«Идеологические жрецы»
Идейные противники реформирования и прогрессизма, сторонники возвращения к жесткому государственному регулированию в основном принадлежали к той части идеологической обслуги правящего режима, которых нам кажется правильным описывать термином «идеологические жрецы».
Под этим термином мы понимаем ту категорию пропагандистов, партийных чиновников, журналистов, сотрудников партийных образовательных, припартийных исследовательских, а также учебных и академических учреждений, которые занимались воспроизводством и обоснованием действующей идеологической модели.
В этом отношении они оказывали влияние на часть политикума, не имеющего прямого отношения к управлению экономикой. Прежде их советы и мнения интересовали управленцев широкого профиля (например, секретарей обкомов, сотрудников орготделов, идеологических и общих отделов партийного аппарата) и широкий круг идеологических работников (включая журналистов). Многие из этих людей имели право голоса в коллективных решениях по политически важным экономическим и социальным вопросам, будучи членами бюро всех уровней партийной иерархии от райкомов до Политбюро.
В СССР существовала целая группа псевдонаучных «марксистских» дисциплин (научный коммунизм, марксистско-ленинская философия, политическая экономия, история КПСС, исторический материализм, научный атеизм), преподававшаяся в вузах. Их «теория» разрабатывалась в специальных припартийных научных и образовательных учреждениях, прежде всего в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и АОН при ЦК КПСС, а также в МГУ и ЛГУ.
Часть преподавателей этих дисциплин и ученых, занятых в процессе их обслуживания (проведение исследований, написание учебников и статей), после 1991 года доказывали, что на самом деле под видом этих предметов скрывались вполне обычные — философия, история, социология, антропология и так далее. И что под видом преподавания идеологических доктрин студентов «знакомили с альтернативной точкой зрения», «открывали глаза», «учили думать».
Действительно, в более поздних (с конца 1960-х годов) книгах, изданных в рамках этих дисциплин, можно найти много заимствований из академической науки. Часть этих изданий имеет некоторую научную значимость (помимо того, что является источником по изучению соответствующего специфического дискурса) и по сей день.
Однако это не исключает того, что все эти тексты были написаны и преподавались в рамках тоталитарной идеологической модели, сводящейся к беспрерывным отсылкам к «классикам марксизма-ленинизма», подвергались жесткой цензуре и самоцензуре, в них, как правило, отсутствовала общепризнанная научная методология.
А главное, подавляющее большинство их авторов и тем более преподававших по ним лекторов, особенно в 1950–1960-е годы, никогда не ставили своей целью «вырваться за пределы» и познакомить студентов с «настоящей наукой». Для того чтобы стать «идеологическим жрецом», надо было прежде всего закрывать глаза на экономическую и социальную реальность или встраивать ее в готовые идеологические схемы, которые они уже освоили[993]. Подобная позиция, развившаяся в сталинский период, сводила сложные явления к простым схемам и системе ссылок на «классиков марксизма-ленинизма», которыми надо было научиться оперировать для успешной карьеры в среде политической обслуги[994].
Арон Каценелинбойген вспоминает, как в начале 1970-х годов попытался (выполняя распоряжение ЦК КПСС) в течение семестра обучить группу преподавателей экономического факультета МГУ среднего возраста математическим методам. Собственно, к математике они так и не перешли, оставшись на стадии анализирования новых подходов к понятиям цены и стоимости:
У слушателей возникал ступор: не могут потребительные стоимости, т. е. полезность вещей, сравниваться между собой. Вы, говорили они, протаскиваете буржуазную теорию субъективной предельной полезности. И точка. Ценность благ может сравниваться только через затраты труда на их изготовление. Эти исходные положения написаны на первых страницах «Капитала». Вторая аксиома об ограниченности ресурсов в каждый данный момент также встретила категорическое возражение. Слушатели заявили, что мой подход статический, а не динамический. Ведь в динамике, с техническим прогрессом, утверждали они, количество ресурсов меняется. Я им возражал примерно так: если мы чего-то хотим, это не означает, что мы можем этого сразу достичь[995].
В ограниченности восприятия мира, отвержении реальности, использовании (творческом) шаблонов была своя рациональная линия. Последователя такой интеллектуальной стратегии ждала устойчивая карьера, не подверженная почти никаким политическим опасностям. Она даже могла вынести его в первый круг обслуги высшей власти, например в число сотрудников идеологических отделов аппарата ЦК КПСС или в профессора АОН при ЦК КПСС. Однако тысячи «идеологических жрецов» оставались на более низких административных позициях (от преподавателей истории КПСС в областных педагогических вузах до членов редакций партийных изданий) и не бедствовали.
Каценелинбойген, рассказывая о 1960-х годах, описывает возможные опции для ученого, который мог стать «жрецом» средней степени успешности:
Я мог защитить докторскую диссертацию, стать заведующим лабораторией экономики в каком-нибудь отраслевом научно-исследовательском институте, получить по совместительству профессуру в каком-нибудь заочном институте и зарабатывать свои 650–750 рублей в месяц. Кроме того, я мог еще читать разовые лекции; пользуясь дружескими отношениями с работниками некоторых редакций, публиковать брошюры типа «Что дала советская власть молодежи» и выгонять свою тысячу рублей в месяц[996].
При средней зарплате примерно в 93 рубля в месяц (на 1965 год) это были огромные деньги.
Впрочем, о монолитности среды «идеологических жрецов» говорить не приходится. Различные группировки «жрецов» по-разному воспринимали и оттенки господствующей идеологии, и партийные «установочные решения», которые должны были обслуживать. Более того, они нередко имели свои мнения по их поводу. Различия во мнениях и «внутривидовая борьба» в корпорации «жрецов», вызванная необходимостью пробиться к ограниченным ресурсам (институтские и кафедральные ставки, гонорары за публикации в СМИ и книги, кандидатские и докторские степени[997]), приводили к оформлению конкурирующих кланов и формированию «научных школ»[998].
Так возникали два феномена, слабо, но связанные с текущей экономической политикой Политбюро и Совета министров СССР. С одной стороны, вся пропагандистская и образовательная машина «идеологических жрецов» продолжала создавать мифологическую картину «научной обоснованности» и «плановости» советской экономики, указывая только на некоторые изменения, связанные с переменой курса правящей партии. «Жрецы» доминировали в экономическом образовании и активно были представлены в СМИ. С другой стороны, разные группировки «идеологических жрецов» пытались уличить конкурентов в неверной интерпретации базовых положений доминирующего марксистского учения (в его ленинской интерпретации), чтобы выбить их с занятых карьерных позиций и перехватить их место. Разумеется, при этом они сражались и с реальными учеными по тем же основаниям.
Илья Иослович, работавший как математик и экономист в различных ведомственных экономических институтах, оставил в мемуарах яркое описание одной подобной истории:
В это время [1974 год] произошла еще одна замечательная история с докторской защитой. Мой приятель по НИЭИ Госплана, Боря Седелев (на начало 2000-х — заведующий лабораторией в Институте системного анализа РАН. — Н. М.), защищал диссертацию в Институте им. Плеханова. Речь там, в общем, шла о статистике, о параметрах распределения запаздываний в экономических процессах. Его поддерживал председатель научного совета В. В. Коссов, который потом при Ельцине стал зам. министра экономики (упоминавшийся выше как один из руководителей информационной системы Госплана в 1970–1980-е годы. — Н. М.). Резко возражали местные ретрограды во главе с профессором [Борисом] Смеховым, отцом известного актера Театра на Таганке.
Одним из оппонентов был Кирилл Багриновский, профессор из Новосибирска[999]. Наверно, с ним, как водится, была договоренность. Однако он не только прислал отрицательный отзыв, но и не приехал на защиту. Это уже был поступок так себе, ведь защиту в такой ситуации полагалось отменять. Ретрограды торжествовали. Однако не тут-то было. К моему восторгу, Коссов применил тактику, описанную в романе Мериме «Хроника времен Карла IX». Там буйные солдаты велят случайным встречным монахам окрестить цыпленка карпом, чтобы его можно было съесть в постный день. Коссов огласил спорный отзыв.
Там было сказано: «Таким образом, вызывает сомнение возможность присуждения степени доктора экономических наук. Возможно, следовало бы рассмотреть вопрос о присуждении степени доктора технических наук…»
Всем было известно, что это просто форма вежливости: совет не мог присуждать степень доктора технических наук. Коссов сказал: «Этот отзыв не является отрицательным. У оппонента есть сомнения. Для того и существует научный совет, чтобы рассматривать сомнения». Ретрограды громко возопили.
Коссов добавил: «А если у вас есть сомнения, то мы можем проголосовать по этому поводу». У него в совете было явное большинство. Защита успешно состоялась. В последней попытке Смехов спросил Борю: «Почему вы применяете к советской экономике зарубежные методы?» На это Боря достойно ответил: «Я применяю свои собственные методы, то есть наши, советские»[1000].
Для понимания нравов мы приведем и мнение сотрудничавшего со Смеховым[1001] Якова Уринсона, который, наоборот, оценивает его как «выдающегося экономиста», сразу занявшего «сторону математиков» в споре с деятелями традиционной экономики[1002]. О том же говорит некролог Борису Смехову в «Российской газете», подписанный видными либеральными экономистами: Яковом Уринсоном, Евгением Ясиным, Абелом Аганбегяном, Олегом Проценко и председательствующим на той защите Владимиром Коссовым:
Борис Моисеевич Смехов изучал реальную экономику, а не ее отображение в официальной статистике и партийно-правительственных решениях. Не случайно он пользовался большим авторитетом серьезных ученых и экономистов-практиков[1003].
То есть в данном примере описано типичное выяснение отношений в научной сфере СССР, где группировки манипулируют своим научным и организационным капиталом для продвижения своих единомышленников и блокирования увеличения капитала оппонентов. Но делается это, как правило, в «интеллигентных» и «культурных» формах и по процедурам, хотя стороннему наблюдателю иезуитский характер использования научных форматов вполне очевиден.
Как говорилось выше, каждая группировка была заинтересована во влиятельных патронах в партийной или как минимум государственной сфере, которые служили бы им политической крышей (а также источником информации, лоббистом в предоставлении льгот). За покровительство они расплачивались не только верной службой и идейной солидарностью, но и включением «крыши» в состав авторов учебников. Поскольку те издавались и переиздавались массовыми тиражами, это обеспечивало дополнительные и весьма серьезные доходы всем их авторам и «авторам»[1004].
Впрочем, конфликты между «группами» и отдельными персоналиями в них нередко носили острый и личный характер[1005]. Один из экономистов-практиков вспоминал о личной встрече двух хорошо ему знакомых. Они были постоянными оппонентами в вопросе о показателях эффективности капитальных вложений:
На одной из конференций в Государственном комитете по науке и технике, на которой я присутствовал, Л. А. Вааг с Д. П. Андриановым после резкой словесной перепалки, затеянной, конечно, Дмитрием Прокофьевичем, чуть было не снялись драться. Хорошо, что между ними оказался зампред комитета академик В. А. Трапезников, разведший весьма пожилых петухов в стороны[1006].
Декан факультета МЭИ Леонид Вааг был одним из многих «отцов» экономической реформы 1965 года[1007]. Вместе со своим соавтором, будущим академиком Дмитрием Львовым, настаивал, что для оценки эффективности надо оценивать показатель чистой прибыли. Заведующий кафедрой 5-го (экономического) факультета МАИ Дмитрий Андрианов считал, что для этого надо использовать показатель рентабельности. Этого было достаточно для столкновения[1008].
О реформаторских группах («товарниках») мы говорили выше, в этом разделе мы поговорим о наиболее влиятельных антиреформаторских группах — «антитоварниках», которых в некоторых публикациях именовали также «планомерниками» (от «планирования мер», «планомерного развития» или просто планирования)[1009]. Например, Воейков, писавший апологетический текст о Кронроде, под «антитоварниками» имеет в виду кафедру политической экономии под руководством Николая Цаголова в МГУ и кафедру экономических наук под руководством Ивана Кузьминова в АОН при ЦК КПСС[1010].
Николай Цаголов как лидер «антитоварников» в 1960-х годах
Первые зафиксированные дискуссии между «товарниками» и «антитоварниками» (планомерниками) относятся ко второй половине 1950-х годов[1011]. В начале 1960-х годов они проходили, например, в формате публикаций в журнале «Коммунист», экономический отдел которого возглавил выпускник экономического факультета МГУ Лев Вознесенский — племянник репрессированного главы Госплана СССР позднесталинского периода Николая Вознесенского и сын министра образования РСФСР, также расстрелянного по «ленинградскому делу»[1012]. Он сам прошел сталинские лагеря и после «Коммуниста» и длительной работы в аппарате ЦК КПСС и ведущим экономической передачи на Центральном телевидении закончил свою карьеру на должности главы информационного отдела Совмина СССР периода Николая Рыжкова. Лев Вознесенский был умеренным прогрессистом. В то же время его наследственная принадлежность к сталинской экономической элите явно делала его «своим» для многих «антитоварников»[1013].
Лидером «антитоварников» на тот момент был заведующий кафедрой политической экономии экономического факультета МГУ (1957–1985), бывший ученый секретарь Института экономических исследований Госплана СССР (1932–1937) Николай Цаголов, руководивший довольно значительной научной школой[1014]. Как многие «идеологические жрецы», он был прямым наследником духовного сословия дореволюционной России. Его отец был священником, который еще до революции переквалифицировался в юристы и окончил юрфак Московского университета. А, например, бывший глава той же кафедры (1943–1948) Константин Островитянов был просто сыном деревенского священника, и его первым местом учебы после школы была Тамбовская семинария. Так что Цаголов, как и многие другие «жрецы», унаследовал от старших родственников любовь к общей риторике и начетническому использованию «авторитетных источников»[1015].
Экономист Станислав Меньшиков, преподававший на кафедре Цаголова экономику капиталистических стран, описывает взгляды заведующего так:
Что касается его концепции социализма, то, согласно ее исходному положению, экономические преимущества этой системы могут быть реализованы только в условиях всеобщей планомерности, т. е. при централизованном планировании, некоторой самостоятельности предприятий и ограниченном использовании рыночных рычагов[1016]. Согласно этой концепции, планомерность возникала и даже прогрессировала при капитализме, проявляясь в планировании на уровне крупных концернов, отраслевых объединений и государственном регулировании. Цаголов был прав, полагая, что отсутствие централизованной планомерности поведет к перерождению так называемого рыночного социализма в капитализм[1017].
В изложении Льва Вознесенского ключевая идея Цаголова выглядит следующим образом:
Хотя Цаголов был противником, он был антитоварником, причем жестким… мы в «Коммунисте» опубликовали в порядке полемики его статью. Хотя это противоречило позиции экономического отдела «Коммуниста»… который стоял на проблеме товарного хозяйства социалистического рынка. <…> Смысл был такой, что если Маркс исходил из товара, причем рассматривал общественную сущность товара, то в наших условиях необходимо в основу положить планомерность. Это уже отход от методологии научной. Если мы говорим о сопоставлении и противопоставлении, то здесь уже возникает неверный уход, отрыв от исходного пункта. Исходный пункт он выдвинул ложный. Планомерность — могло быть некое явление в экономической жизни общества, но это не исходный пункт этого общественного явления, экономики вообще[1018].
Современный историк экономики Дмитрий Фомин в рецензии на книгу, посвященную памяти Цаголова, пишет:
Помимо идеологической зашоренности и обильного цитирования партийной марксистской литературы (в отдельных произведениях это цитирование доходит до 20–30 % текста), у всех работ Цаголова есть еще одна чрезвычайно непривлекательная черта — это полное отсутствие показателей и фактов экономической жизни. «Экономика без цифр» есть яркое свидетельство оторванности автора от реальности, виртуальности и надуманности его творчества. Не случайно, что один из авторов книги о Цаголове, Гавриил Попов называет политэкономическое наследие Цаголова «новым вариантом утопического социализма», при котором «логичность абстракции Цаголова достигнута переходом в нечто придуманное, то есть в сферу утопии»[1019].
Очевидно, что феноменальная карьера Цаголова не могла состояться без прямого покровительства Михаила Суслова. Цаголов занял в 1957 году идеологическую кафедру в МГУ, имея в биографии такой «негативный факт», как проживающего в США двоюродного брата, которому он, видимо, был в свое время обязан переездом в Москву и первой заметной должностью.
Двоюродный брат Николая Цаголова, Афанасий Цаголов, до войны был профессором Московского планово-экономического института. Заметный экономист, во время войны он был эвакуирован с семьей на Северный Кавказ, где попал в оккупацию и перешел на сторону немцев. Был членом власовского Комитета освобождения народов России, затем состоял в Союзе борьбы за свободу России. Скончался в Нью-Йорке в 1962 году[1020].
Не исключено, впрочем, что семья Цаголовых была тесно связана с КГБ или другими советскими спецслужбами, — на это намекает автор критической рецензии на их биографическую книгу, — и именно поэтому Афанасий Цаголов, будучи заметной фигурой в эмиграции, не утопил карьеру своего московского кузена[1021].
На позиции заведующего кафедрой Николай Цаголов стал одним из основных политэкономистов страны, не имея фактически реальных научных работ. Несмотря на прямое оппонировании «косыгинским реформам» и сибаритский образ жизни, он сохранял свою позицию до 1985 года[1022]. Он демонстрировал два пригодных для такой должности качества — блестящую лекторскую манеру, буквально воспетую в мемуарах его учеником и «товарником» Степаном Ситаряном, и толерантное отношение к ученикам, которых он стремился наставлять, поправлять, но не препятствовал их научным и идейным поискам[1023].
После фактического прекращения реформы в 1970 году от дискуссий между «товарниками» и «антитоварниками» дело перешло к прямым военным действиям. Цаголов успешно разгромил Институт экономики АН СССР, опираясь на поддержку Отдела науки ЦК КПСС. Он заранее, как свидетельствуют его биографы,
начал с выдвижения на важные посты в идеологических отделах, в отделах науки и вузов в московском горкоме партии, в Министерстве высшего образования, в ЦК КПСС работников, близких ему по взглядам или просто из своей школы. Ориентируясь в аппаратных играх, Цаголов «выходил» и на вновь назначенных руководителей. Он понимал, что им нужно немедленно о себе заявить… Материалы с цаголовской критикой и цаголовскими предложениями оказывались очень кстати… В отделе науки ЦК КПСС создали новый сектор — сектор экономической науки. Его руководителем стал профессор П. А. Скипетров, близкий по взглядам Цаголову. Сектор должен был «обозначить» себя… Все было оформлено как подготовка постановления ЦК КПСС о работе Института экономики[1024].
Однако сам Цаголов и тем более его ученики (многие из которых в отличие от патрона придерживались умеренно реформистских убеждений) не были самыми радикальными «антитоварниками», во всяком случае среди политэкономистов. С точки зрения Вячеслава Дорофеева, преподавателя и парторга кафедры политэкономии Высшей партийной школы в 1969–1978 годах (которую возглавлял Генрих Козлов),
Цаголов позволял себе больше вольностей… в сторону более рыночных [отношений]. А Высшая партийная школа делала упор на использование товарно-денежных отношений в ведении планового хозяйства[1025].
Кафедра в ВПШ боролась с кафедрой в МГУ за право издания учебника по политэкономии для вузов и была рада победе, когда Энох Брегель, автор популярного учебника по политэкономии капитализма с цаголовской кафедры, уехал в 1973 году в Израиль и тем самым обеспечил им неожиданный выигрыш[1026].
Биография Брегеля и судьба его ближайших родственников известны довольно подробно. Он родился в 1903 году в Иркутске, оба его деда-еврея были купцами, причем дед по матери принадлежал к первой гильдии. Его отец (врач с дипломом Томского университета, владелец собственной клиники, имевший чин надворного советника) и мать (окончившая гимназию, видная представительница сионистского движения Сибири) были первым в семье поколением еврейской интеллигенции. Сам Энох Брегель (названный в честь деда по отцовской линии), получив отличное образование (Иркутская гимназия, потом Томский и Московский университеты), жил в Москве с 1925 года, когда туда из ставшего опасным Иркутска перебрался весь их семейный клан. Его сын Юрий, студент МГУ, был арестован в послевоенные годы за политические убеждения и отбыл срок в лагерях. Затем он стал известным тюркологом и в этом качестве эмигрировал вместе с родителями, чтобы в 1979 году стать профессором в Блумингтоне (Индиана). Энох Брегель, кстати, по утверждению биографов, был сразу после эмиграции советником премьер-министра Израиля[1027].
Для нашей темы интересно, что Брегель в 1933 году был соавтором по нескольким книгам о вопросах кредитования на Западе с Афанасием Цаголовым — упомянутым выше кузеном Николая Цаголова и будущим коллаборационистом[1028]. Оставшись без соавтора, Брегель продолжал публиковаться по той же теме до начала 1960-х годов[1029], а также был постоянным автором и автором-составителем сборников по данной тематике. По всей видимости, в 1940–1960-е годы он был одним из лучших специалистов по экономике капитализма в СССР, если не самым лучшим. И только во второй половине 1960-х он перешел к идеологически значимым сочинениям (например, «Буржуазные мифы и советская действительность (критика буржуазных оценок экономической реформы в СССР)»[1030]), включая не раз переиздававшуюся «Политическую экономию капитализма»[1031]. Брегеля, как человека, повлиявшего на формирование его (прорыночных) взглядов, выделял среди других преподавателей Московского финансового института советский премьер Валентин Павлов, учившийся у него в середине 1960-х[1032].
Биография Брегеля и место, которое он занимал возле Цаголовых (похоже, что он был их постоянным ghost writer), косвенно подтверждают версию, что «антитоварником» Николай Цаголов был скорее из конъюнктурных соображений, а не из-за искренней веры в эффективность плановой экономики.
По иронии судьбы (или, наоборот, в силу определенных трендов социального развития) основной творческий конкурент Брегеля, Генрих Абрамович Козлов, имел во многом схожую биографию, хотя и добился больших успехов. Он родился в 1901 году в Вильно в еврейской семье «торгового служащего», окончил гимназию в Орле, параллельно участвовал в деятельности «подпольной группы социалистической молодежи» (по всей видимости, под этим термином скрывались «бундовцы»). Затем он примкнул к большевикам, был комиссаром у кавалеристов, дорос до поста второго секретаря комсомола Белоруссии и оказался в Москве в Институте красной профессуры. Но на самом деле нормального образования он не получил, потому что Институт красной профессуры не был полноценным учебным заведением, а занимался повышением уровня образования полуграмотных функционеров, чтобы они могли занимать более высокие должности. Выпускник гимназии Козлов, впрочем, был вполне грамотным, так что в дальнейшем он сочетал преподавательскую работу (а преподавал он исключительно политэкономию) с должностями в идеологических и партийных структурах — например, был членом правления Госбанка СССР и ответственным контролером Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б) в 1930-е годы. В итоге уже в 1946 году он возглавил кафедру в Высшей партийной школе и занимал этот пост до 1978-го, пережив антисемитскую чистку конца 1940-х и став членом-корреспондентом АН СССР по отделению экономики в 1968 году.
Если Брегель был специалистом по деньгам капиталистического мира, то Козлов был специалистом по деньгам мира социалистического[1033]. Причем не только теоретиком, но и практиком — во всяком случае, кроме членства в правлении Госбанка СССР, он принимал участие в разработке денежной реформы 1948 года[1034]. Как членкор и главный партийный политэкономист, он занимал множество титульных должностей в академической и издательской сферах (например, был членом редколлегии «Вопросов экономики»). Насколько можно судить по отзывам его ближайшего ученика и коллеги, Козлов до конца жизни был сторонником сталинской модели ценообразования (планового снижения цен на государственные товары) и считал своих коллег, работавших даже в Академии общественных наук, людьми, занятыми «научным онанизмом», поскольку они уделяли недостаточно внимания практическому обучению функционеров, так, как это делала ВПШ[1035].
Подробности биографий Цаголова, Брегеля и Козлова важны нам потому, что споры в среде советских политэкономистов и академических экономистов, при всей их важности для экономической политики в целом, были во многом спорами «в семейном кругу». Точнее, в кругу представителей сталинской экономической элиты и ее советников, доживших до Брежнева, воспитавших своих детей экономистами и пропустивших их через экономический факультет МГУ. Значительная часть этих людей происходили из еврейских семей или были представителями народов Кавказа.
Например, один из основных проводников «косыгинской реформы», член коллегии Госплана СССР и член-корреспондент АН СССР (с 1976 года) Александр Анчишкин (1933–1987) был сыном парторга Института экономики АН СССР (уже упоминавшегося выше) и выпускницы Института красной профессуры, еврейки по происхождению. Он окончил экономфак МГУ в 1956-м и сам преподавал там в 1970–1980-е годы, то есть непосредственно сотрудничал с теми же Козловым (по отделению АН СССР), Цаголовым и его учениками (по МГУ).
У другого видного прогрессистского теоретика — Леонида Абалкина — отец (сын Управляющего земским отделом[1036]) служил в дивизии Чапаева, потом был инспектором РККА и лишь после войны стал «просто» бухгалтером в Министерстве сельского хозяйства[1037]. А вот его дядя (по отцу) Николай сразу после войны окончил АОН при ЦК КПСС. Вскоре он стал заведующим отделом литературы и искусств и «многолетним заместителем главного редактора» газеты «Правда»[1038]. Сам Леонид Абалкин в 1966–1969 годах — заведующий кафедрой политэкономии в Плехановском институте и типичный «идеологический жрец»-«планомерник» (автор брошюр с весьма общими рассуждениями[1039]), был также секретарем парткома своего вуза[1040]. Он был автором теории о «хозяйственном механизме» советской экономики, который существует в СССР и стержнем которого якобы являются «организационно-экономические отношения», включающие «элементы, расположенные на стыке производственных отношений как с производительными силами, так и с надстройкой»[1041]. Понятно, что в такие формулировки можно было вложить любой смысл, соответствующий текущему политическому моменту и требованиям очередного заказчика.
Не очень понятно, каким образом Абалкин попал в советники Косыгина (о чем будет сказано дальше) и вообще приобрел авторитет в «верхах» (возможно, вследствие готовности заниматься актуальной экономической публицистикой), тем не менее его карьера в качестве советника политиков по экономическим вопросам сложилась. В 1976 году Абалкин пришел в АОН на должность заместителя заведующего кафедрой, а в 1978-м (не без усилий нового ректора АОН — Вадима Медведева) сменил Козлова на посту заведующего кафедрой политэкономии в АОН (которая поглотила ВПШ). Там он проработал 8 лет до назначения директором Института экономики АН СССР, ознаменовав свою работу 350-страничным томом «Диалектика социалистической экономики». А вот занимающийся более конкретными исследованиями Абел Аганбегян для позиции «идеологического жреца» не подошел. Попытка Вадима Медведева пригласить его на пост заведующего кафедрой в АОН при ЦК КПСС не удалась[1042].
В целом мы видим, что во многом дискуссии между консервативными «идеологическими жрецами» и прогрессистскими научными специалистами носили характер конфликта между людьми с весьма схожим бэкграундом. Возможно, это позволяло тому же Суслову и другим высокопоставленным партийным чиновникам, отвечающим за идеологическую сферу, быть уверенными, что «жрецы» не допустят «ереси». Гордые своей причастностью к партийной власти (и к сопутствующим привилегиям), они внимательно наблюдали за полезными для строительства социализма «соплеменниками» (еще один термин из неофициального партийно-административного лексикона этого периода) и не допускали их консолидации по принципиальным вопросам.
Подобный контроль был важен, поскольку реальная экономическая политика, с одной стороны, очень слабо коррелировала с установками «идеологических жрецов», зато активно питалась наработками академических и ведомственных экономистов. Например, Кушлин, работавший и в Отделе плановых и финансовых органов ЦК КПСС, и в АОН при ЦК КПСС, однозначно утверждает, что в своей деятельности отдел опирался прежде всего на мнение специалистов трех ведомственных институтов Госплана[1043].
С другой стороны, эта политика нуждалась в верном по тону оформлении для презентации «партийно-хозяйственному активу» (то есть элите) и активной части группы поддержки режима (низовым функционерам и активистам, военным). Здесь должны были трудиться не специалисты-экономисты, но опытные спичрайтеры, умеющие найти баланс и ввести неприятные для кого-то идеи и действия в приемлемую словесную оболочку. Тут на сцену выходили и право голоса получали люди, возможно критически относящиеся к предложенной политике, но важные с точки зрения внутреннего рецензирования и оппонирования.
И, наконец, проводимая политика нуждалась не только в идеологическом оправдании и пропагандистских кампаниях. Необходима была подготовка кадров, могущих ее проводить. Нужно было и фундаментально втолковать основные ее положения определенным профессиональным и даже отдельным социальным группам. Этим занималась образовательная система, курируемая Министерством высшего и среднего специального образования, а также системы партийного образования и партийной учебы. Эти три смежные (но раздельные) сферы, в которых доминировали «идеологические жрецы», курировали три разных отдела аппарата ЦК КПСС.
Сергей Трапезников и Отдел науки ЦК КПСС — главные защитники плановой экономики в 1970-е годы
Образовательную систему в целом (то есть Министерство высшего и среднего специального образования и Министерство образования) по партийной линии курировал Отдел науки и учебных заведений аппарата ЦК КПСС (далее — Отдел науки). В образовании контролировали с идеологической точки зрения все — начиная от пособий по воспитанию в детских садах до назначения ректоров вузов.
Систему партийного образования — АОН при ЦК КПСС, Высшую партийную школу и региональные партийные школы — с административной и кадровой точки зрения контролировал Орготдел, в котором существовал для этого отдельный сектор. С точки зрения содержания образовательных программ их курировал Отдел науки, в котором был свой сектор. И, наконец, систему партийной учебы — многочисленные курсы и университеты, организованные местными партийными комитетами, библиотеки при райкомах, содержание речей партийных пропагандистов и агитаторов, лекторов различного уровня — контролировал Отдел пропаганды ЦК КПСС, в котором существовал специальный сектор партийной учебы и экономического образования.
Все эти системы требовали значительного количества общих и специализированных пособий и учебников, периодических изданий с разъяснениями и инструкциями. Они издавались сотнями тысяч, а то и миллионами экземпляров и являлись (как говорилось выше) значительным «рынком» гонораров. На него рассчитывали и реальные ученые, и «идеологические жрецы», и партийные чиновники, имевшие отношение к процессу.
Особое значение данная система приобрела в ходе реализации «косыгинской реформы», когда ее авторы сделали одну из ставок на обучение основам науки управления и начаткам экономических знаний администраторов разного уровня или кандидатов в такие администраторы. Десятки тысяч хозяйственных руководителей, инженеров, агрономов, врачей и учителей с середины 1960-х в разных формах начали получать второе квазиобразование в управлении и экономике.
Так получилась парадоксальная картина, когда учить начаткам внеплановой, по сути, экономики отрядили в первую очередь тех, кто был ее принципиальным (или декларируемым) противником.
Политическое влияние радикальные сторонники плановой экономики и дисциплинирования имели прежде всего на достаточно близкого друга Брежнева, главу Отдела науки в 1965–1982 годах Сергея Трапезникова. В окружении Брежнева, среди других его знакомых по Молдавии, оказалось два историка советской аграрной экономики. Первым был помощниик генсека Голиков (о котором мы говорили выше), вторым был Трапезников. Если Голиков специализировался на сельскохозяйственной кооперации в 1920-х, то Трапезников являлся специалистом по следующему по хронологии периоду аграрной истории СССР — коллективизации. Объединяло их и то, что они оба были антисемитами.
При этом политически Трапезников одновременно был консерватором, ориентированным на Суслова, и антисталинистом в духе пропаганды идей ХХ съезда, в чем сходился с Брежневым. Уровень Трапезникова как историка был крайне невысок, и по сути он был типичным «идеологическим жрецом». По свидетельству профессионального партийного историка Всеволода Иванова, приглашенного на работу в Отдел науки в мае 1975 года на должность консультанта, его основной задачей было написание для начальника ряда текстов, которые Трапезников собирался опубликовать с целью своего избрания в состав АН СССР. Это было горячее желание заведующего отделом, несмотря на то что его уже дважды «прокатывали» на выборах. Правда, у партийных аппаратчиков он считался героем и живым примером опасности их работы и бескомпромиссности их идеологии. Было известно, что в период коллективизации при проведении агитационной работы на селе его сильно избили «кулаки», и очевидные следы сильных повреждений позвоночника он сохранил до конца жизни[1044].
Тем не менее именно в отделе Трапезникова в секторе экономической науки работали реальные сталинисты, наиболее активные противники любого отказа от планирования, строго следившие за попытками ученых в академических вузах и профессиональных СМИ обсуждать вопросы реформирования плановой экономики. Разумеется, подобные обсуждения шли, однако их участники помнили о незримых границах, за которыми наблюдал Отдел науки (и их консервативные оппоненты типа Козлова).
В первую очередь мы говорим о таких заведующих сектором, как Павел Скипетров (с 1968-го по середину 1970-х) — «оголтелый антитоварник из цаголовской обоймы»[1045] — и Михаил Волков (с середины 1970-х по 1985-й).
О Скипетрове известно немного. Судя по указанию места рождения в картотеке сайта «Память народа» — Владимирская вол., Вязниковский уезд, с. Никологоры, Павел Александрович был младшим представителем крупного рода священников и предпринимателей Скипетровых из этого уезда, возможно внуком священника Павла Ивановича Скипетрова, служившего в Малых Липках под Вязниками до 1907 года[1046]. Вскоре после школы Павел Скипетров оказался на фронте начальником полевой радиостанции[1047], а после войны поступил на экономический факультет МГУ.
О Волкове существует подробная биографическая справка. Он типичный провинциал (дорос в Чувашии до поста министра коммунального хозяйства), который сделал карьеру в Москве через ВПШ, где был преподавателем (и замзав кафедрой) у Козлова на кафедре политэкономии в 1951–1967 годах[1048].
Известный экономист Борис Ракитский в небольшом очерке, посвященном его учителю и покровителю Владимиру Майеру, описывает типичную, на наш взгляд, компанию фронтовиков, бывших студентов экономического факультета МГУ (выпуск 1949 года), искренних сталинистов по убеждению, подлинных «идеологических жрецов». Эта компания сделала карьеру в университетской партийной организации в ходе антикосмополитической кампании.
В 1940-е годы усилиями именно молодых партийцев-фронтовиков экономический факультет МГУ был очищен от «презренных космополитов». Когда наш курс в 1954-м приступил к учебе, пространство факультета уже было свободно от таких «космополитов», как великий демограф Борис Цезаревич Урланис, знаменитый комментатор «Капитала» Давид Розенберг и др. Никто никогда не указывал мне на В. Ф. Майера как на активного травителя «космополитов». Но его близкие друзья (они и потом оставались его близкими друзьями) В. Н. Ягодкин, П. А. Скипетров были в числе отличавшихся особенной активностью[1049].
Затем двое из пяти членов этой компании заняли высокие партийные посты — Павел Скипетров в 1968 году стал заведующим сектором экономических наук Отдела науки, парторг МГУ (а ранее — декан экономического факультета) Владимир Ягодкин в те же годы занял пост секретаря Московского горкома партии по идеологии[1050]. Оба прославились как видные сталинисты-консерваторы, активные борцы с «ревизионистами». Еще двое сделали большую карьеру в научных и образовательных структурах — упоминавшийся выше Евгений Капустин стал в 1971 году директором Института экономики АН СССР (1971–1986) и членом-корреспондентом АН СССР; Михаил Солодков (видимо, именно тот человек «без ноги», разгонявший, по словам Людмилы Сытиной, приведенным в начале этой части, еврейскую профессуру в конце 1940-х, — у него после фронта действительно не было одной ноги), осуществлявший проверку в Институте экономики в 1971-м, в 1965–1977 годах был деканом экономического факультета МГУ. И только Майер занимал более скромные должности в академических институтах.
Первая встреча, если не сказать столкновение, с представителями этой компании у Ракитского произошла в 1955 году, на семинаре под руководством Майера.
Однажды на семинаре обсуждалась тема о росте благосостояния советских людей (это про так называемый основной экономический закон социализма в его сталинской формулировке). Я высказался о том, что у советских людей много жизненных трудностей и материальных лишений:
— Наша область — один из крупнейших производителей сливочного масла в СССР. А масла в продаже нет. Каждый раз еду из Москвы на каникулы и везу домой сливочное масло.
В. Ф. Майер прореагировал на это нервно, высокомерно и даже злобно:
— Может быть, в вашей деревне масла и нет. Тогда не говорите о всей стране!
— В моей деревне, Владимир Федорович, живет полтора миллиона человек.
— Садитесь и не мешайте семинару работать!
Однако через десять лет, когда Майер ушел из университета на практическую работу в научный институт при Госплане, Ракитский замечает у него сильный прогресс:
Он выступил как оппонент (диссертации Ракитского. — Н. М.) на Ученом совете в Институте экономики АН СССР 19 января 1965 года. Было видно, что это совсем не тот Майер, который 10 лет назад учил нас политэкономии социализма на экономическом факультете МГУ. Он рассуждал уверенно и прекрасно ориентировался в предмете. В его отзыве и в выступлении не было ни грана университетской схоластики. И дело было, я думаю, не только в том, что Владимир Федорович соприкоснулся с практической работой Госкомтруда СССР и с исследованиями[1051]. У него был характер, не предрасположенный к схоластике, к книжности. Во всяком случае, я никогда, работая с ним позже несколько лет изо дня в день, не примечал, чтобы он вдруг ударялся в абстрактные рассуждения, а тем более — в пустые споры о значении слов, терминов (чем так славились профессора моей alma mater)[1052].
В 1973 году Майер принял своего бывшего студента и типичного шестидесятника Ракитского на работу в отдел народного благосостояния НИЭИ при Госплане СССР и назначил на должность заведующего сектором. Ему не помешало то, что тремя годами ранее его друзья организовали обструкцию книги молодого экономиста (об этом чуть ниже). Он же стал покровителем будущей известной перестроечной публицистки Татьяны Корягиной, принятой в его отдел и вскоре ставшей там заведующей сектором, и фактически заменил ей отца[1053].
У людей, находившихся не в столь льготной позиции, о деятельности этой «пятерки» остались совсем другие воспоминания. Вот как писал об этом в своей записке в ЦК КПСС в 1970 году вице-президент АН СССР академик Алексей Румянцев:
…В последние годы деятельность Отдела науки все больше сводится к функциям своего рода «цензора», органа, наказывающего отдельных ученых и научные коллективы за те или иные просчеты или ошибки…
Характерно, что эти односторонние функции, к которым, по существу, сводит свою деятельность Отдел науки, в последнее время начали определять и подбор кадров в него. В качестве примера я мог бы привести заведующего сектором экономических наук тов. Скипетрова, назначенного на этот пост около двух лет назад… (Привожу именно этот пример, поскольку он мне, как экономисту, особенно близок, вместе с тем таких примеров в отделе много.) …Назначение получил весьма заурядный преподаватель политэкономии, который никакого другого опыта не имеет и, кроме чтения элементарных лекций студентам, практически ничем себя не зарекомендовал. Естественно, что он без всякого вкуса, интереса и даже понимания отнесся к экономическим исследованиям, призванным служить практике, оказывать действенную помощь ЦК КПСС и правительству. Мало того, тов. Скипетров повел кампанию против многих наиболее творческих людей в нашей экономической науке, занял в идущих здесь спорах групповую, беспринципную позицию. Дело в том, что он, судя по опубликованным работам, принадлежит к так называемой группе «антитоварников», т. е. людей, отрицающих существование товарного производства при социализме, что находится в противоречии не только с мнением большинства советских ученых-экономистов, но и с целым рядом важных партийных решений. Естественно, что, попав в аппарат ЦК, он занял позицию необъективную, отвечающую интересам определенной группы ученых, и это создало существенные ненормальности в положении на экономическом фронте[1054].
Союзниками «пятерки» были многочисленные «идеологические жрецы» из партийных, околопартийных и престижных образовательных институций (прежде всего МГУ). Например, известным антирыночником был Иван Кузьминов, заведующий кафедрой политэкономии в ВПШ при ЦК КПСС, затем кафедрой экономики и организации производств АОН при ЦК КПСС. Кузьминов зарекомендовал себя ортодоксальным «сталинистом» еще в экономической дискуссии 1951–1952 годов[1055]. В 1956 году Отдел науки аппарата ЦК КПСС пытался поставить его на пост директора создаваемого ИМЭМО, но то было заведомо бесполезное дело[1056]. Таким же сталинистом и ортодоксальным «антитоварником» был заведующий сектором партийной и экономической учебы Отдела пропаганды аппарата ЦК КПСС Николай Клепач[1057]. К этой же компании принадлежал и ректор Московского института народного хозяйства (МИНХ) Борис Мочалов, окончивший экономфак МГУ в 1954 году, секретарь парткома МГУ в 1956–1967 годах. Будучи назначенным ректором МИНХ, он осуществил грандиозную чистку вуза от прогрессистов и преподавателей-евреев и даже умудрился выступить со статьей, призывающей к ограничению процента поступающих в вуз абитуриентов по пропорциям, соответствующим репрезентации всех социальных, географических и национальных групп общества[1058].
Впрочем, когда требовалось осадить открытых «товарников», им предоставлялось пространство действия. Например, в 1970 году Отдел науки ЦК КПСС в дискуссиях разгромил книгу экономического социолога Бориса Ракитского «Формы хозяйственного руководства предприятиями», который выступил за предоставление права предприятию (то есть директорам) в рамках хозрасчета заключать договора с партнерами сообразно соображениям выгоды, а не указаниям «директивных органов», а также настаивал на пользе конкуренции в экономике[1059].
Ответ на вопрос, почему Трапезников и его группа действовали против «хозяйственной реформы» и ее активных сторонников, при принципиальной поддержке Брежневым этих реформ и полной зависимости главы Отдела науки от шефа, кажется достаточно очевидным, исходя из изложенного выше (в первой части) о личных взглядах Брежнева. С одной стороны, он не очень интересовался тем, что происходило в сферах, которые он отдал под контроль ключевым членам Политбюро (Косыгину, Суслову, Кириленко). С другой стороны, в советской модели управления традиционно допускалось наличие разных вариантов мнений по важным вопросам, наличие конкурирующих идейных группировок (в рамках господствующего дискурса на построение социалистического общества). Поэтому если ключевые члены высшего политического эшелона считали, что та или иная группировка «жрецов» или специалистов имеет право на существование, она продолжала действовать. Тем более что Брежнев еще в 1969 году разочаровался в ходе реформы, и как раз вольное поведение директоров, пропагандируемое Ракитским, ему не нравилось в ней больше всего.
Однако к концу 1970-х годов начали происходить изменения, причина которых однозначно не ясна. Возможно, она связана с длительным пребыванием «прогрессистских» экономистов в брежневском окружении, постоянным их использованием для разработки реформ, интеллектуальным и возрастным кризисом «сталинистов». В 1974 году, после «бульдозерной выставки», теряет свой пост секретаря Московского горкома КПСС по идеологии Владимир Ягодкин, бывший публичным лидером этой группы и использовавший свою позицию в том числе и для защиты интересов своих единомышленников на различных постах. Примерно в это же время теряет свою позицию Скипетров. Точная дата его отставки неизвестна, но в 1975 году его в отделе уже не было[1060]. Вместе с Волковым они оказываются на кафедре марксизма-ленинизма Академии народного хозяйства (АНХ) при Совмине СССР, где и подвизались (судя по их публикациям) до середины 1980-х годов.
В 1978 году происходит «зачистка» второй половины актива группы. ВПШ объединяют с АОН, при этом ректором академии становится «прогрессистски» настроенный политэкономист из Ленинграда, проработавший семь лет в должности заместителя заведующего Отделом пропаганды, Вадим Медведев — будущий соратник Горбачева. Как было сказано выше, он увольняет бывших «антитоварников» Козлова и Кузьминова (а также некоторых их последователей, таких как Дорофеев) с постов руководителей кафедр. Заведующими трех обновленных экономических кафедр (политэкономии, экономики и организации производства) становятся «товарники» — Леонид Абалкин, Виктор Лебедев, Рэм Белоусов[1061]. Фактически оказалось, что можно безболезненно удалить людей Трапезникова, чтобы полностью оставить АОН за «товарниками», которые уже и так активно работали на кафедрах (как те же Лебедев, Белоусов). В частности, на кафедре у Кузьминова в 1970-е годы работал (точнее, читал лекции на части ставки) даже зампред Госплана и главный проводник всех модернизационных инициатив в Совете министров СССР Александр Бачурин, который остался на ней же в АОН после своего выхода на пенсию[1062].
Одновременно перемены произошли на экономическом факультете МГУ, где деканом в 1977 году вместо антисемита Солодкова стал Гавриил Попов — один из учеников Цаголова, но придерживающийся скорее позиций «товарников». В 1982 году Медведев возвращается в аппарат ЦК КПСС, сменив Трапезникова на должности заведующего Отделом науки.
В целом подобные перемены не могли пройти без изменения позиции Михаила Суслова, как уже говорилось выше, ответственного за всю идеологическую и образовательную сферу. О нем и его круге речь пойдет в следующем разделе.
Спичрайтеры Суслова и «аппаратные аскеты»
Сталинисты Трапезникова все-таки были уходящей эпохой — как стилистически, так и идеологически. Другой интеллектуальный центр, сдержанно оппонирующий радикальным сторонникам «косыгинской реформы», сформировался в личном клане фактически третьего человека в стране — члена Политбюро Михаила Суслова. Его лидером постепенно, к началу 1980-х годов, стал успешный марксист-теоретик и неосталинист Ричард Косолапов.
Выпускник философского факультета МГУ (и сын аграрного управленца средней руки, достигшего должности начальника управления областной торговли 1940-х годов, чтобы на пике карьеры сесть за растрату), Косолапов в 1960-е годы увлекся экономическими вопросами (проблематикой труда и политэкономией). Потом он занимался теорией международных отношений в Институте экономики мировой социалистической системы Академии наук (ИЭМСС). Затем сделал большую карьеру в Отделе пропаганды ЦК КПСС, став сначала руководителем группы консультантов (1969–1973), то есть по факту одним из главных спичрайтеров партийного аппарата. «20 лет я без конца писал доклады и статьи всему составу секретарей и членов Политбюро», — рассказывал он в интервью. Из Отдела пропаганды с должности заместителя заведующего Косолапов ушел в 1974 году на пост первого заместителя газеты «Правды», а через два года занял пост главного редактора главного партийного журнала «Коммунист», на котором оставался до 1986-го[1063].
Карьера Косолапова состоялась потому, что он оказался полезен (и близок по духу) Суслову, войдя в число его «писателей докладов», то есть в его интеллектуальный штаб. Реальные взгляды Суслова (в отличие от имиджа, созданного ему прогрессистски настроенными мемуаристами из числа бывших сотрудников аппарата ЦК КПСС) представляли собой причудливую смесь государственничества, дисциплинирования, контроля, поощрения умеренного прогресса и жестких форм борьбы с реальным инакомыслием. Это давало возможность существовать в его аппаратном «шлейфе» носителям довольно сильно различающихся взглядов, что заметно по составу сотрудников напрямую курируемого им Отдела пропаганды аппарата ЦК КПСС. Там во второй половине 1960-х и в 1970-х годах первую скрипку нередко играли (очень) умеренные прогрессисты, а «сталинисты» и русские националисты были вытеснены из отдела усилиями секретаря ЦК Петра Демичева[1064].
Таким образом, в команде спичрайтеров (интеллектуальном штабе) Суслова оказались и аристократический по происхождению и кругу интересов «государственник» (консультант, затем заведующий сектором журналов Отдела пропаганды) Алексей Козловский, и скрытый неосталинист Ричард Косолапов и двое его университетских приятелей и сотрудников Отдела пропаганды ЦК КПСС — Борис Владимиров и Лев Вознесенский. Последние во второй половине 1940-х учились на экономическом факультете МГУ.
В начале 1950-х их пути разошлись — Лев Вознесенский был в 1951 году арестован вслед за отцом и дядей — министром просвещения РСФСР Александром и членом Политбюро Николаем Вознесенскими. После того как Вознесенских-старших расстреляли, Лев до 1956-го находился в лагерях, затем вернулся, восстановился в партии, окончил университет и работал в экономическом отделе журнала «Коммунист» (вместе с Владимировым), откуда был взят в аппарат ЦК КПСС по личной санкции Суслова. Бывший высокопоставленный сталинский чиновник увидел в том некую компенсацию «ленинградского дела».
Владимиров отучился в начале 1960-х в Гарварде (как один из членов группы перспективной партийной молодежи, посланной в порядке обмена на один-два года в различные американские университеты), а после прихода в аппарат ЦК КПСС стал помощником Суслова. Одновременно с ним в аппарат ЦК КПСС, преимущественно в Отдел пропаганды, из прогрессивного для первой половины 1960-х журнала «Коммунист» перешла целая группа сотрудников, большинство из которых стали спичрайтерами первых лиц[1065]. Насколько можно судить по более поздним мемуарам и интервью, Владимиров, Вознесенский и Косолапов в 1960–1970-е годы видели своей целью отстаивание идейного марксизма, что в их интерпретации означало прежде всего ориентацию на поддержку «маленького человека», соблюдение интересов государства и лишь затем — умеренные реформы.
Владимиров являлся значительной и крайне влиятельной фигурой в кругу советских экономистов, однако поскольку он был типичным «аппаратчиком», действующим в тени, его имя сейчас полностью забыто. Он был тесно связан с экономистом Леонидом Абалкиным. Но прежде всего это был эффективнейший чиновник, который после долгой работы в группе консультантов Отдела пропаганды аппарата ЦК КПСС занял пост ее главы, потом перешел в помощники Суслова (после 1976 года). После смерти Суслова он на несколько месяцев стал помощником нового руководителя советской пропагандистской машины — «второго» секретаря ЦК КПСС Юрия Андропова, откуда перешел в Отдел науки аппарата ЦК КПСС на должность заместителя заведующего к упоминавшемуся выше Вадиму Медведеву и, по всей видимости, занимался там вопросами формирования экономической политики. Свою карьеру он закончил на посту руководителя «Экономической газеты» в конце 1980-х годов[1066].
Вознесенский был прежде всего профессиональным пропагандистом, умеющим представить высшее советское чиновничество в выгодном свете, и в этом качестве сделал карьеру сначала в аппарате ЦК КПСС, потом на Центральном телевидении, а на пике своей карьеры занимал пост начальника отдела информации Совета министров СССР при правлении там Николая Рыжкова.
Лева исключительно динамичный, эмоциональный человек, дико работоспособный в свое время, поставлявший массу материала для раздумий. Причем значительная часть, конечно, никуда в дело не шла. Хороший парень, обязательный необычайно[1067],
— рассказывал о своем идейном противнике Косолапов.
И после распада СССР Вознесенский оставался спичрайтером Рыжкова (ведущего активную общественно-политическую жизнь) как минимум до начала 2010-х годов[1068]. Как экономист и публицист он надеялся заставить более активно работать государственную бюрократию путем конструктивной критики недостатков. Согласно его мемуарам он был автором различных вариантов реформ государственных институтов. По его словам, в качестве спичрайтера для первых лиц и автора теоретических статей в «Коммунисте» он с подачи Владимирова первым использовал выражение «развитой социализм», который с 1967 года вошел в речи Брежнева и советскую пропаганду для описания общего состояния советского общества и государства[1069].
Вознесенский и Владимиров были и оставались сторонниками реформирования советской экономики. Однако Косолапов в 1970-е — начале 1980-х под влиянием почитаемого им партийного философа и публициста Эвальда Ильенкова постепенно становился все более радикальным моралистом и сторонником плановой экономики[1070]. Это соответствовало духу доминирующей (или руководящей) группы в сусловском окружении, которую составляли те, кого Косолапов называл в интервью «аппаратными аскетами».
Это были люди в духе Суслова — жрецы партийной дисциплины, «партийности» как стиля поведения, исключающего коррупцию, пьянство, явное и незаконное обогащение, ограничивающего пользование благами. Члены группы (например, заместители заведующего Отделом пропаганды в 1970-е годы Косолапов, Вадим Медведев, Юрий Скляров, первый заместитель заведующего Орготделом Евгений Разумов, заведующий Отделом науки Сергей Трапезников, помощник члена Политбюро Андрея Кириленко Иван Помелов, а также до 1967 года — заведующий Отделом соцстран Юрий Андропов) даже фенотипически выделялись в среде сотрудников аппарата ЦК КПСС[1071]. Это были худощавые, как их лидер Суслов, интеллигентного вида мужчины. У них, как правило, было высшее гуманитарное образование и «жреческие» установки по поводу сохранения и улучшения господствующей идеологии. Они были склонны к жестким и однозначным решениям. Но при этом обладали мягкими, обходительными, «интеллигентными» манерами действительно высококвалифицированного партийного работника. Это были опытные и успешные руководители среднего звена, готовые (при благоприятной политической конъюнктуре) перейти в позицию политических «тяжеловесов». Это действительно были люди, как будто сошедшие с экрана фильма про положительного «секретаря обкома»[1072]. «Аппаратные аскеты» сильно отличались от бывших профессиональных комсомольских аппаратчиков, или, как говорит Косолапов, «комсомольской братии, вот этих крикунов, живчиков разных»[1073].
Они держали дистанцию от прогрессистской «ревизионистской» (на аппаратном сленге) среды, в которую входили большинство брежневских спичрайтеров. Те были в основном жовиальными мужчинами, с любовью к совместному употреблению алкоголя, неподцензурной и самодеятельной поэзии, постоянному взаимному подшучиванию и провоцированию, нередко женатые вторым браком и культивирующие «свободное» общение с женщинами.
«Аппаратные аскеты» отличались и от других многочисленных категорий партийных работников — и своей интеллигентностью, и приоритетом в отстаивании партийных интересов перед государственными, ведомственными, местными. Это были собственно служители партийного аппарата и хранители его власти.
Как сформулировал в интервью участник группы Косолапова, бывший консультант Отдела науки ЦК КПСС и профессор АОН при ЦК КПСС Всеволод Иванов:
Поэтому они [в ЦК] держались за эти [привилегии]. Пока не началось воровство. К сожалению, воровство началось, когда ушли эти ортодоксы. Тот же Трапезников. А пришло следующее поколение[1074].
Соответственно, данный круг считал, что любая экономическая либерализация в СССР открывает дверь для воровства и других видов незаконного (даже пусть и законного, но сверх-) обогащения и расходования государственных ресурсов, а также нарушает монополию партии на контроль. Вместе с тем они не отрицали возможность определенных позитивных усовершенствований. Они, как правило, ничего не понимали в реальной советской экономике (хотя некоторые из них были экономистами (точнее, политэкономистами, то есть «идеологическими жрецами») по образованию или занимались экономической тематикой), однако должны были по ситуации формулировать и выражать свою позицию. Поэтому они и были скорее «сторожами» при реформах, нежели их противниками.
Однако в конце 1970-х годов в этой среде назревает раскол. Суслов, как говорилось выше, в соответствии с трендом, сложившимся в Политбюро, дает санкцию на обновление верхнего эшелона «жрецов» в сфере экономического образования. Владимиров с Медведевым реализуют эту задачу — и в партийных (АОН и ВПШ), и в общеобразовательных структурах (прежде всего в МГУ).
В то же время Косолапов (с его идейной ориентацией на радикальных антибуржуазных революционеров 1920-х) в 1976 году назначается главным редактором «Коммуниста». На этом посту он уходит в радикальную неосталинистскую оппозицию любым попыткам либерализации внутренней политики. Еще в аппарате ЦК КПСС он прославился запиской с призывом отказаться от привилегий и спецраспределителей, что не повлекло против него прямых репрессий, но, вполне возможно, способствовало остановке его собственно «аппаратной» карьеры[1075]. Косолапов становится сторонником дисциплинирования населения через ужесточение мер. Постепенно он собирает вокруг себя более крупную и самостоятельную группу чиновников (преимущественно Госплана СССР и аппарата ЦК КПСС), экономических публицистов, университетских и академических специалистов. Подробнее об их влиянии в первой половине 1980-х годов мы поговорим в разделе, посвященном андроповскому дисциплинированию.