Фильм с абсолютно монетаристским сценарием, на пять лет предвосхищавшим «гайдаровские реформы», подводил итог «хозяйственной реформе» Косыгина и различным экспериментам с предоставлением советским директорам возможности распоряжаться имуществом предприятий по собственной воле. В нем прямым текстом говорилось, что директора, не привыкшие думать как дореволюционные купцы с полной личной финансовой ответственностью за дела своего предприятия, ожидающие, что им в любом случае помогут власти, если они будут в предбанкротном состоянии, оказавшись в воде эксперимента (то есть рыночных реформ), быстро пустят по ветру весь свой капитал — при полной поддержке трудовых коллективов, думающих только о сиюминутных потребностях. Сделают они это, даже если честны лично и заботятся о своих сотрудниках, а может быть, и благодаря этому. Если бы директор не стал повышать коллективу зарплаты и дал согласие отдать банку десять квартир в двух построенных его фабрикой за это время (и еще не заселенных) новых домах, его положение было бы существенно лучше. Во всяком случае хватило бы денег на выплату следующей зарплаты.
Если взглянуть на сюжет фильма с более общей точки зрения, то он, конечно, в мелких подробностях предсказал ближайшее будущее нового Генерального секретаря и его реформ.
Михаил Горбачев в своих мемуарах приводит стенограмму заседания Политбюро 10 марта 1985 года, на котором принималось решение о выдвижении его на пост Генерального секретаря для пленума ЦК КПСС. Члены Политбюро старались в своих выступлениях отметить те его качества, которые позволяли ему занять новую должность. Одновременно эти слова складывали программу будущего, того, которого ждали от Горбачева на новой должности. Посмотрим, что члены Политбюро говорили в этой ситуации о Горбачеве в контексте экономической политики.
После предложения Андрея Громыко о выдвижении Горбачева следующим выступил председатель Совета министров Николай Тихонов, который сразу выдал Михаилу Сергеевичу огромный комплимент как экономисту:
Это — первый из секретарей ЦК, который хорошо разбирается в экономике. Вы представляете, насколько это важно.
Секретарь ЦК по оборонным вопросам Григорий Романов:
Он эрудированный человек. Например, очень быстро разобрался во многих сложнейших вопросах научно-технического прогресса. Николай Александрович Тихонов говорил здесь о работе Михаила Сергеевича Горбачева в Комиссии по совершенствованию хозяйственного механизма. Тон в этой комиссии задает т. Тихонов, а Михаил Сергеевич, опираясь на отделы ЦК, тактично вносит свои предложения, которые в большинстве своем поддерживаются Комиссией.
Председатель КГБ Виктор Чебриков:
Ведомство у нас такое, которое хорошо должно знать не только внешнеполитические проблемы, но и проблемы внутреннего, социального характера. Так вот с учетом всех этих обстоятельств чекисты поручили мне назвать кандидатуру т. Горбачева М. С. на пост Генерального секретаря ЦК КПСС.
Сам Горбачев в финале заявил следующее:
Мы переживаем очень сложное, переломное время. Нашей экономике нужен больший динамизм. Этот динамизм нужен и нашей демократии, нашей внешней политике[999].
Таким образом, если верить публикуемому варианту стенограммы, на заседании выступили 14 человек, из которых про экономику (включая социальные вопросы) говорили всего четверо. Однако один из них (Тихонов) явно говорил про Горбачева как экономиста-аграрника — хотя бы потому, что годом ранее, после избрания Черненко, он же протестовал против назначения Горбачева руководить Секретариатом ЦК КПСС, поскольку тот «любое его заседание превратит в коллегию Минсельхоза»[1000]. Второй (Романов) говорил о проблематике «научно-технического прогресса», то есть с учетом его сферы деятельности одобрительно отзывался о горбачевских усилиях в сфере ВПК и намекнул на то, что он как специалист по данному вопросу это одобряет. Третий (Чебриков) отметил важность решения «проблем внутреннего, социального характера» (можно предположить, что торговли и снабжения), что отражало интерес КГБ к данной сфере, возникший в первой половине 1980-х. И, наконец, сам Горбачев изложил порядок своих действий следующим образом — динамизм в экономике, динамизм в демократии и внешней политике. Очевидно, что для него экономика являлась безусловным приоритетом, но он заранее обещал быстрые реформы в этой сфере. Далее в этой главе мы посмотрим, как и что «первый из секретарей ЦК, который хорошо разбирается в экономике» делал в этой области.
«УСКОРЕНИЕ» КАК ПРОГРАММА МИЛИТАРИЗАЦИИ
На первом этапе горбачевской экономической политики, которая начала в полной мере реализовываться с момента назначения 27 сентября 1985 года председателем Совета министров СССР Николая Рыжкова (который уже с 23 апреля был членом Политбюро), главную роль стала играть программа «ускорения», связанного с концепцией «научно-технического прогресса».
Собственно, об «ускорении социально-экономического прогресса» Горбачев заявил на том самом пленуме ЦК КПСС, на котором его выбрали в качестве генсека:
Была уже подчеркнута главная мысль, что ускорение можно обеспечить лишь путем перевода народного хозяйства на рельсы интенсивного развития, выхода в короткие сроки на самые передовые научно-технические позиции, на высший мировой уровень производительности труда. А для этого необходимо настойчиво совершенствовать хозяйственный механизм и всю систему управления.
В связке с экономическими задачами было сказано об усилении внимания к социальной политике, совершенствованию и развитию демократии, формированию общественного сознания[1001].
В целом в экономическом разделе своего выступления на пленуме он повторил все напутствия, которые получил от своих коллег по Политбюро в ходе избрания. Однако, разумеется, для подавляющего большинства слушателей оставалось непонятным, что скрывается за этой привычно позитивной и мобилизующей, но пустой терминологией.
На этот момент у Горбачева было целых четыре плана действий. Один, самый объемный из них, разрабатывался в рамках Комиссии Политбюро по управлению народным хозяйством и был принят в виде записки «Об основных направлениях дальнейшего совершенствования управления». Подробно мы о нем говорили в предыдущей части. Другой план, более локальный и вместе с тем радикальный, разрабатывался отдельной командой, подчиненной исключительно Горбачеву, с осени 1984 года. Третий план, компромиссный, но в значительной степени прогорбачевский по содержанию, был изложен Черненко в его записке в Политбюро в мае 1984 года. И, наконец, о четвертом мы поговорим ниже в разделе, посвященном антиалкогольной кампании.
Пленум по научно-техническому развитию — проработка реформ в экономике
Собственный план реформ Горбачева был делом рук команды, собранной в середине 1984 года официально для разработки документов пленума ЦК КПСС по научно-техническому прогрессу, который должен был обсудить план дальнейшего развития высокотехнологических отраслей.
Идею проведения такого пленума поддерживала большая группа экономистов-реформистов из партийных и государственных институций. К моменту прихода Горбачева к власти она обсуждалась уже почти два десятилетия. Пленум был задуман Брежневым еще в 1968 году, затем планировался на 1972 и 1973 годы, и на нем предлагалось принять решение о преодолении усиливающегося отставания в технологическом развитии от стран Запада[1002]. Однако в связи с прогрессирующей болезнью Брежнева после 1973 года, а также, возможно, в связи с общей успешной внешней и внешнеэкономической политикой, позволившей расширить закупки западных технологий, пленум так и не был проведен.
Тем не менее идея его проведения была жива в кругах высшей бюрократии и высокостатусных экономистов. Так, в августе 1983 года принималось отдельное постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «О мерах по ускорению научно-технического прогресса в народном хозяйстве», однако, по признанию самого Черненко, никакого эффекта оно не дало[1003]. Требовалась более серьезная накачка партийно-государственного аппарата и выделение больших средств. Об этом речь зашла уже вскоре — в 1984 году. В целом идея ускорения научно-технического прогресса прозвучала в рамках плана экономического развития, представленного Черненко на Политбюро 31 мая 1984 года[1004]. 10 июля 1984 года Черненко направил в Политбюро отдельную записку, посвященную тому же ускорению на основе автоматизации машиностроения и смежных базовых отраслей (металлургии, химии и энергетики), с признанием необходимости проведения в неопределенном будущем пленума по научно-технической политике[1005].
Один из наиболее активных сторонников Михаила Горбачева, упоминавшийся выше Вадим Медведев, был на 1984 год заведующим Отделом науки аппарата ЦК КПСС. В своих мемуарах он подробно описал процесс подготовки пленума[1006].
В начале октября 1984 года Горбачев по своей инициативе пригласил к себе зампреда Совета министров СССР (1980–1986) и председателя ГКНТ Гурия Марчука, вице-президента АН СССР (1978–1996, курировал естественные науки) Евгения Велихова, первого зампреда Госплана Льва Воронина, министров: станкостроительной и инструментальной промышленности (1981–1986) Бориса Бальмонта, электротехнической промышленности (1980–1985) Анатолия Майореца, приборостроения, средств автоматизации и систем управления (1980–1989) Михаила Шкабардню, электронной промышленности (1965–1988) Александра Шокина и самого Вадима Медведева. После этого обсуждения с группой высшего чиновничества, в интересах которой и должен был проводиться пленум, началась его непосредственная подготовка.
Кстати, состав группы показателен в том отношени, что демонстрирует уровень омоложения второго эшелона чиновничества в позднебрежневский период. Практически все участники совещаний (за исключением Шокина) пришли на министерские посты в наиболее передовых отраслях около 1980 года, то есть на «пике застоя»[1007].
«Через месяц», то есть в начале ноября 1984 года, Горбачев провел новое совещание по планированию пленума, на котором раскрыл его цели — модернизация на фоне угрозы отставания в военной сфере. Это были програмные заявления на ближайшие годы, определившие его усилия в этом направлении. Медведев приводит из него краткие, но очевидные цитаты:
«Предстоит сократить отставание в научно-техническом уровне, которое стало сказываться не только в гражданской сфере, но и в военной области». «Нужны не процентики, а прорывы. Иначе придется снижать расходы на оборону и на социальные нужды». «Выводы пленума должны составить каркас будущей пятилетки»[1008].
Тогда же пленум был назначен на 22–24 апреля 1985 года. В рабочую группу по разработке его документов, созданную под руководством Николая Рыжкова, вошли: академик Абел Аганбегян, академик, зампред Госплана Степан Ситарян, заведующий группой консультантов Экономического отдела ЦК КПСС Евгений Смирницкий, консультант Отдела пропаганды ЦК КПСС Борис Владимиров (как мы говорили выше, бывший экономический советник Суслова, затем Андропова), член-корреспондент АН СССР по отделению экономики Александр Анчишкин, помощник Рыжкова Владимир Саваков[1009]. Перспективы применения НТР в экономике как мечту советских экономистов восторженно описывал и будущий премьер Валентин Павлов[1010].
В это время на обсуждениях будущего пленума уже шла речь о «перестройке хозяйственного механизма» с «выходом на общеэкономические проблемы, структурную и инвестиционную политику», однако без конкретизации подходов к решению этих крупных проблем[1011].
Владимир Саваков, который координировал технологию работы групп подготовки пленума, в интервью четко описал круг участников этого процесса и характерным образом определил место академических специалистов в системе власти:
Я — помощник Рыжкова. И меня делает он руководителем рабочей группы по подготовке этого пленума. Мне сказали: «Денег тебе — вот, а пленум чтобы был — вот (показывает большой палец). И чтобы было видно, куда мы попрем-то». И, учитывая этот опыт работы с бригадами, я набираю головастиков[1012]. У меня все были — Ясин, который работает сейчас в Высшей школе экономики, Явлинский Гриша. Гриша — отдельная песня. Гриша-то и сделал эту песню. У меня был Гайдар Егор Тимурович в рабочих бригадах. Я набираю этих головастиков, и мы делаем постановление пленума[1013].
Валерий Кушлин был приглашен в Экономический отдел ЦК КПСС в 1983 году для разработки тематики, связанной с хозрасчетом. В декабре 1982 года, за два месяца до этого, он защитил докторскую диссертацию по проблеме экономики научно-технического прогресса, и его «посадили на это направление в Экономическом отделе»[1014]. В 1984–1985 годах он участвовал в заседаниях группы в Серебряном бору. По его мнению, ключевую роль там, причем еще на ранней стадии, играл не имевший экономического образования и опыта будущий член Политбюро Александр Яковлев, который в 1960-е предположительно был участником «шелепинской» группировки[1015]: «Яковлев был… негласным лидером интеллектуальным»[1016].
Однако процесс подготовки был прерван в конце 1984 года по инициативе Константина Черненко, который заинтересовался происходящим за его спиной и вне ведения Комиссии Политбюро по управлению народным хозяйством. Вадим Медведев объясняет отмену пленума ревностью Черненко и председателя Совета министров СССР Николая Тихонова к Горбачеву, курировавшему подготовку пленума[1017]. На Политбюро они предложили вопросы для пленума рассмотреть через год на очередном съезде КПСС как более масштабном мероприятии[1018]. Сам Горбачев в мемуарах утверждает иначе. Поняв, что проведение пленума сильно раздражает беспрестанно находящегося в больнице Черненко и его единомышленников в Политбюро, они с Лигачевым приехали к генсеку и предложили отменить пленум, что и было благожелательно воспринято и больным, и частью членов Политбюро[1019]. Очевидно, что Горбачев в ситуации неопределенности не хотел раздражать людей, которым, возможно, вскоре пришлось бы голосовать за его кандидатуру на пост Генерального.
Вместе с тем Черненко и Тихонов понимали, что развитие индустриальных технологий — важная задача. Об этим свидетельствует не только активная деятельность секретаря ЦК КПСС по промышленности Владимира Долгих в этот период, но и назначение 24 сентября 1984 года на пост заместителя председателя правительства СССР Якова Рябова, которому были поручены три вечно отстающих с технологической точки зрения, но экономически очень важных комплекса — химический, нефтехимический и лесобумажный. Для них он продолжил разработку большой концепции модернизации химической промышленности, начатую им в Госплане вместе с отраслевыми министрами еще в 1979 году[1020]. Его деятельность была вполне успешной:
в конце 1985-го и начале следующего года на Политбюро ЦК КПСС я докладывал по двум глобальным проблемам развития экономики страны на длительную перспективу — о проекте программы развития химизации народного хозяйства, которая была принята… и о проекте постановления по развитию сырьевой базы цветной металлургии в 1986–1990 годах. Там были определены объемы добычи основных многотоннажных цветных металлов, а также строительство объектов по золоту, вольфраму, молибдену, ниобию, титану, меди и др.[1021]
В результате Рябов не только остался на своем посту при перетряске Совета министров СССР после прихода туда его прежнего выдвиженца Рыжкова, но и получил в свое ведение металлургию и геологию[1022]. А металлургия, как мы увидим ниже, была для предсовмина приоритетной отраслью.
По иронии судьбы апрельский пленум ЦК КПСС занялся не НТР, а избранием нового генсека. О пленуме речь пойдет дальше, но сам Горбачев в первый же месяц после избрания генсеком возобновил обсуждение пленума по НТР, переименовав его во Всесоюзное совещание «по вопросам ускорения научно-технического прогресса», которое в итоге прошло 11 июня 1985 года и имело заведомо более низкий статус[1023]. Для его подготовки была проведена еще одна «встреча в ЦК с практическими работниками сферы экономики, учеными, партийными руководителями». Суммируя ее результаты, Горбачев отметил поддержку своим тезисам, из которых в публичном изложении напрочь исчезли упоминания об отставании СССР в военной сфере как причине реформ. Теперь они звучали так:
о «необходимости изменения хозяйственного механизма, предоставления широкой самостоятельности предприятиям», «не удастся осуществить реформы в экономике, если не займемся основательной перестройкой управленческих структур и децентрализацией управленческих функций», «немалого можно добиться за счет жесткой требовательности, налаживания ритмичной работы, но это все-таки паллиатив, не способный компенсировать недостатки в стимулировании труда и экономическом механизме»[1024].
То есть усиление НТР, а следовательно, и ВПК виделось им (как и во всех дискуссиях об этом в 1970-е — начале 1980-х годов) через предоставление больших прав директору и введение хозрасчета, а также отказ от жестких (то есть министерских) форм контроля и управления[1025]. Как на практике это было реализовано, мы увидим ниже.
Апрельский пленум 1985 года и начало «ускорения»
25 апреля 1985 года на пленуме ЦК КПСС эта программа инвестиций в машиностроение получила название «Ускорение», став одним из трех лозунгов модернизации — «Перестройка. Ускорение. Гласность». Горбачев, формулируя цели и задачи партии и страны на будущее, заявил:
Задача ускорения темпов роста, притом существенного, вполне выполнима, если в центр всей нашей работы поставить интенсификацию экономики и ускорение научно-технического прогресса, перестроить управление и планирование, структурную и инвестиционную политику, повсеместно повысить организованность и дисциплину, коренным образом улучшить стиль деятельности[1026].
При этом последний элемент триады — Гласность, то есть де-факто политические свободы, прибавился к Перестройке и Ускорению только в середине 1986 года, когда, по словам Горбачева, стало ясно, что заявленная на апрельском пленуме кампания «встречает большие препятствия»[1027].
Собственно, это было не удивительно, поскольку оглашенная радикальная программа выглядела однобоко и нереалистично в глазах чиновников разного ранга, имевших отношение к экономической сфере. Начальник подотдела кожевенно-обувной промышленности Госплана СССР Владимир Орлов вспоминал в мемуарах о своих впечатлениях от программы:
25 апреля 1985 года, выступая на Пленуме ЦК КПСС с докладом «О подготовке 27-го съезда КПСС», Генеральный секретарь Горбачев М. С. заявил, что «главной и первоочередной задачей 12-й пятилетки должно стать существенное повышение „коэффициента замены оборудования“(?)». Конечно, речь шла о машиностроении. Было сказано, что «его развитию необходимо придать приоритетный характер и в следующей пятилетке в полтора раза ускорить темпы роста отрасли». «Главная задача — быстро перейти на производство новых поколений машин и оборудования, которые способны обеспечить внедрение новых технологий, снизить материалоемкость, поднять фондоотдачу», — декларировал Генеральный секретарь. Ну, просто как в институтском учебнике политэкономии…
Я испытывал двоякое чувство. В принципе, речь шла о новой индустриализации, о создании новейших средств производства, способных обеспечить выпуск конкурентоспособной продукции. И это было понятно, особенно на примере легкой промышленности.
Предприятия Минлегпищемаша выпускали оборудование, из которого просто невозможно было построить высокопроизводительный технологический поток по производству простейшей обуви. <…> Ведь не случайно я проявлял инициативы по закупке комплектного технологического оборудования, созданию совместных предприятий, строительству предприятий «под ключ». Зная новейшие технологии, уникальное оборудование фирм ФРГ, Италии, Чехословакии, его стоимость, я мог просчитать экономический эффект и окупаемость затрат. Время показывало, что ошибки были незначительные, а объемы производства кожевенных товаров и обуви росли темпами, значительно превышающими темпы роста объемов по другим подотраслям легкой промышленности.
В июне 1985 года в ЦК КПСС было проведено большое совещание ведущих экономистов страны. Генеральный секретарь в пространном докладе говорил «о повышении фондоотдачи», «о крутом изменении инвестиционной политики», «о ресурсосберегающих технологиях», «о повышении коэффициента замены оборудования» и других революционных преобразованиях в экономике страны.
Мы ознакомились с документами совещания и не могли понять: страна нуждается в товарах народного потребления, людям надоело стоять в очередях за продуктами питания, замедлилось продвижение очередей на получение жилья, а партия в ближайшие пять лет будет заботиться «о повышении коэффициента замены оборудования»…[1028]
Орлов говорит об этом с позиции человека, уже активно вовлеченного в мировую экономику. Он планировал закупку оборудования в Италии и Германии, заказ строительства заводов у финских производителей для Киева, Казани, Ленинграда или Таллина. Он организовывал передачу материалов (в первую очередь отходов) из СССР в страны Восточной Европы на условиях возврата их стоимости готовой потребительской продукцией. Он курировал производство в Индии 15 млн пар обуви для СССР, потому как в СССР просто уже не хватало рабочих рук для обувной промышленности.
Поэтому все проекты Горбачева о том, что советская промышленность вдруг быстро поменяет все оборудование и начнет выпускать все необходимые станки и механизмы для всех отраслей, а также что они будут по показателям эффективности выгоднее западных, казались полным абсурдом. Он-то хорошо представлял себе ситуацию и по технологическим параметрам, и по организации производства, и по необходимым ресурсам, и по товарным запасам[1029].
При этом он, разумеется, хотел, чтобы технологическая модернизация коснулась именно его отрасли, и, как мы увидим ниже, она получила в том же 1985 году крупные инвестиции как раз на эти цели. Однако Орлов справедливо полагал, что легкая промышленность, как и другие отрасли, обеспечивающие потребление, будут стоять последними в списке тех, кому достанутся ресурсы на модернизацию, а основные отойдут «машиностроителям», то есть в первую очередь оборонному комплексу[1030].
Первоначально в риторике (и, возможно, внутренних приоритетах) Горбачева вся «политика перестройки», оглашенная на апрельском пленуме ЦК КПСС 1985 года (тогда же в Политбюро были избраны Лигачев, Рыжков и новый председатель КГБ Виктор Чебриков), состояла в глубокой технической модернизации на фоне ожидаемых в перспективе институциональных изменений. Рассказывая в мемуарах о своей речи на пленуме, Горбачев утверждал:
Прежние формы жизни исчерпали себя, нужны радикальные перемены. И главным их рычагом называлось форсирование научно-технического прогресса, предполагающее реконструкцию отечественного машиностроения, производство нового поколения машин и оборудования, применение высоких технологий. Наряду с этим выдвигалась идея децентрализации управления экономикой, расширения прав предприятий, внедрения хозяйственного расчета, повышения ответственности и заинтересованности трудовых коллективов в конечных результатах своей деятельности[1031].
По мнению упоминавшегося выше замзава Экономическим отделом ЦК КПСС Владимира Можина, речь тут шла исключительно об административной децентрализации, точнее перераспределении полномочий. Разговор о либерализации экономики в 1985 году в рабочей группе под руководством Рыжкова (начатый, видимо, по инициативе упомянутого им Валентина Павлова) сразу встретил упрек в попытке «возвращения к НЭПу»[1032].
Инструктор того же отдела Станислав Анисимов, входивший в ближайшее окружение Рыжкова и на пике карьеры назначенный Горбачевым министром материального снабжения (1991), делает ценное замечание о том, как в то время виделось «форсирование научно-технического прогресса»:
У нас энергоемкость, металлоемкость и материалоемкость производств были вдвое выше американских. Наши станки и механизмы весили в разы больше зарубежных аналогов. А сколько стали и других материалов уходило в отходы! На наших текстильных предприятиях 16–18 % сырья уходило в отходы. А на современном оборудовании — 2 %. Перемены были нужны как воздух. Конечно, они требовали затрат, но дальше промышленность так жить не могла.
— Затрат на что?
На передовые технологии. Нам продавали только то, что на Западе стало вчерашним днем. Но за большие деньги зарубежные партнеры, несмотря на все запреты, могли пойти нам навстречу[1033].
В мемуарах Горбачев делает другое важное признание, касающееся начала его деятельности и будущих планов. У руководителей зауральских регионов, съехавшихся на встречу с ним в Казахстан во второй половине 1985 года, он начал выяснять, как реализуется курируемая им Продовольственная программа, которой к тому моменту было уже три года. Однако в разговоре выяснилось, что все ее положения касательно инвестиций и даже производства продукции постепенно реализуются, да вот
снабжение продовольствием практически не улучшилось. Где же выход? Дело упиралось в общее состояние экономики. И на первый план выходила необходимость установить разумные пропорции между гражданским и военным сектором[1034].
Следует ли это понимать так, что до сих пор Горбачев даже не задумывался об этой теме? Хотя ранее в тех же мемуарах утверждал противоположное — необходимость снижения доли ВПК в бюджетных расходах ему и председателю Госплана СССР Николаю Байбакову была очевидна гораздо раньше. Более того, важная для начала андроповских реформ и прямо поставленная перед руководством страны Экономическим отделом ЦК КПСС тема экономии раздутого оборонного бюджета должна была быть ему, андроповскому выдвиженцу, хорошо известна и обсуждалась им на совещаниях, как мы писали выше, в ноябре 1984 года. А стало быть, возникает вопрос: почему на практике Горбачев одобрял прямо противоположные вещи?
Соратники Горбачева вспоминают, что вскоре после его избрания внутри правящей элиты начались энергичные, но тяжелые переговоры по сокращению наступательных и атомных вооружений, что сопровождалось и бурной деятельностью Горбачева на внешнеполитическом направлении. Было ясно, что атомного оружия, ракет и некоторых других видов вооружения произведено и производится чересчур много и что накопление таких весьма опасных и дорогостоящих вооружений ложится тяжким бременем на экономику и вредно для внешней и внутренней политики.
Участник этих переговоров позднее вспоминал:
При любых ограничениях и сокращениях они [минсредмашевцы] теряли финансирование. А им, как и любым людям, хотелось иметь не только кусок хлеба с маслом, но и с сыром, причем с хорошим. <…> По нашей (МИДа. — Н. М.) инициативе была создана межведомственная комиссия по нераспространению ядерного оружия. На ее заседаниях военные и представители КГБ поддерживали нас, и совместно нам удавалось убедить минсредмашевцев[1035].
Другой участник этих переговоров, упоминавшийся выше Виталий Катаев, вспоминает об экономико-социальной аргументации представителей оборонной промышленности. Когда обнаруживалось, что госзаказ выполнен и армия уже вооружена, заводы продолжали работать. Директора говорили в коридорах власти, что рабочих надо кормить, а военные продолжали делать заказы, чтобы на заводах не потеряли технологическую дисциплину[1036].
Однако сокращение производства одних вооружений (в первую очередь классических наступательных средств — танков, артиллерии и штурмовой авиации), реально начавшееся с 1988 года, не означало приостановки разработки других, более совершенных, и общей модернизации оборонной промышленности, отставание которой от Запада было очевидным[1037].
В мемуарах Горбачев приводит запись своей беседы с академиком Юлием Харитоном, состоявшейся вскоре после его избрания Генеральным секретарем. Это одна из трех мартовских встреч, о которых он рассказывает в мемуарах, и единственная посвященная вопросам, так сказать, материальным. Две другие встречи были — по внешнеполитическим вопросам с Андреем Громыко и по вопросам пропаганды внутри страны с Александром Чаковским, главным редактором наиболее «прогрессистского» (критического к власти) издания страны — «Литературной газеты».
Итак, что же обсуждали научный руководитель ядерного центра Арзамас-16 с новоизбранным генсеком?
1. О проведении экспериментов, связанных с ядерной накачкой для получения лазерного излучения. 2. Об изучении ЭМИ (электромагнитные излучения), их возможного влияния на системы управления ракетами. 3. О срочном оснащении Центра быстродействующей вычислительной техникой[1038].
То есть речь шла о новомодных и дорогостоящих военных проектах на стыке передовой науки и военных технологий. По первому пункту — о боевых лазерах, которые размещаются в космосе с помощью баллистических ракет или используются для противовоздушной обороны. Практические работы по их созданию шли в США с начала 1980-х годов, и советский ВПК не желал отставать[1039]. К 1995 году такой лазер был создан в Обнинске.
Одновременно развивалось еще несколько программ создания боевых лазеров без ядерной накачки — от лазерных пистолетов для космонавтов до танков и кораблей с боевым лазерным оружием, а также мощных наземных лазеров для атак на космические спутники «вероятного противника»[1040]. Этим, в частности, занималось московское НПО «Астрофизика» под руководством сына Дмитрия Устинова — Николая, который по странному совпадению уже в 1986 году был вынужден оставить свой пост.
По второму пункту Харитон говорил с Горбачевым о новом перспективном типе вооружений — электромагнитном оружии, которое имеет широкий спектр применения, от сбивания различных наводящихся боеприпасов или летающих средств (особенно беспилотников) до диверсий против любых электронных устройств противника и его живой силы.
В свете этого неудивительно, что первые поездки Горбачева как генсека по стране, обставленные в жанре «встреч с народом», проходили по основным центрам ВПК и предприятиям, производящим перспективные вооружения.
15 мая я поехал в Ленинград. По традиции посетил памятные места, возложил цветы на Пискаревском кладбище. Побывал на крупнейших предприятиях — «Электросила», Кировский завод, «Светлана», «Большевичка», встретился с преподавателями и студентами Политехнического института, посетил выставку «Интенсификация-90»[1041].
Этот перечень следует читать так: «Электросила» — мощные электрогенераторы, Кировский завод — малосерийные (опытные) энергетические установки и турбины (в комплекте — пункт первый разговора с Харитоном), «Светлана» — мощные электровакуумные приборы и изделия микроэлектроники (второй пункт), Политехнический институт — перспективные разработки и кадры ВПК, «Интенсификация-90» — компьютеризация ВПК и подготовка кадров компьютерных специалистов для него (третий пункт).
В конце июня я поехал на Украину. Встретился с киевскими авиастроителями, создавшими знаменитый самолет-грузовик «Руслан». Посетил Институт электросварки имени Е. О. Патона, его возглавлял Борис Евгеньевич Патон — крупнейший наш ученый, да и политик незаурядный; его поддержку я чувствовал все годы перестройки. Из Киева вылетел в Днепропетровск…[1042]
«Знаменитый самолет-грузовик „Руслан“» — новейший советский военный самолет АН-124, мощное средство доставки негабаритных грузов, напичканный наисовременнейшей на тот момент электроникой. Однако Горбачева при посещении завода интересовал не собственно уже созданный самолет, а его электроника и развитие на Киевском механическом заводе опытно-экспериментальной базы для каких-то не называемых публично перспективных проектов. Институт электросварки имени Е. О. Патона с 1984 года занимался сваркой, резкой, пайкой, напылением в открытом космосе с помощью универсального электронно-лучевого инструмента (то есть лазеров). Согласно официальному отчету о поездке, Горбачев в основном провел время в «инженерном центре электронно-лучевых технологий» института (первый пункт беседы с Харитоном)[1043]. Днепропетровск — главный центр производства баллистических ракет (первый пункт). Горбачев в мемуарах вспоминает о важной речи на Днепропетровском металлургическом заводе, где он «разорвал с эпохой Брежнева», — на том предприятии, где предшественник сделал свою карьеру. А вот о посещении затем Южного машиностроительного завода, производящего ракеты, и речах его начальства о сплаве науки с производством в мемуарах не упомянуто. Информацию об этом газеты дали петитом, вполне в рамках «операции прикрытия» реальной цели поездки.
Зато откровенен биограф Леонида Кучмы, показывающий глубокую вовлеченность Горбачева в дела предприятия. Он пишет о том, почему Горбачев зачастил в Днепропетровск в 1985–1986 годах:
В самом начале 1986 года, накануне XXVII съезда партии, был запланирован запуск ракетного комплекса 15А18М (одного из вариантов крупнейшей в мире межконтинентальной баллистической ракеты, по западной классификации — «Сатана». — Н. М.). К этому готовились с особым пристрастием — от успеха зависело очень многое, в первую очередь — будущее «Южмаша». Однако ракета, вылетев из пусковой установки, рухнула обратно в контейнер. Раздался колоссальный взрыв. Хорошо хоть обошлось без жертв. Но буквально по горячим следам в Днепропетровск прибыл Горбачев, чтобы устроить «разбор полетов».
Горбачев лично отдал распоряжения ракетчикам, но и второй запуск закончился неудачей — подвела вторая ступень. Михаил Сергеевич снова собрал конструкторов, снова обсудил с ними ситуацию — и третий запуск закончился аварией. После этого наступил период кадровых решений. Генерального директора «Южмаша» Александра Максимовича Макарова было решено отправить на пенсию[1044].
Здесь остается констатировать, что первые месяцы после назначения Михаил Сергеевич был занят личными хлопотами об усилении разработки новейших типов вооружений и знакомился с центрами их разработки и производства.
Наглядно приоритеты Горбачева (а также Политбюро и Совмина СССР) отражают бюджетные расходы на оборону. Несмотря на то что в 1985–1989 годах общесоюзный бюджет (за счет ускоряющейся инфляции) вырос с 777 до 924,1 млрд рублей, доля расходов на оборону в нем сократилась незначительно (с 16,4 до 16,1 %, при всплеске до 16,9 % на пике ускорения в 1987 году и 16,7 % в 1988-м). В абсолютных цифрах к 1989 году расходы на оборону достигли наибольшей за всю историю советского финансирования ВПК суммы — 77,294 млрд. С 1980 года они выросли почти вдвое (48,9 млрд), а с 1970 года — втрое (29,2 млрд)[1045].
Владимир Можин, как высокопоставленный партийный экономический чиновник, соглашается с утверждением Валентина Павлова, что на военные расходы тратилось в это время 34–36 % произведенного национального дохода, но эта тема при планировании реформ в 1985–1986 годах не обсуждалась вовсе[1046].
Рыжков, Зайков, Талызин и инвестирование в ВПК
Центральной фигурой стратегии «ускорения» стал Николай Рыжков и его окружение, которые, разрабатывая ее концепцию (при идейном лидерстве Александра Яковлева), все же видели суть реформ более традиционно. Они намеревались использовать их прежде всего для развития ВПК. Для этого они хотели перераспределения бюджетных средств в пользу «машиностроения» (под которым понимался не только ВПК, но и смежные отрасли, прежде всего станко- и приборостроение) и металлургии под видом инвестиций в НТР. Рыжков в интервью по поводу своего девяностолетия довольно четко сформулировал свои приоритеты того времени:
Я, будучи на посту главы правительства Советского Союза, хорошо осознавал, что поворот назрел. Что нужно меньше денег отдавать на оборону и больше денег вкладывать в социальную сферу. Но, понимаете, в чем дело… Мое поколение застало Великую Отечественную, хотя и были мы тогда мальчишками. Поэтому мы и последнее могли отдать армии и флоту, лишь бы не грянула новая война. Наше поколение согласно было терпеть нехватку продуктов, одежды, товаров народного потребления. Я, например, впервые надел белую рубашку в 25 лет, когда женился. Но людям среднего возраста, молодежи, конечно, хотелось по-иному жить. А те, кто органически ненавидел советский строй, считал его каким-то недоразумением, указывали на Запад — мол, там в магазинах прилавки ломятся, а у нас шаром покати. Если что-то стоящее — сразу очередь на километр. Эта горькая правда в качестве инструмента антисоветской пропаганды получилась очень действенной[1047].
Эта программа, как мы говорили выше, была сформулирована еще в экономическом плане Черненко, а истоки ее можно найти в экономическом завещании Брежнева (о котором мы говорили в конце четвертой части книги). Горбачев в свою очередь разделял этот тезис (и вообще числил Рыжкова наиболее близким в тот момент соратником)[1048], хотя и оглашал его более обтекаемо. На своей первой после избрания Генеральным секретарем встрече с «простыми гражданами» в цехе завода ЗИЛ он заявил, что, поскольку людские и природные ресурсы для экономического роста страна исчерпала, необходимо
добиваться роста производительности труда посредством внедрения прогрессивного оборудования, автоматики, менее энергоемких и безотходных технологий. Таким путем можно и нужно обеспечить не менее четырех процентов роста ежегодного национального дохода[1049].
«Программа ускорения» подразумевала «увеличение доли накоплений в национальном доходе, увеличение капитальных вложений на треть от имеющихся, увеличение инвестиций в машиностроение в 1,8 раза. За счет этого предполагалось осуществить реконструкцию производства и резко увеличить производительность труда. Это было чисто политическое решение, поскольку специалисты Госплана и министерств знали, что средств в бюджете не было, как не было и разработанных планов реконструкции и технологий, способных обеспечить желаемый результат»[1050]. Интересно, что значительная часть этих денег на первоначальном этапе была взята из бюджета угольной, нефтяной и газодобывающей промышленности, против чего активно протестовал курировавший эти отрасли Владимир Долгих[1051]. То есть деньги забирали у тех, кто преумножал инвестиции и обеспечивал наполнение бюджета, в пользу тех, кто их эффективно закапывал в землю.
Координацией «ускорения» занялось специально созданное 1 ноября 1985 года бюро Совета министров СССР по машиностроению, которое в ранге зампреда Совмина возглавил бывший министр авиационной промышленности (1981–1985) Иван Силаев, будущий российский премьер (1990–1991). Он стал контролировать деятельность 11 машиностроительных министерств и освоение капитальных инвестиций, выделенных на программу.
«Ускорение», как и другие инвестиционные проекты нового руководства страны, требовало средств. Однако их де-факто уже не было в бюджете. Дефицит бюджета в запланированном на 1986–1990 годы виде был свыше 127 млрд рублей[1052], а реально составил только за 1986–1988 годы свыше 184 млрд рублей, что было больше, чем за три предыдущие пятилетки вместе взятые. Но Политбюро при ежеквартальном обсуждении плановых, экономических вопросов традиционно интересовалось натуральными показателями производства, а финансовые вопросы стояли всегда в конце повестки и практически не обсуждались[1053].
Характеризуя Рыжкова, назначенный им и через год снятый со своего поста бывший глава Госбанка СССР (и многолетний первый заместитель министра финансов СССР) Виктор Деменцев заявил:
Когда же началась перестройка, сразу закричали о дефиците бюджета. <…> Он не умел считать. Николай Иванович никаких денег, кроме своих, лежащих у него в бумажнике, никогда не считал и в руках не держал. А государственные деньги требуют совсем другого отношения к себе, чем личные. Это абсолютно иная материя и философия. Здесь надо думать не о сиюминутном затыкании дыр, а о том, что потребуется через год и через пять лет[1054].
Значительная часть специалистов Госплана в бытность Рыжкова на работе в том ведомстве была уверена, что он не овладел макроэкономическим подходом, оставаясь стратегом заводского уровня[1055]. Его сотрудник в аппарате Совмина СССР, отвечавший за экономическое реформирование, Игорь Простяков характеризует Рыжкова как человека, полностью некомпетентного в сфере финансов, с очень узким техническим образованием. Он вспоминает речь патрона, подводящую итог его премьерству, в которой он заявил, что «мы раньше сквозь зубы произносили слово „себестоимость“, а прибыль вообще считали чуть ли не иностранным словом, а теперь ведем речь о самофинансировании» (это был уже 1989-й)[1056].
Министр энергетического машиностроения (1983–1987) Владимир Величко, рассказывая, как растаскивались валютные фонды министерства, дает яркую иллюстрацию:
Еду в Свердловск, на «Уралмаш». Выпрашивается [на закупки оборудования около 20–30 млн инвалютных рублей] (то есть примерно 20–30 млн долларов. — Н. М.)… Но в Москве бывший директор «Уралмаша», председатель Совета Министров Николай Иванович Рыжков уговаривает меня удвоить сумму для «своего» завода[1057].
Похожим образом понимал инвестиции в «ускорение» и Горбачев. Значительную роль в его агитации за новые технологии сыграла программа «Интенсификация-90», представленная Горбачеву руководителем Ленинградской партийной организации Львом Зайковым в мае 1985 года во время первого приезда в город в качестве генсека. По мнению Виктора Деменцева, именно на примере этой программы Политбюро решило развивать машиностроение темпами, в 1,7 раза превышающими общеэкономические[1058]. Несмотря на то что Зайков был типичным выдвиженцем политического оппонента Горбачева — Григория Романова и к началу перестройки был не то чтобы молод (62 года), новый генсек быстро выдвинул его в члены Политбюро на смену Романову, выведенному из Политбюро в июле 1985 года. Он сделал бывшего директора оборонного завода, шесть лет проведшего в кресле председателя Ленинградского горисполкома, а потом два года бывшего секретарем горкома, сначала секретарем ЦК КПСС, отвечавшим за оборонную промышленность и машиностроение, членом Политбюро (1986), потом первым секретарем МГК (1987–1989) и в финале карьеры зампредом Совета обороны (1989–1990)[1059]. Это был типичный для выдвиженцев Андропова (и Горбачева) карьерный «рывок» с провинциальных должностей в Москву и занятие высших постов без особого опыта работы в централизованных бюрократических структурах, но с большими программами реконструкции и ускорения.
Реальная роль, которую Зайков играл в «команде Горбачева», до сих пор не становилась предметом обсуждений. Но по должности именно он был политическим куратором и одним из ключевых идеологов всего начавшегося ускоренного инвестирования в «оборонку»[1060]. Можину, например, пришлось
стать свидетелем неоднократно повторявшейся сцены в кабинете тогдашнего секретаря и члена Политбюро ЦК Зайкова. К нему вызывались поочередно министры машиностроения, приборостроения, электроники, которые после некоторого сопротивления давали подписку о том, что к концу пятилетки 85–90 % продукции соответствующей отрасли будет по качеству на уровне мировых стандартов[1061].
При этом уже в октябре 1986 года Зайков в своем публичном выступлении фактически «прикрыл» программу «Интенсификация-90», которая вынесла его на политическую верхушку, признав, что на пути ее реализации встретилось слишком много сложностей. Деменцев упоминает, что Зайков, пропагандируя программу «Интенсификация-90», ставил явно завышенные цели, призванные вывести советскую промышленность за пять лет на уровень ведущих стран мира, из-за чего «в народе» (то есть среди чиновников, которые должны были ее выполнять) ее называли «Фальсификация-90»[1062]. Кроме того, программа, подразумевающая создание централизованных управленческих структур по развитию инноваций, вошла в полное противоречие с общеэкономическим курсом Михаила Горбачева на децентрализацию[1063].
Тем не менее мегаломанские планы «ускорения» начали воплощаться в реальность. Политбюро и Совмин СССР начиная с 1985 года усиленно выделяли бюджетные средства на техническую модернизацию и расширение производства предприятий[1064]. Не случайно новым председателем Госплана СССР 14 октября 1985 года стал создатель первых в СССР систем спутникового телевидения, то есть человек, хорошо разбирающийся в передовой технике, — Николай Талызин, который в то же время имел довольно скромный опыт знакомства с другими отраслями реальной экономики[1065].
После его вполне логичного провала на этом посту, с 1 февраля 1988 года его преемником становится бывший первый заместитель председателя Госплана СССР (курировавший там военно-промышленный блок отделов), бывший председатель Военно-промышленной комиссии и бывший директор крупного оборонного завода Юрий Маслюков[1066]. Он разработал в ВПК и Госплане и в 1986 году представил руководству страны новую масштабную программу перевооружений[1067].
Обе фигуры руководителей Госплана, особенно в сравнении с догорбачевским главой Госплана Байбаковым (как представителем нефтяной промышленности), четко показывают вектор планирования и распределения государственных инвестиций в эпоху перестройки[1068]. Реальный масштаб инвестиций в данной сфере еще предстоит оценить[1069]. Многие из них носили секретный характер, и уже во второй половине 2010-х становилось известно об амбициозных военных программах, заложенных в это время[1070].
Например, образованное в 1974 году Министерство промышленности средств связи получало из бюджета на НИОКР (и в том числе оборонные заказы) следующий объем средств в миллиардах рублей: в 1975 году — 0,93 (0,75), 1980-м — 1,32 (1,06), 1985-м — 1,65 (1,32), 1990-м — 2,00 (1,60). То есть за период правительства Рыжкова, пребывания Талызина (бывшего министра связи) в Госплане и горбачевских мирных инициатив (при относительно стабильных внутренних ценах в базовых отраслях) объем финансирования вырос почти на четверть[1071]. Аналогичным образом росли объемы произведенной министерством военной продукции — в 1975 году на 1,95 млрд, в 1980-м — 3,46 млрд, в 1984-м — 5,44 млрд, в 1990-м — 8,70 млрд. Ее доля в общем объеме продукции, произведенной министерством в 1975–1990 годах, не снижалась и составляла 62,1 %[1072].
Процесс создания электромагнитного оружия, о котором Горбачев говорил с Харитоном в марте 1985 года, начал активно развиваться в Свердловске, где под руководством академика АН СССР (1984) и руководителя Уральского отделения АН СССР (1987) Геннадия Месяца в 1986 году был создан Институт электрофизики УрО РАН; в Воронеже, где им занялся Воронежский научно-исследовательский институт связи (ВНИИС), который в 1986-м возглавил Василий Иванович Борисов, член-корреспондент АН СССР (1991), крупный специалист по радиоэлектронной борьбе[1073]; в Горьком, в Институте прикладной физики РАН[1074]; в Москве, в Центральном научно-исследовательском институте химии и механики[1075]; в Сергиевом Посаде, в 12-м Центральном научно-исследовательском институте Министерства обороны[1076].
По словам Геннадия Савастеева, помощника руководителя Военно-промышленной комиссии Юрия Маслюкова, разработанная ими программа, получившая форму постановления Политбюро ЦК КПСС и Совета министров СССР об ускоренном развитии электронной промышленности, радиопромышленности, средств связи, подразумевала трехкратное увеличение финансирования в период с 1986 по 1997 год под обещания вывести СССР на лидирующие позиции в этих областях. На эти средства должно было вестись строительство не только заводов, но и социальной сферы и жилья. К сожалению, как отмечает мемуарист, эта программа в начале 1990-х была свернута, а вместо нее остались корпуса недостроенных НИИ и заводов[1077].
В сфере черной металлургии при активной поддержке Рыжкова в 1986–1990 годах происходила полная замена устаревшего мартеновского производства на современное кислородно-конвертерное. Недовольство состоянием дел в этой отрасли, ее глубокой технологической отсталостью на фоне того, что ее продукция была нужна всей индустрии, было артикулировано руководством страны и высшим эшелоном управленцев-экономистов как минимум в середине 1970-х годов[1078].
Необходимость усиления инвестирования в отрасль последовательно проговаривалась и в экономическом завещании Брежнева, и в плане Черненко. Более того, 20 июня 1984 года Черненко поддержал записку первого секретаря КПУ Владимира Щербицкого и председателя Совета министров УССР Александра Ляшко о необходимости существенного усиления инвестирования в металлургическую и угольную промышленность республики, которые уже почти десятилетие были «головной болью» для республиканских и общесоюзных властей и источником системных проблем для всей советской экономики[1079].
По мнению авторов записки, основной проблемой было недофинансирование капитальных инвестиций во всей группе отраслей. Вывод устаревших основных фондов в черной металлургии был в три раза меньше нормативов (1,2–1,6 % ежегодно вместо 3–4 %), финансирование работ по вскрытию новых пластов в добыче руды в карьерах отставало в полтора раза, а в шахтах — в два раза. На восстановление и обновление производства кокса для выплавки стали нужно было в два раза больше средств, чем выделялось. По угольной промышленности ситуация была еще хуже — из-за систематического недофинансирования предполагался ввод только трети новых мощностей от запланированного (по факту — один угольный разрез), что восстанавливало только пятую часть от выводимых из эксплуатации шахт. Ухудшалась и ситуация с квартирами для сотрудников металлургической и угольной промышленности. Очередь на квартиры росла на 3–5 тыс. человек в год при общей численности работников отраслей в 180 тыс. человек. Правда, финансирование Минуглепрома составляло примерно 85 % от заявленных потребностей. Собственно, дело упиралось в недостаток 1,2 млрд рублей капитальных вложений за пятилетку. Авторы записки также напоминали, что сокращение производства в республике вело к увеличению потребности в завозе высококачественного угля из других союзных республик, то есть его по факту надо было везти из Казахстана и России, а также социалистической Польши за тысячи километров[1080].
Вот почему мероприятия по активному обновлению металлургической и угольной промышленности в масштабах страны, а стало быть, увеличению капитальных инвестиций на это были объективно необходимы и впоследствии в новых экономических условиях дали безусловно положительный эффект. Другой вопрос — какой масштаб они должны иметь в период острого кризиса бюджета.
Черненко и Тихонов подошли к делу достаточно рационально. По записке Щербицкого и Ляшко необходимые деньги дали 8 октября 1984 года, даже с 20 %-ным превышением запрошенной суммы. Однако дали ровно столько, чтобы угольная промышленность Украины не скатывалась вниз по объему производства, а поднялась до нижнего предела, предусмотренного государственной Энергетической программой на развитие угольной промышленности. Остальное финансирование было бы возможно по мере дальнейшего уточнения планов на пятилетку[1081].
Совершенно иной масштаб дело приобрело, когда Горбачев и Рыжков получили всю полноту власти. Соратник Рыжкова, бывший министр черной металлургии Серафим Колпаков так характеризует программу колоссальных инвестиций в отрасль, сделанных в период перестройки:
Мы загрузили заказами все машиностроительные заводы СССР, стран социалистического лагеря и начали приобретать оборудование в Германии, Австрии, Франции, Японии, Италии и т. д. В результате… мы ежегодно устанавливали по 60 новых прокатных станов, реконструировали все домны… Такая широкомасштабная реконструкция позволила российским металлургам выживать и лидировать в «смутные» годы, начиная с 1991-го по настоящее время[1082].
Это не исключало и широкой раздачи средств другим отраслям. Так, в октябре 1985 года Совмин СССР выделил на реконструкцию 87 предприятий кожевенной и обувной промышленности РСФСР сразу 500 млн инвалютных рублей, которые должны были пойти на закупки нового оборудования у западногерманских и итальянских компаний[1083]. В 1989 году Александра Бирюкова пробила через Политбюро законопроект о выделении на закупки оборудования для легкой промышленности еще 20 млрд рублей, несмотря на его жесткую критику секретарем ЦК КПСС по экономике Николаем Слюньковым. Горбачев тоже сомневался в необходимости принятия проекта, однако она сумела его убедить, использовав, в частности, тот факт, что у нее в этот день был день рождения[1084]. Тут еще раз стоит напомнить о фильме «От зарплаты до зарплаты», где были прямо предсказаны подобные сюжеты.
В принципе, после переоборудования предприятий закупка у западных компаний их готовой продукции и материалов должна была сократиться, внутреннее производство — увеличиться, и получилась бы экономия. Но в реальности на это требовались как минимум годы.
Валентин Павлов обращает внимание на другой аспект усиленного инвестирования. «Ускорение» подразумевало первоочередное финансирование индустриального развития, и в него начали вкладываться средства, что повлекло за собой масштабное промышленное строительство. Ввод программы «Жилье-2000» означал по факту замораживание начатого строительства заводов и цехов и начало активного строительства жилья, которое требовало совершенно иных технологий и материалов. Их надо было запланировать заранее. В результате по факту и промышленное строительство остановилось, и строительство жилья ничуть не ускорилось, поскольку банально не хватало материалов для этого[1085].
Впрочем, бывший зампред Совмина СССР и председатель Госстроя (1985–1990) Юрий Баталин и бывший заведующий Отделом строительства ЦК КПСС (1986–1988) Александр Мельников в статье, опубликованной в 2005 году в ортодоксально-коммунистической «Советской России», опровергают Павлова. Если в одиннадцатой пятилетке средний годовой объем ввода жилищного строительства был около 110 млн кв. метров, то в 1986 году было построено 119,8 млн кв. метров, в 1987-м — 131,5, в 1988-м — 132,3, в 1989-м — 152,0, в 1990-м — 115,0. То есть на самом пике реализации программы объем вводимой площади вырос почти в полтора раза. В целом за пятилетку удалось ввести на 18 % больше жилья, чем за предыдущую, для чего было резко увеличено производство стройматериалов[1086].
Социальные страты, заинтересованные в «ускорении» милитаризации
Разработку реформы в сфере НТР поддерживал широкий круг научно-технической интеллигенции из ведомственных научно-исследовательских институтов, бурный рост которых в крупных городах в 1960–1970-е годы способствовал появлению новой социальной группы и превращал ее в политическую силу[1087]. За 1970-е годы число научных работников увеличилось в стране вдвое, инвестиции в развитие науки и техники возросли в три раза[1088]. Однако, как уже говорилось во второй части, оплата основной их части была низкая и зачастую проигрывала заработкам квалифицированных рабочих в той сфере, в которой они трудились.
Бывший глава 5-го управления КГБ СССР, отвечавшего за «идеологические диверсии», Филипп Бобков позднее так анализировал свой опыт:
Ведь какая сила была — младшие научные сотрудники. Это же был огромнейший мозговой потенциал. <…> А если бы этот потенциал раскручивать и поощрять, то, наверное, они бы по-другому себя вели. А ведь расшатывать строй младший научный сотрудник старался очень, потому что он нищим был[1089].
Осенью 1984 года руководство страны обратило внимание на эту проблему после весьма энергичного и обстоятельного письма академика ВАСХНИЛ и директора ВНИИ прикладной молекулярной биологии и генетики Георгия Муромцева. Он ярко обрисовал проблемы научно-технического и академического сообщества, где последние три десятилетия понижался реальный уровень зарплат («на фоне происходящего движения цен упала реальная зарплата ученых»), что приводило к вымыванию перспективных и особенно молодых сотрудников, которые после 18 лет учебы, став кандидатами наук, зарабатывали меньше, чем водитель троллейбуса после шестимесячных курсов. В этой связи он поставил вопрос: как при таком положении дел ожидать научных открытий и прорывов, которые подразумевал декларируемый курс на ускорение научно-технического развития?[1090] Его письмо вызвало быструю реакцию Черненко и Тихонова, и уже 22 мая 1985 года ЦК КПСС, Совмином СССР и ВЦСПС было принято постановление «О совершенствовании оплаты труда научных работников, конструкторов и технологов промышленности»[1091]. Постановление не только предусматривало увеличение зарплат рядовых сотрудников на 20 %, но и позволяло на 30–50 % увеличивать ставки для особо ценных сотрудников за счет сокращения персонала, то есть переносило принципы «косыгинской реформы» и экономических экспериментов на производстве и на научную сферу[1092].
В целом для сотрудников объединений, заводов и НИИ выделение средств на «ускорение» означало новые рабочие места, покупку новой техники и увеличение ставок, а в рамках закона о госпредприятии (о котором речь пойдет ниже) директора предприятий и НИИ получали все более широкие права на распоряжение их имуществом[1093]. В ситуации отсутствия частной собственности последнее вело к расхищению основных фондов предприятий и НИИ и банкротству всей экономической системы. Сын Егора Лигачева, физик по профессии, обсуждая несостоявшийся поворот в карьере отца, замечает мимоходом, передавая дух своей среды:
Я уже потом, в 80-х годах, говорил своим коллегам по институту: «Если бы он согласился тогда пойти на завод, при его способностях, глядишь, до министра авиационной промышленности дослужился бы. И теперь нам бы хорошие договоры доставались, деньги на оборудование»[1094].
Обращает на себя внимание и создание института «госприемки» на гражданских предприятиях по аналогии с давно существовавшим институтом «военпредов» на оборонных предприятиях. Его смысл был в независимой от предприятия оценке произведенной продукции на соответствие установленным государством нормативам, которая осуществлялась по завершении работ и до отгрузки товара. Можин утверждает, что этот чисто административно-волюнтаристский проект обошелся в круглую сумму, необходимую для набора и подготовки 70 тыс. проверяющих, но в итоге был признан неэффективным в новых экономических условиях[1095].
В инвестициях традиционно были также заинтересованы строительные и подрядные организации. Упоминавшийся выше бывший инструктор сектора Отдела машиностроения аппарата ЦК КПСС Алексей Марчук рассказывает о характерном столкновении с Николаем Рыжковым в 1970-х годах:
Мы с ним схлестнулись в Красноярске, он был замминистра тяжелого машиностроения (1975–1979 годы. — Н. М.) и строил «Абаканвагонзавод» в Хакасии. Они быстро смонтировали каркасы металлических корпусов, но эти пустые каркасы стояли памятником, замороженные деньги. А они выхватили за монтаж деньги…[1096]
Инвестиции приветствовали отраслевые и региональные руководители. На волне всеобщего одобрения подобной щедрой политики, по словам председателя Госбанка СССР, «прирост незавершенного строительства за 1986–1987 годы составил в среднем по 8 млрд руб. в год против 2,1 млрд руб. в 1981–1985 годы (в сопоставленных ценах 1983 года)»[1097].
Дисбаланс в экономике и бюджете в результате лихорадочного инвестирования резко увеличился из-за общемирового спада цен на нефть в первые месяцы 1986 года (почти в четыре раза по сравнению с началом 1980-х и в 2,5 раза по сравнению с 1985-м) и сильного падения доходов государства вследствие антиалкогольной кампании. В результате с лета 1988 года даже крупные города, наукограды и центры разработки и производства вооружений, ранее обеспечивавшиеся по первым двум категориям снабжения, лишились и тех скудных, но гарантированных поставок продуктов и других предметов повседневного спроса (например, мыла и сигарет), которые имели ранее. «Младшие научные сотрудники» 1970-х, говоря словами Бобкова, стали во второй половине 1980-е массовым слоем низовых протестных активистов, которые обеспечили поддержку и успех политиков, настаивающих на радикальной смене политического строя.
Но молох ВПК продолжал пожирать ресурсы. Даже когда уже все было предельно ясно с состоянием экономики и бюджетов, а генсек не вылезал из-за рубежа, популяризируя будущую «Европу от Лиссабона до Владивостока» и политику разоружения, 21 декабря 1988 года постановлением ЦК КПСС и Совета министров СССР от № 1452–294 «О начале опытно-конструкторских работ по созданию ОТРК „Искандер“» стартовала новая военная программа по созданию мощнейших ракетных комплексов, нацеленных на уничтожение командных пунктов и аэродромов условного противника[1098]. Его разработка должна была занять сотрудников Коломенского КБ «Машиностроение», только что, в 1988 году, закончивших двухлетние испытания ракетного комплекса «Точка-У» (начало разработки — 1984 год), который с 1989 года пошел в серию на ПО «Баррикады» в Волгограде и начал поставляться в войска[1099]. Обе системы ни разу не ударили ни по какому «условному противнику» советского времени, однако активно использовались в конфликтах на территории бывшего СССР многими воюющими сторонами.
Лишь в январе 1989 года Горбачев объявил о программе сокращения военных расходов на 14,2 % (к 1987 году) и сокращении производства вооружений на 19,2 %. Обе меры требовалось реализовать в течение двух лет. Но было уже поздно[1100].