Страна оказалась накануне развала потребительского рынка, все стало дефицитно. Либо мы переходим к рыночной экономике, либо до конца века гибнем как держава. Никакой экономический механизм, кроме рынка, не может удержать республики в Союзе. Нерыночная система с этим не справляется. Жалкие попытки, «барахтание» с финансовым оздоровлением ничего не дадут. Деньги и кредит превратились в призраки. Печатный станок включен. Над нами дамоклов меч.
Цены
Войну с бюджетом Горбачев начал с первых месяцев своего правления. Помимо антиалкогольной кампании и масштабных инвестиций в НТР, он сохранял уверенное нежелание пойти на повышение цен на продукты питания и потребительские товары, которое было согласовано на высшем уровне еще в 1982 году.
Согласно помощнику Горбачева Милосердову, под напором Госплана, Госкомцен и Минфина очередная попытка повышения цен была согласована Политбюро уже летом 1985 года. Тогда было приняло постановление о концепции повышения розничных цен на продукты питания, которое Генеральный секретарь должен был публично объявить в августе в Краснодаре[1252]. Сразу после этого должен был быть опубликован доклад (подготовленный Сельскохозяйственным отделом аппарата ЦК КПСС) с разъяснениями о причинах повышения и заявлениями о компенсациях малообеспеченным группам населения. Однако Горбачев этого не сделал под предлогом существования некоторого количества писем снизу с протестами против подобных возможных мер[1253]. Таким образом была провалена очередная попытка резко сократить количество ввозимого зерна, а значит, и расход валюты, за счет которой зерно закупалось. Меж тем
импорт зерна возрос с 27,8 млн т в 1980 г. до 44,2 млн т в 1985 г. Для импорта таких объемов зерна страна не располагала соответствующей инфраструктурой. Корабли с прибывающим зерном месяцами простаивали в портах, за что приходилось платить огромные штрафы. Железная дорога не справлялась с перевозкой таких объемов грузов, зерно портилось, и значительная часть его не могла быть использована не только на продовольствие, но и на корм скоту. Это зерно перегоняли на спирт. К тому же огромные объемы импорта зерна взвинтили мировые цены[1254].
Горбачев игнорирует эту тему в своих мемуарах (вплоть до событий 1988 года), но вместе с тем признает, что ставка на форсированную индустриализацию в первые три года перестройки была ошибочной:
Предусматривая разработку социальной программы к XXVII партийному съезду, уже тогда задавались вопросом: возможно ли одновременно модернизировать производство и осуществлять крупные меры в социальной области? И делали вывод, что это возможно при строгом соблюдении требования об опережающем развитии производственной сферы. Иначе говоря, наше мышление все еще оставалось в плену привычных постулатов[1255].
Горбачев здесь предпочитает не углубляться в подробности. Это делают за него бывшие коллеги, люди, которым он поручал проводить свою политику.
Финансовыми ресурсами и ценами занимался Валентин Павлов, который 15 августа 1986 года был переведен с поста первого заместителя министра финансов СССР на пост председателя Госкомцен — занимал его до лета 1989 года. По его мнению, которое приводилось выше, две горбачевские программы были особенно разорительны для бюджета — жилищная и «антиалкогольная». Смысл их проведения он видит только в популизме нового генсека[1256].
Дополнительный хаос, по его мнению, возник после введения в действие закона о госпредприятии (1988), по которому заводы как субъекты экономической деятельности получили право требовать у государства под свой контроль инвестиционные средства, резервируемые в его бюджете. Ранее на них они могли вести внутризаводское строительство на сумму не более 3 млн рублей. Более крупные суммы, равно как и масштабные новые стройки, утверждались на уровне правительства. Теперь же предприятия начали на эти средства новые стройки в условиях дефицита ресурсов и строительных мощностей, а средства, которые ранее с их счетов перебрасывались правительством (и министерствами) на финансирование крупных строек, сократились. В результате и стройки, ведомые предприятиями, не удалось завершить, и крупное строительство остановилось из-за недофинансирования. Как следствие — активный рост незавершенного строительства и замораживание инвестиций[1257].
В то же время Павлов, реализуя старые идеи Горбачева, пытался реформировать систему государственного субсидирования сельского хозяйства, переведя все формы надбавок за «малорентабельность» в объединенную закупочную цену. По ней государство, ориентируясь на укрупненный по сравнению с прошлым, чересчур дробным делением зональный коэффициент, должно было покупать продукцию у совхозов и колхозов, обеспечивая им средний уровень рентабельности аж в 22–25 %, а с учетом бюджетного финансирования других нужд крестьян — и 35–40 %[1258].
Павлов считал, что для всех новых программ необходимо прежде всего найти средства, и потому продолжал продвигать свои идеи повышения цен. По его расчетам для ликвидации дотаций на продовольствие цены должны были быть подняты в среднем в 2,4 раза (на 168 млрд рублей), но поскольку политически это было нереально, существовало два компромиссных варианта: на 98 % (121 млрд рублей), что позволило бы в 4 раза сократить дотации на мясо и молоко и несколько сократить убыточность всего остального, и на 70 % (86 млрд) — до уровня цен в кооперативной торговле[1259]. В итоге к апрелю 1988 года был принят вариант 90 %-ного подорожания с ориентацией на цену мяса на колхозном рынке — 5 рублей кило[1260].
В этом отношении Павлов нашел восприимчивую аудиторию в лице нового секретаря ЦК КПСС по экономическим вопросам (с июля 1987 года) и главы Экономического отдела Николая Слюнькова.
Тот пришел в ЦК КПСС с поста главы Компартии Белоруссии (1983–1987), перед которым почти 10 лет отработал в должности заместителя председателя Госплана СССР. Еще ранее он был директором упоминавшегося выше флагмана «косыгинской реформы» Минского тракторного завода (1965–1972) и первым секретарем Минского горкома партии (1972–1974). То есть он был твердым сторонником реформирования советской экономики и добился на этом пути значительных успехов в Белоруссии, где активно поддерживал развитие сельского хозяйства и сельской кооперации, ликвидировав значительную часть типичных для СССР проблем в данной сфере. Начальник подотдела кожевенно-обувной промышленности Госплана СССР Владимир Орлов с восторгом рассказывал в мемуарах об успехах белорусской экономики вообще и о быстром росте химической и легкой промышленности в частности[1261].
Наиболее успешных менеджеров из данной сферы республики (в основном уроженцев или жителей наиболее полонизированной, западной и «несоветской» области республики — Гродненской) Слюньков либо взял с собой в Москву, либо пролоббировал их назначения, пока был первым секретарем третьей по значению республиканской парторганизации[1262].
Поэтому, когда Горбачев заблокировал повышение розничных цен, Павлов смог найти у него взаимопонимание по вопросу увеличения цен оптовых. Павлов надеялся, как макроэкономист, что заданный ростом оптовых цен импульс неизбежно приведет руководство страны к повышению закупочных (государством у предприятий) и розничных цен. Полностью готовая и согласованная со Слюньковым реформа была принята в документах июньского пленума ЦК 1987 года. Для нее уже были подготовлены новые прейскуранты закупок, и она должна была стартовать с 1 января 1988 года, однако так и не пошла в дело.
Против нее, по утверждению Павлова, выступил Экономический отдел, подчиняющийся Слюнькову, о сотрудниках которого мемуарист говорит в духе многих государственных чиновников:
разумеется, многим цековским финансистам эти практические взаимозависимости… были попросту неизвестны[1263].
Как уже говорилось выше, это обычное обесценивание оппонентов, поскольку в финансовом секторе Экономического отдела, готовившего для Слюнькова оценки документов Минфина и Госбанка, работали преимущественно бывшие сотрудники этих ведомств.
По стенограмме совещания у Павлова 18 марта 1988 года на самом деле видно, что профильный секретарь ЦК КПСС Слюньков целиком поддерживает повышение розничных цен, а Борис Гостев (на тот момент министр финансов СССР) выступает решительным противником повышения и лоббистом интересов слабых сельских хозяйств[1264]. Еще одним активным противником повышения был Владимир Долгих[1265]. Вполне возможно, что Долгих, Гостев и некоторые его единомышленники из Отдела плановых и финансовых органов ЦК КПСС, к тому моменту достигшие пика в карьере и занявшие высокие государственные посты, и напугали Горбачева «немедленным скачком розничных цен» после повышения «оптовых», хотя между этими событиями предполагался значительный временной лаг, обусловленный к тому же директивнымии возможностями ценообразования в СССР.
Сам Горбачев в мемуарах пишет, что это была
пухлая пачка многословных, но не слишком ясных документов, по ряду позиций идущих вразрез с замыслом реформы[1266].
Здесь легко занять монетаристскую позицию, учитывая опыт успешных гайдаровских реформ, которые изъяли денежный навес, но позволили потребительским товарам попасть на прилавки. Вместе с тем весьма вероятно, что Гостев и Долгих лучше понимали существующие экономические реалии и были правы в том, что любые повышения скажутся на населении быстрее и тяжелее, чем думали их инициаторы. И если повышение цены на хлеб действительно обсуждалось в пределах 200 %, как о том писал Деменцев (см. параграф «Экономический популизм „команды Андропова“»), или Павлов всерьез предлагал повысить цены на продовольствие в среднем в 2,4 раза (то есть на 240 %), то какой угодно политик крепко задумался бы над своими политическими перспективами. Гайдар впоследствии называл свое правительство, пошедшее на либерализацию цен, «правительством камикадзе». Но Горбачев камикадзе точно не был.
В любом случае несмотря на то, что Павлов неоднократно выступал на заседаниях Политбюро по данному вопросу, ни Горбачев, ни Рыжков как председатель Совета министров СССР так и не решились из общеполитических соображений подписать директивный документ о прямом старте реформы и новых прейскурантах[1267]. Горбачев позже объяснял все это тем, что чиновники затянули ситуацию, информация попала в СМИ, радикальные публицисты-экономисты начали ее раскручивать и «за считаные недели» тема стала общественно неприемлемой и дискредитирующей намечаемые реформы[1268]. Так или иначе, он побоялся идти на острый конфликт с обществом и в результате прейскуранты были отозваны с мест[1269]. Более того,
29 октября 1988 года Политбюро по предложению отделов ЦК приняло постановление о положении дел с розничными ценами и тарифами на услуги, оказываемые населению, осудив практику необоснованного их завышения[1270].
Инфляция и исчезновение товаров с прилавков
Тем временем Николай Гаретовский, ставший в августе 1987 года главой Госбанка СССР, фиксировал:
продолжал увеличиваться разрыв между денежными доходами и расходами населения. В 1986–1988 годах среднегодовые приросты составили: денежные доходы населения 5,5 %, а розничного товарооборота — 4,2 %[1271].
Попытки Рыжкова вернуться к этим вопросам в 1989 году и провести отдельно повышение цен на хлеб, отдельно реформирование оптовых цен имели относительный успех. Новые цены подвергались активной критике и депутатского корпуса, и отраслевых лоббистов. Последние пробили возможность повышения цен на свою продукцию и тем обессмыслили реформу, получая огромные прибыли и раскручивая спираль инфляции[1272].
Раскрутка инфляции обуславливалась и стремительным ростом эмиссии.
Если в XI пятилетке (в первой половине 1980-х. — Н. М.) эмиссия в среднем за год составляла 3,6 млрд рублей, то в 1987 г. она возросла до 5,9 млрд, в 1988 г. — до 11,7, а в 1989 г. — до 18 млрд рублей[1273].
По данным Егора Гайдара эмиссия денег составляла в 1986 году 3,9 млрд рублей. Излишек наличных денег в обращении составлял на 1 января 1986 года 29 млрд рублей, на 1 января 1988 года уже 35 млрд. При этом Министерство финансов и Госкомстат оценивали дефицит государственного бюджета СССР за 1985 год в 18 млрд рублей, но уже к в 1988 году он достиг 90,1 млрд. Размер государственного долга на начало 1989 года составлял 312,4 млрд рублей, а к концу 1989 года достиг 400 млрд рублей. При этом, например, 65 млрд рублей из Госбанка, взятые в свою очередь со счетов населения в Сбербанке, были потрачены на отложенные аж до 2005 года кредиты сельскому хозяйству. Но это все не помешало правительству запланировать бюджетный дефицит на 1989 год на 10 % выше 1988 года[1274].
И хотя номинальный рост цен составлял всего 2–2,5 % в год, инфляция выражалась в стремительном исчезновении товаров с полок магазинов[1275].
Министр торговли СССР Кондрат Терех занял этот пост в 1986 году, будучи одним из выдвиженцев Слюнькова, и оказался в «боевых условиях».
Главная беда — страшная разбалансированность товарных ресурсов в торговле. Объемы производства товаров народного потребления были гораздо ниже огромной денежной массы. Покупатели мгновенно расхватывали товар на прилавках магазинов. Началась неразбериха с союзными поставками, некоторые республики, в частности Украина, прекратили отгрузку мяса, молока Москве, Ленинграду, военному ведомству. В самой столице картина была вообще удручающей. Сотни тысяч жителей почти со всей Центральной России ежедневно буквально штурмовали продовольственные магазины[1276].
В 1985 году СССР экспортировал на Запад на четверть меньше нефти, чем в 1984-м, но при этом продолжал почти в прежнем объеме обеспечивать потребности соцстран, которым поставлялось в 2 с лишним раза больше нефти, чем капиталистическим[1277]. Затем наступил спад и в добыче. В 1988 году было добыто 624,3 млн тонн, в 1989-м — 607,2, в 1990-м — 570 млн[1278].
Пришлось отправлять на продажу все, что имелось в «закромах Родины» и накапливалось в резервах в течение десятилетий.
Глава Госбанка СССР Виктор Деменцев говорил в интервью:
Предложил продать золотой запас. Правом подписи на вывоз золота из страны в начале 1980-х годов обладали два человека — я и Гарбузов. Поэтому, чтобы обойти нас, Рыжков стал самостоятельно принимать необходимые решения, выносить их на Политбюро. Там их принимали, не обсуждая. Я был категорически против того, чтобы трогать золотой резерв. Причем ведь были все возможности, чтобы в него не залезать. Но все равно 2 тыс. т за время «перестройки» куда-то ушло. Рыжков с Горбачевым профукали весь золотой запас страны, собираемый по крупицам советским народом в течение десятилетий![1279]
Министр финансов СССР Борис Гостев постфактум анализировал:
Коренного оздоровления финансового положения не произошло. Государственный бюджет остался дефицитным, расходы росли быстрее доходов. Усилились тенденции опережающего роста средней заработной платы по сравнению с ростом производительности труда. А это означало проедание национального дохода. Бюджетный дефицит, необоснованный рост доходов населения, отставание в развитии производства товаров народного потребления обусловили критический размер эмиссии денег, раскручивалась инфляция, начался процесс стихийного роста цен. Переполнение каналов денежного обращения привело к разрегулированию потребительского рынка, острому дефициту многих товаров народного потребления, к пустым полкам в магазинах. До крайне низкого уровня снизились товарные запасы в торговле и промышленности.
В чем же причина такого положения? Главное, что не удалось ускорить темпы экономического развития, добиться повышения эффективности в использовании материальных, трудовых и финансовых ресурсов. <…> Тяжелым грузом на экономику и финансы давили оборонные расходы, которые равнялись военным расходам США при меньшем почти в два раза национальном доходе.
Сказались и другие объективные и субъективные причины. 40 миллиардов рублей потеряли из-за резкого падения цен на нефть и газ на мировом рынке. Почти на такую же сумму упали доходы бюджета в связи со сверхплановым сокращением производства и реализации винно-водочной продукции. Борьба с пьянством и алкоголизмом — неотложное дело, без которого нарастала опасность деградации населения. Однако вместо исполнения принятого решения по постепенному сокращению производства винно-водочной продукции началось нездоровое соревнование местных партийных органов — кто быстрее укротит «зеленого змия», не задумываясь о компенсации «выпадающих» доходов государства. Огромных расходов потребовала ликвидация аварии в Чернобыле. Непродуманное раскручивание кооперативного движения на базе государственных предприятий, льготные кредиты и налоговые послабления для кооперативов послужили началом развала общественной собственности. Используя помещения и оборудование госпредприятий, многие дельцы неплохо «погрели руки», перекачивали прибыль через кооперативы для личного обогащения. Малейшее возражение по более сдержанному и продуманному развитию кооперативов воспринималось со стороны руководства Совмина чуть ли не как противодействие линии партии[1280].
Один из руководителей аппарата Совмина СССР Игорь Простяков вспоминает, что растрата бюджета, в первую очередь на переинвестирование в машиностроение и антиалкогольную кампанию, привела к «пробуксовке» экономических показателей и росту задолженности перед иностранными кредиторами уже в конце 1986 года[1281].
В целом постфактум Гостев, Деменцев и другие достаточно консервативные советские экономисты сходятся в одном (и солидарны с «рыночниками» Простяковым, Павловым и Гайдаром) — реформы изначально носили противоречивый характер. Первое и, возможно, самое важное противоречие было бюджетным. Невозможно было одновременно продолжать столь масштабные инвестиции в оборонную, аграрную сферу, строительство жилья — и тем более увеличивать их — и вместе с тем обрубать такой источник финансирования экономики, как алкоголь, отказаться от повышения цен на продовольственные товары и не учитывать критического падения доходов от продажи нефти и газа.
Банковская реформа
Как было сказано выше, одной из идей Юрия Андропова был банковский контроль за предприятиями, замещающий контроль Госплана. Эту идею мы находим в мемуарах бывшего главы Российской республиканской конторы Госбанка СССР Михаила Зотова, повествующего, что нечто подобное применительно к колхозам банк под его руководством сделал еще в 1960-е годы[1282]. Самого Зотова в 1973 году переместили в один из немногих специализированных советских банков — Стройбанк, чем он был крайне недоволен, считая это понижением[1283]. Основным занятием сотрудников этого банка было распределение средств, выделенных Госбанком на строительство, и проверка того, как они были потрачены, включая инспекцию объема и качества работ. При этом сам Зотов и члены его команды активно осваивали международный опыт ведения дел в банковской сфере, регулярно бывали за границей[1284]. Не исключено, что их знания на достаточно раннем этапе заинтересовали Андропова или членов его команды.
С другой стороны, еще в бытность Алексея Косыгина председателем Совета министров в аппарате ЦК КПСС активно обсуждалась идея создания большего количества специализированных банков, особенно банка, необходимого для финансирования и обслуживания промышленности. Очевидно, что эти идеи лоббировали те отрасли и представлявшие их отделы ЦК КПСС, которые были недовольны приоритетами Госбанка в обслуживании особо крупных клиентов либо намеревались заполучить контроль над финансами в свои руки. Финансовому блоку правительства и председателю Госплана СССР Николаю Байбакову в течение длительного времени удавалось подавлять подобную активность. Они придумали удачный (для себя) ход, предлагая для этих целей преобразовать уже имеющийся Стройбанк. Однако тот был тесно связан с мощной строительной отраслью и курировался зампредом Совета министров СССР по строительству (сначала влиятельным Игнатием Новиковым, потом чуть менее значимым Юрием Баталиным), которые, разумеется, не хотели выпускать его из-под контроля и торпедировали все дальнейшие обсуждения[1285].
С приходом Рыжкова на пост председателя Совета министров идее был вновь дан ход по записке Зотова. Слабым и неуверенным в себе премьером откровенно манипулировали разные политические силы, в том числе (по мнению первого заместителя министра финансов Виктора Деменцева) секретари ЦК, курировавшие промышленность и публично заявлявшие о необходимости иметь свой банк для кредитования[1286]. Очевидно, что Деменцев имеет в виду в первую очередь Владимира Долгих — кому, как не этому доверенному лицу Андропова, было развивать эту полезную для его сферы идею покойного шефа. На фоне резкого увеличения финансирования промышленности в рамках «ускорения» было абсолютно понятно стремление Долгих да и Зайкова не упустить из рук выбитые из бюджета финансы, тем более что сами финансисты из Минфина и Госбанка признавались (см. часть 2), что манипулировали их частью для своих тактических и стратегических задач. Это было известно как минимум «оборонщикам». Да и в целом жесткая политика Гарбузова в отношении министров-просителей, повторяемая как минимум частью его команды, многим должна была казаться оскорбительной и вызывать жалобы.
23 июня 1986 года на заседании Совета министров было дано поручение о разработке документов кардинальной реформы советской банковской системы[1287]. Несмотря на сопротивление Минфина и Госбанка, 17 июля 1987 года было принято постановление ЦК КПСС и Совета министров «О совершенствовании системы банков в стране и усилении их воздействия на повышение эффективности экономики», которое дало ей старт.
Проводимая согласно постановлению реформа заключалась в создании специализированных отраслевых банков: Промстройбанк, преобразованный из Стройбанка (для Долгих), Агропромбанк (для Мураховского и Никонова), Жилсоцбанк (для Лигачева), Сбербанк (для Слюнькова), — которые, подчиняясь непосредственно правительству (а не только Госбанку, как ранее), должны были вести все дела предприятия — от первоначальных инвестиций в строительство и закупку оборудования до текущей операционной деятельности[1288].
Даже для инициаторов идеи создания спецбанков решительность, с которой начало действовать в этом вопросе Политбюро, показалась несколько избыточной. Первый зампред Госбанка Александр Обозинцев, поддержавший спецбанки и ставший председателем одного из них — Агропромбанка (которому досталось 60 % региональных отделений Госбанка), позже в интервью рассказывал:
На одном из заседаний Политбюро вопрос решили в пользу специализированных банков. Один штрих к тому, что в ЦК слабо представляли себе, как все будет развиваться. Идя на поводу у тех, кто в аппарате партии курировал социальные вопросы, на этом же заседании Политбюро было, к примеру, экспромтом решено помимо Агропромбанка и Промстройбанка создать еще Жилсоцбанк[1289]. Это показывает, что в реформе было много сырого[1290].
За Госбанком СССР и его отделениями оставались торговля и бытовое обслуживание населения, обеспечивавшие оборот наличности. Он терял основную часть своего капитала, кадров и региональной сети, оставляя за собой в основном функции эмиссии денег. Номинально он координировал деятельность спецбанков, однако на практике имел на них мало влияния. Его руководители, терявшие рычаги административных полномочий и капитал банка (разделенный между всеми банками после принятия 6 октября 1987 года постановления Совета министров СССР «О перестройке деятельности и организационной структуре банков СССР»), были, разумеется, этим недовольны[1291].
Создание специализированных банков (дополнивших деятельность Госбанка, Стройбанка и Внешторгбанка) разбило аккумулированные прежде в Госбанке СССР финансовые ресурсы. Хотя, по мнению Виктора Геращенко (главы Госбанка СССР с 1989 года), это было необходимо для придания большей гибкости банковской системе в условиях масштабных изменений в экономике[1292], для них, разумеется, не хватало подготовленных специалистов (ведь каждый новый банк начинал с создания правления), которых стали замещать неподготовленные кадры[1293]. В целом это упростило вывод финансовых средств из банковской системы в руки директоров, что в условиях нарастающей инфляции привело и к сокращению реального капитала банков, и к задержкам с возвратом сумм, и к прямым хищениям, а также к проблемам с выплатой зарплат, потому что Госбанк, аккумулировавший ранее наличность и хранящий ее резервы, в значительной степени потерял подобные функции. Промстройбанк Михаила Зотова (который был постоянным консультантом Николая Рыжкова в этот период) при этом тут же начал создавать коммерческие банки, еще более запутывая ситуацию с расчетами[1294].
Борис Гостев, как министр финансов этого времени, описывает сложившуюся ситуацию так:
Спецбанки создавались в спешке, что привело к тяжелым последствиям для расчетов в народном хозяйстве. В отделениях банков начали накапливаться горы неоплаченных счетов, налаженная система межфилиальных оборотов (МФО) оказалась разрушенной. Чуть ли не в каждом районе или городе начали действовать по четыре отделения различных спецбанков, кому и где обслуживаться — никто толком не знал. Расчеты в народном хозяйстве остановились! В этот период на Житной улице, где находился расчетный центр Госбанка, мешками с непроведенными платежными поручениями были завалены не только помещения, но и прилегающий двор! Никто не имел понятия, что делать![1295]
Руководители специализированных банков сами в основном еще не понимали своих возможностей и не были обучены ведению дела на коммерческой основе, а посвящали много времени конфликтам между собой[1296].
Руководство Госбанка смогло с трудом сохранить на некоторое время только контроль над стратегическими финансовыми резервами госсредств на своих счетах и над обслуживанием оборонных отраслей, Минобороны и правоохранительных ведомств. Однако Промстройбанк со временем съел и эти функции[1297].
В то же время руководство Минфина и Госбанка СССР готовы были содействовать становлению коммерческих банков. Их создание стало возможно в рамках закона «О кооперации в СССР», принятого 26 мая 1988 года. Письмом от 17 августа 1988 года за подписью председателя правления Госбанка СССР Николая Гаретовского и министра финансов СССР Бориса Гостева в регионы было разослано указание «Об организации новых банков на территории СССР». Фактически разрешение на открытие коммерческих, кооперативных или других банков давала их регистрация правлением Госбанка СССР по согласованию с Минфином СССР[1298]. То есть два бывших руководителя Отдела плановых и финансовых органов ЦК КПСС (пользуясь консультациями третьего, Сергея Егорова, бывшего заведующего сектором банков Отдела, занимавшего в 1987–1989 годах пост советника Гаретовского) начали создавать коммерческую банковскую систему. Егоров, по его воспоминаниям, сумел пролоббировать либеральный закон о коммерческих банках через правительство Николая Рыжкова, который до этого видел их прежде всего филиалами Госбанка[1299].
Еще до банковской реформы началась либерализация в сфере внешней торговли и валютного регулирования. Ранее она жестко ограничивалась монополией Минфина, Госбанка, Внешторгбанка, Министерства внешней торговли и Государственного комитета по внешнеэкономическим связям, которые действовали под общим присмотром Валютного комитета при Совете министров СССР.
С 1 января 1987 г. право проводить внешнеторговые операции было дано 20 министерствам и 70 крупным предприятиям[1300].
В январе 1988 года на базе МВТ и ГКЭС было создано Министерство внешнеэкономических связей СССР, которое занялось регистрацией предприятий и кооперативов, желающих осуществлять внешнеторговую деятельность. Со 2 декабря 1989 года юридические лица, участвующие в экономической деятельности, могли заводить собственные валютные счета[1301]. После проведения 3 ноября 1989 года ВЭБом первого валютного аукциона в течение следующих месяцев последовала стремительная либерализация процесса торговли валютой и внешнеэкономической деятельности.
Нерыночное мышление экономического истеблишмента
Одной из причин сложившейся тяжелой ситуации, помимо волюнтаризма Горбачева и Лигачева и лоббизма Рыжкова, стало полное отсутствие у советских экономических чиновников, а особенно у выходцев из «производственников» и большинства теоретически подготовленных «плановиков» и «политэкономистов» знаний о том, как реально функционирует рыночная экономика.
Кушлин в интервью по этому поводу рассказывал так:
Было, грубо говоря, два лагеря: лагерь рыночников и антирыночников.
— А вы себя к какому-то из них причисляли?
— Я пришел в то время, когда это было не так актуально. Уже ясно было, что против рынка не надо бороться вообще, это глупо — против него бороться и сражаться, ломать копья. Не было такого. Но, разумеется, больше довлело плановое во мне: сам опыт жизни больше. Потому что мы рынок плохо знали, как рынок действует, как саморегуляторы. Просто опыта такого не ощущали. Это все было, но на уровне макроэкономических процессов мы не могли себе понять. Конечно, у нас было некоторое предубеждение[1302].
Замзав Экономическим отделом Владимир Можин описывает в мемуарах ситуацию на середину 1987 года, после двух лет реализации политики перестройки:
Представления о модели будущей экономики у руководства все еще не выходили за рамки плановой системы, действующей на основе государственной собственности. На этом этапе даже не упоминался переход к рыночным отношениям и вообще понятие рыночного хозяйства. Смею утверждать, что ведущие и безусловно прогрессивные ученые-экономисты (Аганбегян, Абалкин, Анчишкин, Попов и др.) не были готовы в то время всерьез обсуждать вопрос о переходе к рыночному хозяйству на основе признания частной собственности со свободными ценами, без централизованного планирования. Во всяком случае, даже в доверительных беседах такие проблемы не обсуждались[1303].
Чтобы вписать «рынок» в «план», надо было много знать не только о «плане» и государственной системе нормативно-правового регулирования, но и о «рынке», а такие знания были только у немногочисленной группы руководителей советских зарубежных банков и части чиновников внешнеэкономических ведомств. Однако их голос в разработке планов реформ внутри советской экономики в 1980-е не учитывался.
Можин с печалью констатирует, что даже в 1989–1990 годах
теоретическими знаниями рыночной системы обладали лишь совсем молодые люди, к тому времени не входившие в ближайшее окружение руководства[1304].
Как мы выяснили в части 5, это было не совсем так — еще в 1983–1984 годах достаточно радикальные и образованные «рыночники» (включая Егора Гайдара и некоторых членов его будущего правительства) привлекались к планированию реформ. Однако советы специалистов оказались не нужны «политическим тяжеловесам», которые реализовывали прежде всего свои идеи, а помощников подбирали из тех, кто эти идеи был готов проводить в жизнь.
При этом не так важно было, какими знаниями они обладали. Гостев (как глава Минфина) реальным финансистом не был, но сделал свою карьеру в сфере оценки труда и заработной платы. Сменивший его Павлов был финансистом грамотным и прорыночным. Но их компетенции в экономических и финансовых вопросах не были востребованы потому, что руководивший ими Рыжков оказался «слабым звеном», не обладающим ни соответствующими посту знаниями, ни решительностью, ожидаемой от бывшего директора крупного предприятия. По характеристике Гостева,
Рыжков обладал болезненным самолюбием, свои идеи считал выше всех, вместо принятия решений, большего доверия министрам много времени уделял редактированию бумаг[1305].
В результате масштабные реформы, многие из которых противоречили друг другу, пошли «пакетом», разнося ранее существовавшую экономику вдребезги. Когда к концу 1988 года стало очевидно, что под всей политической верхушкой закачались кресла, поскольку в магазинах окончательно пропала еда, а иностранные кредиты не способны закрыть дыру в опустевшем бюджете, Горбачев и его ближайший круг решили исправлять положение полумерами. Были сокращены (как упоминалось выше) объемы военного производства и военных расходов (на 19,2 % и 14,2 % соответственно в течение двух лет; январь 1989 года), ограничены лимиты государственных капиталовложений на относительно небольшие суммы (7,5 млрд рублей; 15 марта 1989 года). Однако в 1989 году это уже было слишком мало и поздно. Вину за нарастание госдолга и пустой бюджет Горбачев в своем выступлении на Съезде народных депутатов СССР 30 мая 1989 года возложил на Министерство финансов СССР во главе с Борисом Гостевым[1306].
Не изменили ситуацию и более поздние попытки нового экономического блока правительства, пришедшего к рычагам экономического администрирования 17 июля 1989 года. В новом составе правительства, утвержденном в этот день решением Верховного Совета СССР, состоялось выдвижение Леонида Абалкина на пост заместителя председателя Совета министров по макроэкономическим вопросам, Степана Ситаряна — на пост заместителя председателя Совета министров по внешнеэкономическим вопросам, а Валентина Павлова — на пост министра финансов.
Экономика уже была полностью расшатана, бюджет — пустой, а правительство во главе с премьером, раздражающим своей «вялой позицией» даже единомышленников[1307], предлагало полумеры. Оно не было способно сформулировать внятной и достаточно радикальной программы, не пользовалось политической поддержкой ни президента, ни Съезда народных депутатов СССР, ни руководства союзных республик.
С марта 1990 года члены правительства, прежде всего экономический блок, пытались заставить своего председателя подать в отставку (всем кабинетом). Или же они готовы были объявить о своем уходе; впрочем, так и не решились. Потом наступил сезон осенней подготовки к зиме, и это был еще один серьезный повод оставаться на своих местах. Так ситуация протянулась до начала января 1991 года, когда Рыжков был внезапным указом Горбачева лишен поста главы Совета министров, а сам Совет был преобразован в Кабинет министров во главе с Валентином Павловым[1308].