (в первую очередь Леонид Брежнев и Юрий Андропов[423]) — воспринимали услуги «клиентов» как должное, положенное им в силу их статуса, и никак не стремились их отблагодарить.

Другой проблемой для сотрудника аппарата ЦК, вошедшего в чью-то клиентелу, была необходимость принимать участие в групповых интригах. Зачастую они велись для защиты и продвижения интересов третьих лиц, которых рядовой сотрудник аппарата мог в своей жизни ни разу не видеть и со взглядами которых мог быть не согласен. А закончиться интрига могла поражением совсем не «патрона», особенно если тот был членом Политбюро, но назначенных виноватыми членов клиентелы.

Поэтому для многих работников аппарата ЦК КПСС поиск «патрона» был абсолютно ненужным делом. Он вряд ли бы резко ускорил их карьеру, чему препятствовали многочисленные писаные и преимущественно неписаные правила аппаратной работы, но мог повлечь неприятности. Гораздо более выигрышной стратегией было просто качественное исполнение своих обязанностей на рабочем месте и аккуратное лоббирование интересов своей отрасли и профессиональной группы.

Землячества в аппарате ЦК КПСС — общие принципы организации

В описанной картине был и еще один важный фактор, а именно интересы региональных сообществ, в дела которых многие, если не большинство сотрудников аппарата ЦК КПСС были вовлечены.

Причастность к региональным сообществам, чаще всего именуемым землячествами, — одна из типичных черт советского человека вообще и советского чиновника в частности. В недружелюбном мире советских людей поиск и обнаружение земляка в новой социальной общности являлись важной и эффективной стратегией интеграции. Земляк расценивался (и зачастую вел себя) как важный агент, позволяющий начать социальные интеракции в незнакомой обстановке. Фактически он нередко брал на себя временные функции «патрона». Нашедший его новичок являлся его временным «клиентом».

Аналогично данный механизм работал и в аппарате ЦК КПСС. Попавший туда новичок, особенно из провинции, первым делом пытался найти земляков, чтобы получить совет, как вести себя в новых обстоятельствах, и рассчитывая найти у них помощь и защиту.

Другой вопрос, что в аппарате ЦК КПСС с 1960-х годов существовали жесткие негласные правила. И опытный сотрудник информировал о них новичка. В списке его рекомендаций одной из важнейших была следующая — не устраивать никаких собраний сотрудников аппарата по земляческому признаку и по возможности избегать посещения домов других выходцев из региона, перебравшихся в Москву. Это очень существенно ограничивало функционирование региональных сообществ в аппарате ЦК КПСС, хотя было несколько исключений из общего правила.

Крупное, но идеологически нейтральное и аморфное сообщество представляли собой выходцы из ленинградской партийной организации. В основном это были инженеры с опытом работы на оборонных заводах города, в горкоме и обкоме партии. В партийном аппарате «город революции» считался поставщиком грамотных и идейных кадров, поэтому на прием их в аппарат не было каких-либо ограничений. Большинство из ленинградцев оседало в таких крупных отраслевых отделах, как Отдел машиностроения и оборонный, однако часть представителей «культурной столицы» работала и в идеологических отделах. Как правило, эти люди были знакомы между собой еще по Ленинграду, и они могли позволить себе проталкивать в аппарат своих знакомых (разумеется, соответствующих критериям для работы в ЦК). Центральными фигурами в этом сообществе были заместители заведующих отделами: Олег Беляков (оборонный), Валерий Пименов (машиностроения), Вадим Медведев (пропаганды, затем ректор АОН при ЦК КПСС, затем завотделом науки и на пике карьеры — член Политбюро) и Юрий Афанасьев (культуры)[424].

К числу заметных региональных сообществ также относились представители таких крупных регионов, как Челябинская область (особенно представленная в Отделе пропаганды и Орготделе), Ставрополье и Краснодарский край (оба в первую очередь в Сельскохозяйственном отделе). Размеры этих сообществ диктовались несколькими факторами: значимостью данных регионов с точки зрения экономики и численности населения; их удачным «брендированием» в советской бюрократической мифологии; симпатиями, которые испытывали к представителям данных регионов те или иные члены Политбюро. Считается, что ставропольцев продвигали Суслов, Кулаков, Андропов и Горбачев, кубанцев — Полянский, выходцам с Урала покровительствовал Кириленко.

Однако эти сообщества также имели в аппарате весьма аморфный вид. Как все иные землячества, они имели политическое значение только с точки зрения отстаивания и продвижения региональных интересов.

Будучи довольно малозначимыми с точки зрения персональной карьеры работника аппарата ЦК КПСС, землячества играли важную роль центров координации (и социальных союзов), позволявших учесть разнонаправленные группы интересов. Инициаторами контактов осевших в столице земляков с региональной номенклатурой были, разумеется, представители последней. Их задача состояла в том, чтобы выбить для своего региона из союзного центра как можно больше средств, обеспечить их материальными ресурсами и при этом обойти в гонке за то и другое конкурентов из других регионов. В этом отношении земляк в Москве совершенно не обязан был решать вопрос самостоятельно, тем более что процедура утверждения выделения средств и ресурсов была исключительно многоступенчатой. Однако земляк мог помочь советом и контактами. Он знал актуальную политическую обстановку на том или ином участке административного поля, слышал о происходящих интригах и открывающихся возможностях. И даже мог предоставить свою квартиру для проживания земляку, которому нередко было невозможно найти место в вечно переполненных московских гостиницах.

Какой прок был сотруднику аппарата ЦК КПСС, осевшему в Москве, контактировать со своими бывшими сослуживцами и тем более с теми представителями региона, которых он не знал, когда там работал?

Помимо того, что земляки привозили с собой гастрономические и алкогольные изыски с родины и устраивали в гостиницах коллективные посиделки землячества, инициативу по организации которых не могли себе позволить постоянно живущие в Москве сотрудники ЦК КПСС, последние имели нередко и еще один серьезный интерес. В регионах, из которых они уехали, часто оставались их родственники и иные близкие им люди: родители, старшие дети, отучившиеся и решившие не переезжать за семьей в Москву, просто хорошие знакомые, которые надеялись на защиту и помощь от занявшего столь высокий пост человека. Работник аппарата иногда посещал регион из ностальгических или семейных соображений (хотя бы привести в порядок могилу родителей), и ему хотелось бы, чтобы на месте его не только встретила на вокзале обкомовская черная «Волга», но и было оказано то или иное содействие. Вот за это, вперед, он и платил землякам своими советами и помощью.

Был ли он в таком случае для них «патроном» в Москве? Разумеется, нет. Даже у самого захудалого региона в Москве было как минимум несколько представителей, сделавших достаточно успешную карьеру в разных органах власти[425]. Они оказывали посильное содействие, однако, как правило, не могли тянуть на себе постоянно весь воз проблем региона, да и со стороны контролирующих органов такая нагрузка могла бы вызвать неприязненный интерес. Помогать своим землякам в принципе в том же аппарате ЦК КПСС не считалось делом зазорным, более того, этим гордились. Однако должна была быть соблюдена мера, которая позволяла бы сказать, что подобная помощь не влияет на повседневную основную работу сотрудника ЦК КПСС и не докучает его коллегам, к которым он мог обратиться за содействием.

Упоминавшийся выше инструктор Отдела машиностроения, пермяк Валерий Лепешкин свидетельствует об этом так:

А секретарь обкома приехал мой Пермского? Он всегда останавливался в гостинице «Москва», мы всегда собирались там, кто были, пермяки. Садились в ресторане, выпивали по рюмке, обсуждали какие-то новости. В крайнем случае у него в номере. И никто нас не пугал. Я не помню, чтобы запрещали ходить[426].

Официальные согласительные институты

Как мы увидели выше, аппарат ЦК КПСС внешне имел жесткую структуру и иерархию. Отделы контролировали определенные сферы, внутри них сектора контролировали определенный набор ведомств и тем, внутри секторов каждый инструктор «вел» свои ведомства или учреждения, курировал по тематике сектора определенные регионы. Группы близких по своим функциям отделов контролировали «рабочие» секретари ЦК КПСС, которых в свою очередь курировали члены Политбюро в статусе секретарей ЦК КПСС.

Вместе с тем в рамках этой структуры существовало множество официальных согласительных институций, в работе которых принимали участие представители разных отделов аппарата ЦК КПСС, а также других институций (экспертных, партийных, государственных, псевдообщественных организаций, СМИ). Иерархически (в порядке возрастания статуса) их можно перечислить в следующем порядке.

Совещание в аппарате ЦК КПСС (в рамках сектора, отдела, у секретаря ЦК) — они обычно проводились достаточно часто и по разным поводам. Вот как, например, проходили совещания у секретаря ЦК КПСС по оборонным вопросам (и члена Президиума ЦК КПСС) Леонида Брежнева в конце 1950-х — начале 1960-х годов. Рассказывает бывший помощник министра обороны Дмитрия Устинова:

И надо сказать, Брежнев в короткие сроки смог освоить новое для себя дело. И ведь как! Приглашал к себе заведующего отделом оборонной промышленности ЦК, специалистов из этого отдела, министров, ведущих конструкторов техники. И с ними он выверял каждую фразу в уже одобренных, со всеми визами, постановлениях ЦК, которые оставалось только проголосовать на политбюро. Спрашивал присутствующих: «А как можно осуществить это? А это?» Всем приходилось выкладывать свои аргументы, а Брежнев потихоньку вникал в суть вопроса. И одновременно оценивал деловые качества людей. Это ведь был не тот Брежнев, которого помнят сейчас[427].

Инструктор, потом завсектором (1966–1983) Отдела машиностроения ЦК КПСС Владимир Марьин, куратор атомной энергетики, описывал атмосферу совещаний:

Совещания — заведующий отделом 2–3 раза в месяц [проводил] обязательно, по разным вопросам. Обычно, когда ему список приносят, кого пригласить [из министерств], он уже знает, кому из других секторов [отдела] может пользу принести это совещание, он говорит: «Включи того-то и того-то». И мы приходили, участвовали. <…> Вопрос совершенно конкретный рассматривался: почему в этом квартале должны были ввести то-то и то-то, почему стало министерство работать хуже, министр, его заместители, сектора, которые с этим связаны косвенно или прямо? И идет совершенно откровенный разговор. На этом совещании высказать министру — никогда не поворачивался язык, тем более я глубоко уважал [министра энергетики] Петра Степановича Непорожнего. А вот заместителю министра я всегда мог на этом совещании сказать, что тут, я считаю, вы поступили неправильно, и это в конечном счете привело к тому-то. Но это же тоже можно сказать по-разному, поэтому этому надо научиться было. Сказать так, чтобы это не казалось ему замечанием, а просто как рекомендация было, как совет. Но, учитывая, что это Большой дом, и если в доме Большом сказали, значит, так и надо делать. Но обидно человеку [чтобы] не казалось. Во всяком случае, я не помню, чтобы кто-то бестактно, некорректно мог сказать[428].

Выездная комиссия аппарата ЦК КПСС. Она действовала, обычно в течение недели, в определенном регионе для проверки определенной области деятельности. В нее, как правило, входили представители нескольких отделов аппарата ЦК КПСС и приглашенные эксперты из академической, вузовской и журналистской среды. В настоящее время трудно оценить, сколько таких групп создавалось, но предположительно не менее 10–12 в год. Результатом работы такой группы обычно становилось «постановление Секретариата ЦК КПСС» о работе данной региональной партийной организации по конкретному вопросу, которое в дальнейшем носило «установочный» (инструктивный и предупреждающий) характер для всех партийных организаций страны, но особенно для организаций из соседних к объекту исследования регионов или из отрасли, в рамках которой работало обследуемое предприятие.

Временная рабочая группа. Это были сотрудники аппарата и эксперты, заседавшие в постоянном или переменном составе на одной из партийных дач. Они работали с документами (реже — с приглашенными экспертами и чиновниками), которые поступали из различных партийных и государственных ведомств, над разработкой проекта постановления или доклада одного из первых лиц. В аппарате ЦК КПСС перманентно работало несколько подобных групп, однако перед значительными событиями, например перед съездом партии, их число (и численность) увеличивались, а также создавались конкурирующие группы для работы над одним и тем же документом.

Комиссия Политбюро — это был, как правило, постоянный орган, по определенной (чаще всего международной) проблеме, включавший в себя представителей аппарата ЦК КПСС и нескольких государственных ведомств. В настоящее время нам известно о существовании примерно двенадцати подобных комиссий в период с середины 1960-х до середины 1980-х годов, однако есть вероятность, что их было больше[429].

И, наконец, высшим согласительным институтом было принятие документа собственно на заседании высшего партийного органа — Политбюро. Документ принимался общим голосованием, которому предшествовали неформальные согласования (о которых мы поговорим ниже) и формальное голосование (или процедура письменного опроса). Документ рассылался членам Политбюро для подписи и замечаний. Отсутствие подписи означало несогласие. Замечания обычно вели к его переработке.

Более того, в соответствии с традицией, заложенной Брежневым после прихода к власти, визированию членами Политбюро подвергался каждый документ, исходящий от имени одного из его членов. Прежде всего это касалось публичных докладов или статей в официальной печати. Помощник Андропова Игорь Синицин вспоминал об этом так:

По сложившейся традиции, которая якобы подчеркивала «коллегиальность» партийного руководства, Черненко рассылал проект документа членам Политбюро с припиской, что «материал направляется на консультацию и для сведения». Это означало, что всякий старец из высшего ареопага страны может его либо критиковать и рецензировать, либо просто поставить подпись, что читал… Я не слышал ни об одном случае, когда бы из Общего отдела ЦК КПСС вернулись красные конверты с текстом Андропова, на котором были хотя бы единичные поправки или пометки членов ПБ[430].

Административный пинг-понг

Ключевым механизмом принятия решений в аппарате ЦК КПСС, Секретариате и Политбюро ЦК КПСС был процесс согласования интересов множества участников (акторов), действующих как внутри аппарата, так и вне его. Это явление можно назвать «административным пинг-понгом».

Наиболее значимыми акторами были институты (например, партийные и государственные учреждения) и регионы (республики, области). Они имели консолидированные интересы (например, по вопросу сохранения или увеличения бюджета), однако внутри них в свою очередь могли существовать различные группы влияния — скажем, их мнения могли расходиться по вопросу поддержки определенного проекта. В результате решение существенного для этих акторов вопроса могло быть согласовано на начальном (стартовом) уровне, а могло быть принято в результате очень сложной административной интриги с участием первых лиц партии и государства.

Например, заместитель главного редактора крупного московского издания мог сразу согласовать с инструктором ЦК КПСС публикацию «проблемной», то есть поднимающей новую тему и критикующей определенные недостатки, статьи. Однако тот мог и отказать. Если заместитель главного редактора не сдавался, считая, что публикация все-таки важна, он мог обратиться к своему прямому начальнику — главреду. Главред в свою очередь мог проконсультироваться с одним из руководителей Главлита (цензуры) и с учетом его положительного мнения апеллировать к партийному чиновнику достаточно высокого ранга — заместителю заведующего отделом аппарата ЦК КПСС. Разумеется, к тому из заместителей заведующих одним из нескольких отделов (например, Отделом пропаганды, которому подчинялись СМИ, профильным отраслевым отделом, к которому тематически относилась проблема, или Организационным отделом, в ведении которого находился регион, где эта проблема была обнаружена), кто заведомо разделял взгляды главного редактора на проблему.

Замзав взвешивал риск подобной публикации в актуальной политической обстановке. При этом он ориентировался на мнение и информацию близких ему идеологически чиновников аппарата. Он консультировался с заместителем заведующего другим отделом, к ведению которого могли относиться вопросы, поставленные в статье, вносил необходимую корректуру в статью и мог санкционировать ее публикацию при условии одобрения секретарем ЦК КПСС, который курировал идеологическую сферу, или отрасль, или региональную тематику. К секретарю ЦК мог обратиться сам этот заместитель заведующего отделом, или главный редактор (если его издание было достаточно крупным), или заместитель руководителя ведомства, которому подчинялась газета (например, издание советских профсоюзов — ВЦСПС).

Если «рабочий секретарь» отказывал, а публикация поднимала «принципиальный вопрос», то вопрос о статье мог быть вынесен и на заседание Политбюро. Для этого существовало множество путей. Например, глава ВЦСПС был членом Политбюро и через секретариат Политбюро (после согласования с генсеком) мог ознакомить его членов с текстом планируемой статьи, наложив на нее свою резолюцию. Или же один из спичрайтеров Генерального секретаря был однокурсником главного редактора газеты по институту, и он мог к нему обратиться за помощью в случае крайней необходимости. А уже спричрайтер, убежденный в правильности идеи, мог передать текст статьи шефу.

Инструктор Отдела машиностроения Владимир Чугуев так рассказывает о взаимоотношениях аппарата ЦК КПСС и Совета министров СССР (в типичной для этой категории информантов косноязычной и уклончивой манере):

В. Ч.: Когда планы готовились годовые или пятилетние, или когда решались вопросы особых заданий. Вот по мелиорации там специально деньги надо было, особое задание, деньги выделить, определиться, когда, сколько — вот тут мы иногда там (в Совете министров. — Н. М.) бывали. Но это решалось проще всегда, потому что все эти документы были, все согласны, вопросов нет. А не согласны — значит, даешь задание, они разбираются. Тогда уже они докладывают, как они решили, тогда уже ты согласен.

— А если не согласен?

В. Ч.: Опять же есть инстанции, как говорят, по инстанциям пошло: завсектором начинает заниматься, замзав отделом или завотделом, кто-то из них, по ступенькам. И все это решается. В какую сторону — это другой вопрос, все зависит от возможности и цели[431].

Начальник Чугуева, замзав Отделом машиностроения Александр Русанов, рассказывает о своем месте в иерархии в духе концепции функционализма:

[У меня] хватало власти для того, чтобы поставить вопрос какой-то перед заведующим отделом, а заведующий отделом — уже перед секретарем ЦК, а секретарь ЦК — перед Секретариатом ЦК. Потому что министр — это номенклатура Политбюро. Такой власти [чтобы им командовать, у меня], по-крупному, естественно, не было. Освободить кого-то от должности начальника главка [мне было невозможно] — это тоже номенклатура ЦК была. Власть начиналась даже не от заведующего, поскольку заведующий отделом представляет на назначение, а назначает уже Секретариат, рассматривает, принимает решение, а дальше — Политбюро. Первый заместитель министра — номенклатура Политбюро. Вот я был номенклатурой Политбюро уже, у меня решение подписывали [Генеральный секретарь ЦК КПСС Константин] Черненко и [председатель Совета министров СССР Николай] Тихонов о назначении. Поэтому вся работа сводилась к тому, чтобы хорошо знать отрасль, которой ты занимаешься, и вовремя поставить вопрос о том, какие недостатки в отрасли, на какие кнопки надо нажать и что спросить с министра. У меня была власть какая: ездить по предприятиям, заниматься с его управлениями министерскими и оценивать, как работа идет, для того чтобы потом представить, как они работают. Мы готовили постановления ЦК… Оно уже потом выходит обязательное для всего Советского Союза[432].

Другой замзав Отделом машиностроения (1980–1986) Валерий Пименов продолжает его мысль, обращая внимание на ограничения полномочий партийных чиновников:

У нас было 6 или 7 секторов, каждый сектор вел какое-то министерство одно, если второе небольшое, или Госкомитет. В частности, я стал заместителем заведующего, мне дали сектор электротехники и энергомашиностроения, сектор химического и нефтяного машиностроения, сектор приборостроения, в который входил Госкомитет по изобретениям. Эти три сектора были в самом начале мои. Я скажу, что это не фиксированное, во время работы все в движении, в зависимости от того, кто приходит к работе, какие задачи стоят. То выделяются на первый план проблемы автомобилестроения в стране, КамАЗ, ВАЗ, когда строили, все около него, поэтому уже заместитель заведующего, по существу, занимается этим вопросом[433]. Или атомная энергетика, когда начали мы ее создавать, так внимание к атомной энергетике, значит, тоже какой-то сектор у тебя заберут, давай больше этим занимайся. То есть занималось руководство в основном министерствами. У меня 4 или 3 министерства и Госкомитет был. Отдел машиностроения в Совмине был, там соответствующие подразделения были и отдел машиностроения в Госплане. Вот по существу у тебя рычаг плановый есть и административный Совмина. У нас власти-то административной не было, а этой могли решать все эти вопросы, с министерствами мы занимались тоже вопросами техники, вопросами поставки. Много вопросами кадров. Здесь очень много кадров, насквозь ты просматриваешь кадры на месте и перемещение[434].

В другом распространенном случае «мячиком» такого «пинг-понга» был чиновник аппарата ЦК КПСС, ответственный за разработку конкретного документа. Появление документа могло быть инициировано в первую очередь решениями самого аппарата, например по итогам проверки, которую они провели в определенном регионе и по определенной теме.

Тот же первый замзав Отделом машиностроения Валерий Пименов рассказывает о многообразии форм документов и причин их появления:

Это зависит от того, в какую командировку ты едешь. Например, едет зампред Совмина, он просит, чтобы кто-нибудь поехал из ЦК. Отчеты мы по командировкам брали, если есть целевое назначение командировки. Когда инструктор приезжает, перво-наперво он приходит и идет к своему завсектором, ему все рассказывает, а тот уже на свое усмотрение, или идет к заместителю заведующего, что нужное считает — он докладывает. Мелочь если, решает. Мелочь относительная, но на своем уровне, чтобы мне не загружать [заведующего]. Например, ты едешь по письму какому-то или изучаешь вопрос какой-то, едешь на место. Тогда отчет с запиской на имя заведующего отделом. Заведующий отделом принимает решение или готовить записку в ЦК, с тем чтобы дать соответствующее поручение. [Но бывает и так, что я, замзав отделом,] по какому-то вопросу небольшому, частному приедешь из командировки, придешь к секретарю [ЦК КПСС], докладываешь: так и так, неплохо было бы, чтобы это все на Секретариат. Ладно. Или он скажет: «Нет, ты брось, ты давай справочку письменно». Второй [тип] документ[а] — это уже была справка: ты готовишь материал, описываешь положение дел, предложения свои и даешь предложения, кому дать поручение, в какие сроки, кого исполнителем назначить. Секретарь смотрит или соглашается, или… направляет через общий отдел, поручение дает Госплану, Совмину, Госкомитету, нам на контроль. И третий тип документов — это записка по какому-то вопросу. Это очень серьезный документ. [Например,] провели семинар в Ленинграде, изучили [опыт создания промышленных объединений], взяли статистику и написали записку. Секретарь написал на Политбюро. Вот тогда мы начали готовить постановление Политбюро и параллельно постановление Политбюро и Совета министров СССР. Это уже что делать. Первое — это политический документ: рассмотреть, одобрить, считать правильным. А второе — этому поручить то-то, в такие-то сроки разработать положение, пересмотреть шкалу премирования, такие вопросы — взять под особый контроль, ежемесячно давать информацию, статуправлению вести отчетность. Это уже организующий документ[435].

Другие документы появлялись в результате внешних инициатив. Например, подобной инициативой мог быть запрос министерства на увеличение или уменьшение объемов производства определенного продукта или постройку нового крупного завода. Это же решение могло быть выработано в ходе совещаний экспертов, приглашенных в аппарат ЦК КПСС на рабочую встречу или заседание специальной рабочей группы на одной из «дач» (комплексов для работы и отдыха, находящихся в ближнем Подмосковье) аппарата ЦК КПСС. Однако оно нуждалось в согласовании с «отделами» (основной структурной единицей аппарата ЦК КПСС), чьи интересы оно затрагивало, прежде чем обрести окончательное оформление в виде решения Секретариата или тем более Политбюро ЦК КПСС.

Хорошо, если этот документ был заранее устно согласован с ключевыми сотрудниками в отделах, отвечающих за данную проблематику. В противном случае письменный документ мог бы вернуться назад с отрицательной визой, и его приходилось переделывать заново — и еще раз проводить через согласования. Поэтому чиновник, отвечающий за документ, лично бегал по этажам зданий, входящих в комплекс аппарата ЦК КПСС, и часами ждал в приемных, чтобы иметь возможность ответить на вопросы подписывающих документ заведующих отделами или их заместителей. Разумеется, заведующие отделами, подписывая документ, контролировали, чтобы он не нарушал интересы их профессиональных сфер (отраслей). Они одновременно официально курировали эти отрасли (то есть контролировали состояние дел) от лица партийных органов и «утверждали» (во многих случаях — фактически назначали) в них руководство, но в то же время представляли интересы этих сфер в мире партийной политики. Они выступали их защитниками и покровителями перед лицом конкурентов из других сфер, боровшихся за свою долю национальных ресурсов, перераспределяемых в том числе (или в значительной мере) путем принятия и реализации партийных постановлений.

Инструктор сектора средней школы Отдела науки в 1957–1982 годах Галина Сарафанникова немного путает названия ветвей власти, но точно знает, к кому надо было обращаться:

— Вы когда-нибудь общались с кем-нибудь из Совмина? Там же соответствующий департамент был, который образование курировал?

Г. С.: Мы знали куратора, это был Попов, не помню его имени и отчества, но это был человек, на которого при необходимости мы выходили, согласовывали, представляли свои документы. Он иногда приходил в отдел, но чаще всего все-таки к нему доставлялись какие-то проекты, документы. Да, был куратор отдела просвещения.

— Какая-то разница в подходах или особенности работы, отличные от ЦК, в этом департаменте были?

Г. С.: Видите ли, одно дело — мы, общественная организация, а там — государственные органы. Это главное отличие. Все-таки мы разрабатывали какие-то проекты законов с привлечением широкой общественности, документ окончательно вносился в Совмин через него. Бюджет народного образования согласовывался с ним, уже руководством Совмина. Он был полномочный представитель в Совмине по делам образования. У них законодательные функции, в этом существенная разница[436].

Николай Рыжков, прошедший все этажи властной вертикали как по партийной, так и по государственной линии, демонстрирует пример взаимодействия партийных и государственных органов на примере составления важнейших документов, определяющих направление экономического развития страны, — народно-хозяйственных планов:

Одной из расхожих мыслей стало убеждение «ниспровергателей», что министерства и ведомства были практически техническими исполнителями партийной воли. <…> Страна жила пятилетними циклами: один раз в пять лет проходил съезд КПСС, избирался Верховный Совет СССР и т. д. К началу каждого цикла проводилась огромнейшая подготовительная работа. Я остановлюсь только на экономическом направлении — это для меня ближе, и в этом деле я принимал самое непосредственное участие. В Госплане СССР, где я работал первым заместителем председателя в ранге министра СССР, имелся очень квалифицированный отдел пятилетнего планирования. Задолго до начала пятилетки он начинал разработку основных положений наступающего пятилетнего плана. Ставились цели развития экономики, определялись прорывные направления в народном хозяйстве, проводилась его сбалансированность. В такой связке намечались пути и уровни повышения и улучшения социальной сферы жизни населения… <…> С самого начала в работу включались отраслевые министерства и ведомства страны, союзные республики. Да, это была сложная работа, с неизбежными противоречиями и разногласиями. Госплан СССР, этот экономический штаб страны, тщательно анализировал возникающие с министерствами и республиками проблемы.

Подготовленный проект пятилетнего плана с оставшимися неразрешенными разногласиями направлялся в Совет Министров СССР. В Правительстве страны начиналась такая же работа по увязке возможных противоречий и предложений. При этом обязательно приглашались, каждое в отдельности, министерства и комитеты страны, а также союзные республики для рассмотрения их отраслевого или республиканского проекта пятилетнего плана. К работе над проектом плана привлекались многие институты, Академия наук СССР и т. д. Откорректированный проект плана (с немногими разногласиями) направлялся в Политбюро ЦК КПСС, где рассматривался с приглашениями тех республик и министерств, с которыми оставались разногласия, и принималось окончательное решение. <…> На стадии работы над проектом пятилетнего плана отделы ЦК КПСС обязательно интересовались положением «своей» отрасли, которую они курировали. Как правило, они отстаивали интересы «своих» министерств и ведомств. Экономический отдел ЦК КПСС, руководителем которого я был в ранге секретаря ЦК КПСС по экономике, в основном занимал общегосударственные позиции. Вот таким образом, в таких спорах, аналитических обоснованиях и рождался план нашей страны на пятилетний период. Можно ли из изложенного мной порядка формирования проекта пятилетнего плана сделать вывод, что министерства и комитеты являлись слепыми исполнителями партийной воли? Нет, они были основными разработчиками перспектив жизни государства, и в этом была их сила[437].

Ему вторит министр легкой промышленности Николай Тарасов, бывший выдвиженцем Алексея Косыгина и занимавший свой пост 20 лет — с 1965 по 1985 год:

Ведь что значило быть министром СССР? Это была огромная ответственность за состояние промышленности, за решение всех социальных вопросов на предприятиях и в некоторых регионах, обеспечение потребителей необходимыми товарами. <…> Мы несли полную ответственность за развитие отраслей и влияли на их экономическое развитие и на развитие страны в целом. Мы не были, как теперь нередко пишут и говорят, «техническими исполнителями партийной воли». В отношении промышленности и отраслей мы во многом определяли эту «волю», внося свои предложения, отстаивая их в партийных органах. А затем и выполняя принятые решения КПСС и правительства[438].

Развивая мысль Рыжкова и говоря о роли аппарата ЦК КПСС в целом, можно констатировать, что, несмотря на репутацию финальной инстанции по всем вопросам (которую аппарат ЦК КПСС сознательно поддерживал), в реальности по многим, если не по большинству вопросов он исполнял функции «фасилитатора». Это значит, что он либо сам выявлял комплексные проблемы, либо откликался на запросы различных лоббистов (включая региональные партийные комитеты), просящих решить тот или иной вопрос или проблему. Далее аппарат занимался модерацией дискуссии, пытаясь найти компромисс между игроками. Вот как, например, два ладящих между собой инструктора из разных отделов аппарата ЦК КПСС с ведома своих начальников помогали в коммуникации двум находящимся в неприязненных отношениях министрам, чьи ведомства они курировали.

Инструктор Отдела машиностроения (1982–1988) Владимир Белоусов:

Я постоянно сотрудничал с Оборонным отделом [ЦК КПСС], потому что Минприбору достаточно много было необходимо комплектации для производства. А Министерство электронной промышленности было одним из базовых поставщиков. Поэтому снабженцы просят из министерства, они между собой договориться не могут, [как и министр приборостроения, средств автоматизации и систем управления СССР Михаил] Шкабардня с министром электронной промышленности, мной очень уважаемым [Александром] Шокиным. А у нас — нормальные контакты. Поэтому приходишь на коллегию и говоришь: «Там то-то и то-то, сколько можешь сделать?» Нормальные отношения были, они к нам тоже — поставка приборов каких-то. На таких, я бы сказал, неформальных отношениях мы встречались и разговаривали. А иногда бывало так, что ты придешь, а его уже поднакачали со всей страны — этот приходит, другой, значит, смотришь тогда: сегодня разговор сложный будет. Тем не менее пришел — говори. Он говорит: «Я не могу, мне сейчас дали задание, что мы, резиновые, что ли?» — «Ты успокойся. Давай отложим, завтра я посмотрю». Приходишь на другой день, настойчиво приходишь — куда деваться. Он говорит: «В этом [году] — нет». Прямо при тебе начинает звонить в министерство.

— С кем именно вы в Оборонном отделе сотрудничали чаще всего?

В. Б.: С инструктором, со своим коллегой. На уровень завсектором редко выходил. Владимир… Мой тезка. Минприбор, радиопром кто курировал. Там ребята хорошие были, нормальные, очень грамотные[439].

Аналогичным образом сотрудник аппарата ЦК вообще мог выступать «поверх барьеров», преодолевая межведомственные перегородки, особенно в ситуации, когда требовалась быстрая реакция и поиск оптимального решения проблемы. Тот же Владимир Чугуев:

Как проходило планирование этого хозяйства. В стране был Госплан, который подчинялся Совмину, и министерство, которое тоже подчинялось Совмину. Госплан писал, что нужно сделать — кстати, достаточно подробно расписывали, что потом послужило одним из моментов того, почему развалилась вся эта система. Зато он писал эти вещи, Совмин это утверждал, поручал министерствам, министерства брали план и это делали. Отчетность опять шла снизу: от завода в министерства, в Госплан, в Совмин. А тут еще был ЦК. Так вот, ЦК командовал — имел возможность разобраться, смотреть, начиная с Совмина: Совмин, Госплан, министерства, любой завод, то есть [посмотреть] всю [административную] лестницу. Когда все планы пришли, в основном чем занимались в ЦК: смотрели. Вроде бы запланировали нормально все. Есть целый ряд критериев, по которым можно судить о том, насколько грамотно составлен план. Посмотрели все. Кстати, когда план составляли, мы тоже участвовали — каждый по своей отрасли. Теперь, когда начинают выполнять все это хозяйство, вдруг где-то срыв какой-то. Если срыв этот не мог поправить министр, Совмин, ввязывается ЦК. Почему — потому что ВПК (Военно-промышленная комиссия при Совете министров СССР. — Н. М.) не очень здорово могла Совмин заставить работать, а ЦК кого угодно заставит делать то, что нужно. Вот этой работой и занимались. Если где-то что-то прорывается, я мог вызвать любой материал. Естественно, секретные материалы я ехал и там смотрел. <…> У нас на каждом заводе были обязательно военные. Кроме того, предположим, я поехал в Брянск — Брянский машиностроительный завод наполовину военный был. Я мог в любом цехе там прийти, смотреть. И когда смотришь, где-то какой-то прорыв — как решить этот вопрос? С материалами можно познакомиться с любыми. Если в Госплане и в министерстве [в Москве достаточно ясного ответа на вопрос о проблеме] не было, значит, на завод: почему так получается?[440]

Таким образом, в критической ситуации, когда планы составлены, решение принято и не исполняется, сотрудник аппарата ЦК КПСС выполнял функции контролирующей, директивной и мобилизующей инстанции, которая «решала вопрос». Недаром контроль за исполнением решений Политбюро, Секретариата и пленумов ЦК КПСС был самой главной обязанностью сотрудников аппарата ЦК КПСС.

Помогали чиновнику в принятии документа прежние решения Политбюро и Секретариата ЦК КПСС, определявшие правила игры в данной сфере. Опасение нарушить в новом документе то или иное постановление, тем более принятое относительно недавно (пять-семь лет назад), было одной из наиболее серьезных причин для беспокойства у партийных чиновников. Чтобы этого не случилось, любой подготавливаемый документ просматривали наиболее опытные бюрократы — заведующие секретариатами отделов. Они обычно работали на этой должности десятилетиями, вели свои подсобные картотеки документов и, в отличие от довольно часто сменяемых прочих сотрудников, помнили и могли проверить подобные вещи.

Если вопрос не был и не мог быть решен на более низких уровнях, он выносился на рассмотрение Секретариата и Политбюро ЦК КПСС.

Неформальные институты согласования на уровне аппарата ЦК КПСС

Наряду с формальными, хотя и нередко засекреченными (как комиссии Политбюро) институциями и механизмами работы аппарата ЦК КПСС значительное влияние имели полуформальные или вовсе неформальные центры влияния. Они были теми же институтами согласования, только работающими быстро и эффективно, без лишней бюрократизации, длительных бесплодных заседаний и ненужных бумаг.

Типичным «низовым» полуофициальным центром такого рода были совещания в секторе полиграфии Отдела пропаганды ЦК КПСС, которые ежегодно рассматривали вопрос распределения всей производимой в стране и экспортируемой бумаги для потребностей различных издательств и СМИ. В них принимали участие сотрудники этого сектора, сотрудники полиграфического отдела Управления делами аппарата ЦК КПСС (они контролировали партийные издательства и были одним из крупнейших потребителей бумаги в стране) и представители соответствующего отдела Госплана СССР. Перед совещанием сектор полиграфии Отдела пропаганды собирал заявки от всех крупных издательств. При этом распределение бумаги шло очень конкретно — по сортам и по предназначению для различных видов полиграфической промышленности[441].

В Отделе машиностроения ЦК ежегодно собирались совещания по поставкам оборудования для различных отраслей промышленности. Например, проводившееся в июне ежегодное совещание по поставкам электротехнического оборудования для Министерства энергетики собирало в актовом зале седьмого подъезда (то есть здания в комплексе ЦК КПСС) 50–60 представителей региональных партийных органов, на территории которых производилось оборудование (и, возможно, некоторых представителей заводов), сотрудников сектора отдела, отвечавшего за данную проблематику, и заместителя министра энергетики вместе с руководителем службы комплектации министерства. Далее представители министерства излагали свои претензии руководителям региональных партийных комитетов, а те под присмотром сотрудников Отдела машиностроения должны были на них давать ответы. Тут был необходим высокий уровень взаимной компетенции и наличия представлений о том, что творится на заводах с каждой крупной партией оборудования. В итоге, как правило, региональные партийные чиновники увозили к себе список претензий, на которые они должны были срочно реагировать, накручивая директоров заводов[442].

Уровень компетенции сотрудников со стороны аппарата ЦК КПСС был очень высок. В секторе полиграфии Отдела пропаганды и полиграфическом отделе Управления делами ЦК КПСС работали почти исключительно бывшие руководители комсомольской организации Московского полиграфического института, сделавшие впоследствии значительные карьеры в полиграфической отрасли. В Отделе машиностроения ЦК КПСС — преимущественно выпускники крупнейших московских и ленинградских технических вузов, имевшие опыт работы (и быстрых карьер) на крупнейших производственных предприятиях.

Пример центра согласований на более высоком уровне приводит в своих мемуарах бывший член Политбюро Вадим Медведев. Он вспоминает, что во времена Леонида Брежнева существовал «узкий рабочий кабинет», в который входили управляющий делами ЦК КПСС Георгий Павлов, первый заместитель Отдела организационно-партийной работы Николай Петровичев, заведующий Отделом науки и учебных заведений Сергей Трапезников, заведующий Общим отделом Клавдий Боголюбов. Этот «кабинет», который просуществовал почти два десятилетия, был ликвидирован только с приходом Юрия Андропова. Именно на его совещаниях готовились материалы к заседаниям Политбюро и Секретариата ЦК КПСС и была возможность повлиять на решение практически любого вопроса[443].

Неформальные институты согласования на уровне Политбюро ЦК КПСС

Однако вся эта деятельность рядовых и нерядовых аппаратчиков ЦК КПСС в значительной степени зависела от того, каких договоренностей достигнут члены Политбюро. Стоит еще раз напомнить, что люди со статусом секретаря ЦК КПСС, то есть работающие в центральном партийном аппарате, составляли в Политбюро меньшинство, пусть и самое влиятельное. Остальные члены Политбюро были высокопоставленными государственными чиновниками или руководителями региональных партийных организаций. У каждого из них был свой большой аппарат сотрудников, который формулировал для них специфические подходы для решения различных проблем, зачастую далеко выходивших за пределы компетенции этих организаций[444].

Так что, как говорил в интервью бывший помощник министра обороны Дмитрия Устинова, «когда вставал вопрос о приеме той или иной системы на вооружение, оказывалось, что у каждого конструктора в правительстве и политбюро — свои покровители, через которых они протаскивали свое детище»[445].

В результате в ходе заседаний Политбюро должно было проходить публичное столкновение разных подходов. Но продолжительные баталии на заседании этого важнейшего в стране органа были очевидно невыгодны его участникам. Невыгодны по причине того, что на заседаниях присутствовало много «лишних» людей (заведующие отделами аппарата ЦК КПСС, главный редактор «Правды», приглашенные для обсуждения конкретного вопроса чиновники), надо было обсудить за ограниченное время много вопросов, в дискуссии можно было слишком «раскрыться», проговориться, обрести невыгодный имидж. Поэтому вокруг Политбюро наблюдается особенно много неформальных центров согласования. В основном в них участвовали «московские» члены Политбюро — те, кто постоянно находился в Москве. Представители региональных партийных организаций (Украины, Ленинграда и других) традиционно находились на вторых ролях.

Секретарь ЦК КПСС Владимир Долгих в мемуарах пишет о лоббировании в начале 1960-х годов инициативы развития Норильского горно-металлургического комбината (на что требовались огромные средства), который он тогда возглавлял. Ниже речь идет об одном из форматов подобных согласований:

Тогда в моде были совместные часовые обеды в Кремле главных руководителей ЦК КПСС и правительства. Бывал на этих обедах и [Петр Федосеевич] Ломако (член Бюро ЦК КПСС по РСФСР, покровитель Долгих. — Н. М.). На одном из них он рассказал Никите Сергеевичу о Талнахе (очень перспективном месторождении на территории комбината, требующем средства на освоение. — Н. М.), тот заинтересовался, даже выразил пожелание при удобном случае побывать в Норильске. Это уже значило для нас немало. С подготовленным проектом постановления Совмина СССР о строительстве разведочно-эксплуатационной шахты в Талнахе мы вновь пошли по руководящим кабинетам. И победили[446].

Куда больший масштаб и число участников имели публичные и закрытые приемы, которые в период правления Хрущева (и отчасти в первые годы правления Брежнева) были часты и многолюдны. Присутствовавшие на них крупные партийные чиновники имели возможность для неформального обсуждения интересующих их вопросов.

Брежнев знал по собственному опыту, к чему могут привести плохо контролируемые «первым» встречи членов Политбюро между собой. Потому он отменил многие хрущевские традиции, в том числе долгие совместные трапезы и многолюдные охоты. Вероятно, важнейшей площадкой для неформальных переговоров стала Ореховая комната, располагавшаяся по соседству с залом заседаний Политбюро. Бывший заведующий Орготделом ЦК (1983–1985) и затем член Политбюро Егор Лигачев описывал процесс такой встречи:

Так называемая Ореховая комната с большим круглым столом, за которым перед заседаниями обменивались мнениями члены высшего политического руководства. За этим круглым столом в предварительном порядке, так сказать, неофициально, без стенограммы и протокола, иногда обсуждались важнейшие, наиболее сложные вопросы повестки дня. Поэтому бывали случаи, когда заседание начиналось не в одиннадцать ноль-ноль, а с запозданием на пятнадцать-двадцать минут. Разумеется, в заседаниях принимали участие кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК, но они собирались уже непосредственно в продолговатом зале, за длинным столом, где за каждым негласно было закреплено постоянное место[447].

Другим важным местом был зал официальных делегаций в аэропорту во время прилетов и отлетов первого лица государства.

Процедура проводов и встреч Генерального секретаря ЦК КПСС сложилась давно. <…> В аэропорту каждый раз собирались не только члены Политбюро, но и кандидаты, секретари ЦК КПСС. <…> Обычно о дне и часе проводов накануне оповещал общий отдел. Съезжались, как правило, порознь минут за 20–30 до намеченного срока. И там, в холле небольшого правительственного аэропорта «Внуково-2», начиналась интенсивная работа… Шел очень активный обмен мнениями, здесь же договаривались, как решать те или иные вопросы, требовавшие взаимодействия нескольких членов ПБ. <…> На следующий день в газетах обязательно появлялась официальная фотография проводов. Знаю, что эту фотографию с большим вниманием изучали многие люди не только у нас в стране, но и за рубежом: по тому, как выстраивались вокруг Генсека члены Политбюро, пытались определить расстановку сил в политическом руководстве. Это тоже давняя традиция[448].

Замзав Отделом соцстран Георгий Шахназаров рассказывает о более раннем периоде встреч во Внуково-2:

Встреча проходила так, словно генеральный вернулся из космического полета или мы с ним не виделись два десятка лет. Выстраивалась длинная шеренга, сойдя с трапа, он троекратно обнимал и лобызал каждого. Затем шли в просторный холл аэропорта, где подавали чай и кофе со сладостями. Генсек подробно посвящал соратников в содержание своего разговора с союзными лидерами (социалистических стран. — Н. М.). Иногда там же давались поручения помощникам или работникам отдела (соцстран. — Н. М.), но чаще чаепитие сводилось к безусловному одобрению сделанной генеральным титанической работы, похвалам его проницательности и умению тактично направлять развитие социалистического содружества. Покончив с этой темой, переходили к внутренним делам. Соратники ставили лидера в известность о событиях, происшедших в стране за время его отсутствия. Разумеется, он и в поездках получал информацию, но только крайне неотложную. Договаривались, на что обратить внимание, что обсудить на очередном заседании Политбюро. Затем генеральный, сердечно попрощавшись с каждым из присутствующих, уезжал, за ним в соответствии с рангом покидали аэропорт соратники. Но разъезд имел свою «нагрузку». Люди, принадлежавшие к разным отсекам власти, использовали эту мимолетную встречу, чтобы напомнить о себе друг другу, о чем-то условиться или просто отметиться в своей принадлежности к тому, что можно было назвать политическим ядром партии и государства[449].

Еще одним форматом неформальной коммуникации, имевшим большое значение, была комната президиума в период съездов и пленумов ЦК КПСС. В ней члены Политбюро и секретари ЦК обсуждали ход мероприятия и оперативно решали многие вопросы — не только касающиеся того, кого пускать или не пускать на трибуну (из самовыдвиженцев), но и кого выдвигать в ЦК и другие руководящие органы.

Многие вопросы, в основном в 1950–1960-е годы, согласовывались во время многочисленных в тот период охот и последующих застолий[450]. Однако Брежнев постепенно заменил коллективные охоты на индивидуальные, куда приглашал одного-двух-трех человек. Аналогичным образом он приглашал к себе небольшие группы членов Политбюро (равно как и других высших чиновников) во время нахождения на отдыхе в Крыму.

Первое лицо и контроль над неформальными коммуникациями

Все эти формы коммуникации, будучи «неформальными», не протоколируемыми, находились под личным контролем Генерального (Первого) секретаря или, в случае его отсутствия, проходили в присутствии неформального «второго» (Суслова) и «третьего» (Кириленко) секретарей.

Если оставить в стороне неизбежный формат Ореховой комнаты, комнаты президиума и зала прилета официальных делегаций, наиболее распространенный метод неформальной коммуникации между руководителями страны существенно менялся от Хрущева до Черненко и находился в зависимости от характера и состояния здоровья первого лица.

При Хрущеве очевидным образом доминировал формат полузакрытых, но публичных мероприятий — приемы, на которых Первый секретарь был так или иначе доступен даже для рядовых участников мероприятия; охота; совместные поездки по стране или за границу; курортные посиделки, собиравшие вместе нескольких членов Президиума и региональных руководителей; коллективное празднование дней рождений и даже свадьбы[451].

При раннем Брежневе (до начала его болезни в первой половине 1970-х годов) основным форматом становятся телефонные переговоры и личная коммуникация первого лица с одним из сподвижников в своем рабочем кабинете[452]. Вводится и новая традиция — прием групп региональных руководителей, приехавших на пленумы и съезды партии. По мере ухудшения состояния здоровья Брежнева прежние форматы общения сокращались и в результате к концу 1970-х были заменены новым — созданием постоянного канала неформальной связи: «все кому нужно» — Черненко — Брежнев[453]. Из лиц, облеченных властью, лишь Черненко обладал постоянным доступом к Брежневу. Все остальные, включая членов Политбюро, фактически были вынуждены коммуницировать с первым лицом через него, а между собой только в официальной обстановке (заседание Политбюро, Секретариата, президиумы съездов и упомянутые выше полуофициальные площадки).

Михаил Горбачев так описывал роль Черненко, который непрерывно помогал Брежневу даже на заседаниях Политбюро:

Соседство с Константином Устиновичем (за столом заседаний Политбюро. — Н. М.) также создавало определенные неудобства. Он постоянно вскакивал с места, подбегал к Леониду Ильичу и начинал быстро перебирать бумаги:

— Это мы уже решили… Это вам надо зачитать сейчас… А это мы сняли с обсуждения…[454]

Самостоятельно организовать неформальную встречу представители первого политического эшелона были не вправе, хотя до 1965 года походы в гости членов Президиума ЦК, не говоря уже о чиновниках меньшего ранга, были нормой. Тот факт, что подобные «гостевания» привели к отставке Хрущева, поскольку использовались для подготовки заговора и убеждения несогласных, послужил хорошим уроком для Брежнева, который, по всей видимости, ввел негласный запрет на подобные мероприятия. Михаил Горбачев, попавший в Москву в качестве секретаря ЦК в 1978 году, приводит в своих воспоминаниях примечательный эпизод, когда он позвал в гости своего патрона Юрия Андропова, с которым они столь замечательно жарили шашлыки в Пятигорске, и услышал в ответ сухое: «Сейчас, Михаил, я должен отказаться от приглашения»[455]. Затем Андропов обосновал свой отказ боязнью «пересудов». И действительно, другие мемуары и интервью не содержат свидетельств ни об одном неофициальном визите друг к другу представителей первого эшелона номенклатуры брежневского периода в течение 1970-х — начале 1980-х годов. Даже на отдыхе в брежневский период руководители партии и страны старались дистанцироваться друг от друга, несмотря на то что отдыхали, как и прежде, в одних и тех же санаториях и примерно в одно и то же время. Нами Микоян в своих воспоминаниях приводит примечательный эпизод, когда на курорте ее свекор Анастас Микоян в конце 1960-х годов «из деликатности» специально перенес привычное ему время купания в бассейне, когда узнал, что им в этот час намерен пользоваться приехавший позже премьер страны Алексей Косыгин. За несколько недель хорошо знакомые и симпатизирующие друг другу руководители страны лишь несколько раз позволили себе прогуляться с беседой по дорожкам парка, и еще один раз Косыгин согласился зайти к ним в гости и распить бутылку[456].

Тем не менее в состоянии фактического отсутствия политического лидера необходимо было реально определять следующие шаги во внутренней и внешней политике. В результате в верхнем эшелоне власти сформировались несколько групп влияния. Наиболее крупной из них, сложившейся в конце 1970-х годов, стала группа министра иностранных дел Андрея Громыко, министра обороны Дмитрия Устинова и председателя КГБ Юрия Андропова, которые, как замечает бывший секретарь ЦК КПСС по оборонным вопросам Яков Рябов, пользовались наибольшим расположением Константина Черненко. Эту группу в свою очередь уравновешивал главный партийный идеолог и фактический второй секретарь ЦК КПСС Михаил Суслов, имевший значительное влияние как в кадровых, так и в административных вопросах[457]. Устинов, по словам его помощника, довольно четко описывал такой порядок вещей метафорой о «знамени», которым выступает Брежнев, то есть о символической фигуре, от имени которой возможно проводить всю необходимую политику и которого ни в коем случае не стоит менять[458].

Неформальная коммуникация как залог устойчивости системы

В целом советская политическая система была весьма устойчива, административно сравнительно эффективна и слабо коррумпирована — если, разумеется, брать для сравнения тогдашний уровень коррупции в странах с сопоставимым с СССР уровнем социального и культурного развития на периферии Европы (Турция, Италия, Греция). Наличие жесткой иерархии в центральном партийном и государственном аппарате, четкое разделение сфер ответственности между чиновниками сочетались с наличием множества формальных и неформальных механизмов согласования интересов при принятии решений. В этом отношении шутка чиновников со Старой площади, где размещался комплекс зданий аппарата ЦК КПСС, что в СССР политика не многопартийная, но многоподъездная (в каждом «подъезде», а точнее отдельном здании, «сидел» свой отдел аппарата ЦК КПСС), как нельзя лучше описывала ситуацию. Если в США лоббисты тех или иных интересов занимали места конгрессменов или постоянно находились в коридорах законодательной власти, то в СССР они были инструкторами аппарата ЦК КПСС или назывались парторгами министерств.

Эта система помогала преодолевать многие недостатки советской экономики и политики, но, разумеется, не могла решить ее коренных проблем — недостаточной эффективности, низкого уровня производительности и производственной культуры, которые базировались на почти полной невозможности проявить частную инициативу, а также крайне неудачной ценовой политике[459]. Тем не менее имеет смысл согласиться со Стивеном Коткином в том, что эта система в целом обеспечивала жизнеспособность советской политической модели[460].

Однако сделанные в этом разделе утверждения о наличии в партаппарате площадок для коммуникации и нахождения компромиссов, равно как и о жизнеспособности модели в целом, не отменяют реалий, в которых существовала советская экономика в целом и каждый ее агент в частности. Она была полна непрерывных конфликтов как по вертикальной, так и по горизонтальной линии коммуникации. И жизнеспособность не подразумевала реализации главного номинального экономического достоинства систем — ее плановости и тем более чаемой «планомерности» (то есть систематического и ритмичного исполнения запланированного).

НЕСПОСОБНОСТЬ ПЛАНОВОЙ ЭКОНОМИКИ ДОСТИГАТЬ НАМЕЧЕННЫХ ЦЕЛЕЙ