Запрос на реформы: уволить пьяниц и ввести хозрасчет
На реформы имелся немалый общественный запрос, причем не только со стороны «директоров», но и со стороны значительной части образованного класса. Концепция «хозрасчета» в 1970-е годы, в отличие от умеренно прорыночных взглядов «товарников», развивавшихся в узкопрофессиональной среде сотрудников ключевых экономических НИИ, имела вполне легальный и обсуждаемый характер не только в кругу советских экономистов, но и в массовой общественно-политической литературе[581].
Ее влияние усиливал и такой набирающий силу фактор, как массовый алкоголизм в рабочей среде, который поддерживался за счет желания получать «водочные доходы» и сверхтолерантного отношения власти к «трудящимся» — их практически невозможно было уволить и (в соответствии с нормативами заработной платы) нельзя было простимулировать не пить[582].
Заведующий Отделом химической промышленности ЦК КПСС (1983–1988) Вениамин Афонин рассказывал:
С 1950 года я начал работать сначала мастером, потом механиком цеха, а потом главным механиком. Люди с войны привыкли, что надо выпить. <…> После войны все выпивали [во время работы на химкомбинате]. Был смысл такой, что, если до проходной дополз, ползи дальше[583].
За двадцать лет душевое потребление алкоголя и алкогольных напитков выросло в 2,2 раза, количество правонарушений на почве злоупотребления алкоголем — в 5,7 раза, число больных алкоголизмом — в 7 раз, пишет в своей книге Егор Гайдар со ссылкой на исследование, опубликованное в 1988 году[584].
Популярный советский автор детективов Юлиан Семенов, тесно связанный с КГБ и советским политическим истеблишментом (в том числе через своего друга студенческих лет Евгения Примакова), в 1979 году написал и в 1980-м опубликовал в журнале «Огонек» повесть «Противостояние», по которой в 1985 году был снял одноименный популярный телесериал[585]. Текст повести можно считать манифестом советского экономического либерализма, примечательного тем, что в нем советские должностные лица разного уровня выступают за либерализацию частной экономической активности и за увеличение прав директоров. Например, один из второстепенных героев, директор автобазы, говорит следователю:
По цехам идешь — замечай, иначе все разнесут по кирпичикам. Только вы за это наказать можете, а я обязан по-отечески журить прощелыгу, чтобы он посовестился впредь воровать соцсобственность и понял, наконец, что зарплата — это честнее, чем уворованное добро, хоть и меньше в деньгах. Если б мог гнать взашей мерзавцев, спекулирующих званием «рабочий», если б мог поощрять реальной, ощутимой премией, если б, наконец, неисправимых прогульщиков и расхитителей мог посадить, как вы…[586]
Или два высокопоставленных милицейских начальника ведут между собой такой диалог:
Но и тому, чтобы поколение умело наращивать мускулы, надо помогать. Вот я из деревни родом, да? Так я еще мальчишкой застал время, когда с дедом на базар ездил, сливы продавал — доволен был, за прилавком стоял, зарабатывал! А теперь? Считается, что, мол, детям зарабатывать ни к чему. Неверно это, баловнями растут, на родительских шеях сидят. Надо б сказать громко и открыто: «Валяйте!» Вон семнадцатая статья Конституции — открывай себе, дедушка с бабушкой, пенсионеры дорогие, домашнее кафе или пошивочную мастерскую — прекрасно! И пусть внуки, сделав уроки, бабушке с дедушкой помогут, мускулы порастят… А подите-ка в финотдел, спросите разрешения? Затаскают по столам, замучают, пропади это кафе пропадом! А как бы нам всем жить стало легче, открой таких кафе в городе штук пятьсот! Семейное кафе, собираются, как правило, люди друг другу известные, там хулиганство как-то в схему не укладывается, в семейном кафе и стены добру помогают…
…Я не могу взять в толк, — и ни один директор завода в толк взять не может, — отчего нельзя пьяницу и лентяя прогнать, а его зарплату передать другим членам бригады? Ну почему? Где логика? Дьяк не может позволить, чтобы произнеслось слово «безработный». «Как это так, а где завоевания революции?!» В том они, завоевания-то, что рабочих на каждом предприятии с распростертыми объятиями ждут, все права и блага им предоставлены, а гнать надо тех, кто пьет, а не работает, но при этом рубашку на груди рвет: «Я — гегемон!»[587]
Вообще, тема невозможности увольнения бездельников, имевших слишком хорошую социальную защиту, обсуждалась в изучаемый период постоянно и публично[588], хотя одновременно и признавалось, что директора при желании имеют достаточно рычагов для давления на персонал и их надо разумно использовать и не перебарщивать с жесткими мерами. В частности, «Крокодил» в 1968 году посвятил статью директору автоколонны в Минске, у которого в течение года сменилась треть работников и при этом 9/10 работников в течение года получили взыскания[589].
Вместе с тем неоднократно упоминавшийся выше сотрудник Госплана Леонид Гребнёв утверждает, что директора вынуждены были держать на предприятиях значительный процент плохо работающих и потому малооплачиваемых работников, используемых обычно на подсобных производствах, чтобы иметь возможность платить достойно тому квалифицированному меньшинству, которое делало основной объем работы. В такой ситуации общий фонд заработной платы делился в отчетах между всеми работниками и создавалось ощущение, что в среднем они получают в пределах установленных норм[590]. Эта трактовка в целом объясняет, почему, несмотря на многочисленные жалобы директорского корпуса, начальники не спешили пользоваться имеющимися возможностями по увольнению тех же пьяниц. Ведь зафиксировать их приход в нетрезвом виде на работу и оформить его два-три раза было несложно, а это означало неизбежное увольнение даже по самому мягкому варианту советского законодательства. Однако подобная борьба с алкоголизмом или мелкими хищениями была редкостью.
Другой проблемой было то, что массовое увольнение проштрафившихся и ненужных рабочих с предприятия, то есть фактически перевод безработицы из скрытой в открытую форму, перекладывало ответственность за их дальнейшее трудоустройство на плечи местных партийных органов. По этой причине заглох знаменитый щекинский эксперимент эпохи хозяйственной реформы, в рамках которого предприятию перестали утверждать среднюю цифру зарплаты, что привело к массовым увольнениям и резкому повышению зарплат и объемов производства у оставшегося персонала[591].
«Комиссия Бачурина» и разговоры о реформах в Совмине СССР в 1973–1980 годах
«Косыгинская (хозяйственная) реформа» показала, что реформирование возможно, однако экономическая либерализация ведет к неоднозначным результатам. Фактически «косыгинская реформа» оказалась остановленной на вопросе о размерах полномочий и вознаграждении директора предприятия, а также на проблеме распоряжения свободными средствами предприятий. Это признавали и сами ее организаторы. С одной стороны, реформы были обречены на противодействие со стороны различных влиятельных социальных и профессиональных групп, интересы которых они задевали, с другой стороны, как сформулировал помощник Косыгина Юрий Фирсов:
Стимулы к инициативе и предприимчивости, которые должна была создать начатая в 1965 году экономическая реформа, оказались слабее, чем выгоды от умения ловчить, получая большую долю «блата» с затратой меньших усилий[592].
Говоря другими словами, вставал вопрос: как найти баланс между возможностью высоких заработков у отдельных менеджеров и специалистов в условиях реформ и общей пользой для развития, модернизации и повышения эффективности экономики СССР, ради которой затевались реформы?
Ответы на эти вопросы продолжал искать неформальный центр подготовки к продолжению реформ в аппарате Госплана СССР, который существовал там с 1965 года, но вновь активизировался примерно с 1973-го. Как мы говорили выше, председатель ведомства Николай Байбаков был главным союзником Косыгина в деле экономического реформаторства среди руководителей крупнейших ведомств. После превосходных результатов восьмой пятилетки и позитивных в целом 1971–1972 годов наступил, как говорилось выше, неурожайный и проблемный 1973 год, породивший спрос на поиск новых методов повышения эффективности.
Как свидетельствует Фирсов, в 1975 году,
за год до 24 съезда…[593] Госплан направил в ЦК доклад о провале пятилетки, не согласовав это с Совмином, что привело к обострению отношений между Косыгиным и Байбаковым. По существу, эти два человека несли на своих плечах огромный груз ответственности за положение в экономике страны, не имея в то же время прав в отношении кадровых вопросов и применения санкций в отношении номенклатурных работников, которые находились в руках секретариата ЦК и прежде всего самого Брежнева, предпочитавшего санкциям раздачу наград во имя своего собственного спокойствия и процветания[594].
Центральной фигурой тут становится зампред Госплана Александр Бачурин. В течение всех 1970-х годов заметна его ведущая роль в попытках не только сохранить наследие реформ, но и переосмыслить их в новых условиях[595].
Так, в последние дни 1973 года Бачурин представил на обсуждение в совете одного из подразделений Госплана доклад директора ЦЭМИ Николая Федоренко о роли научно-технического прогресса в решении проблем развития до 1990 года. Через два месяца должно было состояться заседание Госплана, на котором предполагалось обсудить Комплексную программу аналогичного содержания. Оппонировал докладчику начальник отдела новых методов планирования и экономического стимулирования Госплана Николай Дрогичинский[596]. Ему показалось,
что в докладе просматривается ослабление планового начала, замена его товарно-денежными отношениями, замена централизованного планирования и фондирования основных ресурсов оптовой торговлей. Производственные объединения и хозрасчет подаются как новое явление. Хотя что здесь нового? И объединения, и хозрасчет существуют уже более 50 лет[597].
То есть в его лице консервативная часть сотрудников Госплана отказывалась делиться властью и полномочиями с директорами, но вместе с тем готова была признать масштабные организационные инновации, если они имели привычные им формы и наименования из прошлого. Отсутствие консолидированной позиции по возможным реформам даже внутри Госплана привело к переносу их разработки до следующего удобного момента, тем более что экономическая ситуация в стране (за исключением сферы сельского хозяйства) в тот момент не выглядела столь проблематичной.
Только после XXV съезда КПСС (24.02–5.03.1976) была вновь создана специальная рабочая группа во главе с Александром Бачуриным с целью выработки программы ускорения экономических реформ. От Совмина в нее вошел зампред Игнатий Новиков.
Комиссия в соответствии с пожеланиями Косыгина (сделанными им еще в ходе первой реформы) хотела выработать универсальные «научно обоснованные» нормы по затратам — времени, труда, материалов, заработной платы. По словам Фирсова, «делалась попытка теснее увязать заработную плату с объемом выпускаемой продукции, а сам этот объем оценивать таким образом, чтобы исключить для предприятий возможность искусственно завышать его стоимость»[598]. Но, разумеется, этого комиссии не удалось.
7 февраля 1977 года в Совете министров СССР под председательством Косыгина состоялось совещание «по совершенствованию планирования и экономического стимулирования». Его содержание известно из записей присутствовавшего там министра энергетики Петра Непорожнего[599]. Основным докладчиком был Бачурин, однако записанные Непорожним тезисы его выступления было сложно назвать новаторскими:
план должен быть непрерывным; для строителей должен быть двухлетний план; нужен план технического развития новой техники; финансирование науки должно осуществляться из единого фонда; высокое качество новой продукции; нужны нормативы чистой продукции; необходимо определять и учитывать затраты чистого труда, израсходованного на продукцию[600].
Выступавшие на прениях по докладу министры были куда конкретнее, а отчасти и радикальнее. Основное их требование (почти каждого из пятнадцати выступающих) сводилось к необходимости составления «сбалансированных планов», то есть (как это можно сейчас интерпретировать) к обеспечению их заданий госснабовскими ресурсами.
Также представители макроэкономического блока (руководители Минфина, Госплана, Госкомцен, ЦСУ) выступали за создание разнообразных «резервов»: просто «резервов» (Минфин, имевший, видимо, в виду свои 3–5 % резервов бюджета), «резервов развития» (Госкомцен), «развития предприятий» (Госплан). При этом два министра — Минэнерго и Минавтопрома — просто потребовали увеличения финансирования их отраслей на фоне устаревания оборудования и грозящих неприятностей.
Еще четыре министра (руководители Минприбора, Минстройматериалов, Минхимпрома и ГНТК) высказались с прогрессистских позиций за развитие «всего лучшего из реформы 1965 года». Руководитель Минфина призвал «учесть уроки реформы 1965 года», что в его устах звучало амбивалентно.
Косыгин, подводя итоги совещания, высказался о докладе Бачурина обтекаемо, но скорее негативно: «Необходимо доработать документ. Надо внедрить что-то новое», — но идеи улучшения планирования поддержал и в заключение предложил создать «новую концепцию научного планирования»[601].
По мнению Виталия Воротникова (на тот момент первого заместителя председателя Совета министров РСФСР), предложенный проект был раскритикован на Президиуме Совмина СССР, и разработка проекта была поручена Госплану СССР и Академии наук СССР[602]. Для этого была создана новая большая рабочая группа во главе с председателем Госплана Николаем Байбаковым, с участием Новикова и группы работников ЦК во главе с заведующим Отделом плановых и финансовых органов Борисом Гостевым[603].
Полученный в результате ее деятельности проект постановления правительства, по словам Воротникова, назывался «О мерах по дальнейшему улучшению планирования народного хозяйства и экономическому стимулированию производства».
Результаты работы этой группы были рассмотрены 1 июля 1977 года, вновь раскритикованы Косыгиным, и комиссия по составлению документа была собрана в третий раз практически в том же составе, но уже без Байбакова. Председателем снова стал упоминавшийся выше Новиков, среди членов — Вениамин Дымшиц, Леонид Абалкин, Александр Бачурин, заместитель министра финансов Степан Ситарян, Владимир Кириллин, начальник ЦСУ Лев Володарский, министр химической промышленности Леонид Костандов. При комиссии была образована рабочая группа[604].
Результаты деятельности комиссии рассматривались 14 октября. Косыгин вновь остался недоволен и решил отправить документ для оценки в крупные научные и производственные объединения. При этом присутствующий на заседании Воротников зафиксировал в своих записях, что Косыгин не потерял надежды скрестить план с экономическим стимулированием, заявив:
Надо искать способы и средства, чтобы люди на предприятиях сами искали напряженный план, стремились сделать больше, лучше. Заинтересовать их понятной системой материального и морального поощрения[605].
«Косыгинская реформа 1979 года»
2 января 1978 года на совещании у Косыгина был подписан окончательный вариант проекта, получивший название «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы», который был передан в Политбюро для рассмотрения и утверждения[606]. Однако он застрял между Совмином и ЦК КПСС на полтора года. Очевидно, в это время различные группы пытались на него повлиять.
Так, например, известно, что в конце марта 1979 года состоялось заседание коллегии Госплана СССР с обсуждением «перспектив» советской экономики для записки, которая, видимо, готовилась в Совмин и ЦК КПСС. На коллегии выступал все тот же Бачурин с предложением «показать сырьевые трудности, рост заработной платы, не сопровождающийся увеличением производительности труда». Он также настаивал, что «цены должны быть более гибкие»[607]. Ничего из этих предложений в финальном варианте постановления не оказалось.
В том же 1979 году член комиссии Владимир Кириллин (зам. председателя Совета министров СССР, председатель ГКНТ), известный своими прогрессистскими взглядами, во главе рабочей группы по заказу Совета министров СССР подготовил аналитический доклад о состоянии советской экономики. Его текст, по нашему предположению, должен был иметь связь с работой комиссии 1977 года, в которой он участвовал. Доклад констатировал нарастание потребности в серьезных финансово-экономических и структурных реформах в советской экономике и провал в использовании передовых технологий[608].
Постановление ЦК КПСС и Совмина СССР № 695 «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы» было принято в окончательном виде 12 июля 1979 года. Это очень длинный и подробный документ (не менее 40 страниц без примечаний), который формулировал основы новой экономической стратегии. В публицистике иногда это постановление даже именуют «косыгинской реформой 1979 года». Хотя после внимательного чтения этого весьма противоречивого документа, действительно пытающегося скрестить усиление «плановости» с активизацией материальной заинтересованности предприятий и их работников, «реформой» назвать его сложно[609].
Постановление состояло из трех больших разделов, посвященных соответственно усилению плановой экономики, ускорению строительства и контролю за инвестициями и, наконец, экономическому стимулированию экономических агентов.
Существенное улучшение планирования в первом разделе должно было достигаться через выполнение ужесточающихся требований по срокам планирования и ответственности за него. Например, планы на следующую пятилетку должны были готовиться аж за два года до ее начала и окончательно утверждаться не менее чем за пять месяцев. Более того, они должны были носить «комплексный характер», но при этом составляться «снизу», с предложений предприятий. Что важно — оптовые цены и тарифы в течение пятилетки не должны были меняться.
Проекты годовых планов предприятий внутри пятилетнего плана должны были быть не меньше пятой части плана (пункт 2). Это ставило крест на популярной у экономистов-прогрессистов 1970-х идее о том, чтобы предприятия внутри пятилетнего плана были свободны в планировании производства.
В числе приоритетных планов на следующую пятилетку постановление называло решение реальных и актуальных проблем (пункт 6): «предусмотреть разработку программ по экономии топлива и металла, развитию зоны БАМа, сокращению применения ручного труда, увеличению производства новых товаров народного потребления»[610].
Предприятия должны были давать отчетность по 19 показателям (пункт 7), что сводило на нет все достижения «косыгинской реформы» по их освобождению. В частности, отчаявшись добиться сокращения ручного труда экономическими мерами, правительство вновь хотело этот вопрос регулировать мерами административными. Аналогично было с численностью работников, на которые министерства должны были устанавливать лимиты.
Правда, предприятия теперь могли корректировать плановые задания, если с переходом на выпуск новой продукции у них менялись ее показатели. Ранее негибкость планового задания в таких случаях была постоянным объектом критики.
Пункт 20 постановления предусматривал развитие фирменных магазинов определенных производителей товаров народного потребления. Одновременно он закреплял за профильными министерствами роль «генерального поставщика» на оптовых ярмарках всех товаров контролируемой им товарной группы, вне зависимости от ведомственной принадлежности производителей.
Пункт 30 постановления сурово требовал от руководства министерств отказаться от практики пересмотра плановых заданий предприятий в сторону снижения и грозил наказанием — как минимум 50 %-ным снижением премий за подобные действия.
Вторая часть красноречиво именовалась «О мерах по ускорению ввода в действие производственных мощностей и объектов и повышению эффективности капитальных вложений». Так Совмин и ЦК попытались определить пути решения перезревших проблем с капитальными инвестициями и задержкой строительства.
Первым же пунктом (31) в этой части предлагалось резко сократить количество новых строек, чтобы в ближайшие годы закончить начатые. Другая новая идея (пункт 33) состояла в том, чтобы не начинать строительство новых предприятий, если есть возможность реконструировать и расширить старые, производящие аналогичную продукцию. В пункте 39 фиксировалось, что строительно-монтажные организации, набирающие в свой портфель более 50 % работ по реконструкции предприятий, переводятся на одну классификационную группу выше по оплате труда руководства[611], а в организациях 1-й группы оплата их труда будет на 10–15 % больше.
Важным был и 37-й пункт постановления, предусматривающий перестройку механизма финансирования строительных и монтажных работ на квазирыночных условиях. В рамках привычной схемы заказчик строительства выплачивал исполнителям аванс для начала работ, а те через какое-то время требовали новых выплат. И так продолжалось до тех пор, пока все средства, выделенные для исполнения заказа, или их большая часть не переходили к ним на счет. Завершали же они стройку как получится. Новое постановление требовало, чтобы строители и монтажники осуществляли свою работу на собственные оборотные средства и банковский кредит, и только после исполнения заказа они получат оплату заказа. Более того, постановлялось, что если они просрочат исполнение заказа, то банк будет брать с ним повышенный процент за кредит.
Аналогичным образом повышенный процент кредита должен был браться с предприятий, у которых задерживался плановый монтаж оборудования, заказ которого был профинансирован банками (пункт 41). Но и поставщик оборудования должен был получить расчет только после завершения поставок, а само оборудование должно было быть создано опять же за счет банковского кредита (пункт 43). При этом интересным псевдорыночным нововведением в постановлении было то, что если подрядчик закончит строительство и монтаж оборудования раньше срока, то ему направляется 50 % прибыли, полученной предприятием за срок работы между реальным вводом оборудования и плановой датой.
Результатом реализации этого раздела (если бы она реально осуществилась) стало бы резкое увеличение влияние Промстройбанка СССР и появление действительно довольно эффективного механизма контроля.
Третий раздел постановления именовался «революционно», в духе 1965 года: «О развитии хозяйственного расчета и усилении роли экономических рычагов и стимулов».
В первом по порядку пункте этого раздела (46-й в общей нумерации) как о чем-то обыденном говорилось, что основной экономической единицей в СССР является производственное объединение, а не отдельное предприятие, и вся экономика хозрасчета исходит из этого.
Постановление в пункте 47 возрождало трехчленную схему фондов предприятия (материального поощрения, культурного развития и жилищного строительства, а также развития производства), которая была введена по реформе 1965 года, и устанавливало нормы их наполнения. Однако реальный процесс наполнения фондов был ограничен слишком большим количеством условий и не очень логичен[612]. Согласно пункту 50, от прибыли до 3 % сверх плана в распоряжении министерства (объединения, предприятия) оставалось 50 % средств, а более 3 % — только 25 % (то есть превышать план на 4–6 % было объективно невыгодно), что в общем-то немало. Однако их распределение было описано в качестве очень сложной схемы, к тому же сильно зависящей от договоренностей министерств, объединений и конкретных предприятий.
Чуть больше свободы чувствовалось в разрешении предприятиям (пункт 53) за счет экономии заработной платы выплачивать квалифицированным работникам, выполняющим вдобавок чужую работу, до 50 % зарплаты. Но число таких работников среди конструкторов и инженеров ограничивалось. На повышение им зарплат можно было тратить не более 1 % общего фонда зарплаты предприятия. Это была явная попытка преодоления того негативного последствия реформы 1965 года, которое привело к резкому повышению зарплат руководства и высокообразованного персонала. Вообще предусматривалось пересмотреть (пункт 59) уравнительное распределение премий внутри трудовых коллективов и сделать их более зависящими от результатов труда работника.
Пункт 54 призывал к развитию другого варианта повышения экономической мотивации персонала — бригадного подряда. О нем мы подробнее будет говорить в пятой части книги.
Пункт 55 революционным образом вводил в себестоимость продукции оценку количества воды, забираемой предприятием из водохозяйственных систем, и стоимость земельных участков, выделенных на строительство новых предприятий. Ранее предприятия это получали бесплатно[613].
Постановление фактически не было введено в действие, несмотря на то что сотрудники аппарата Совмина начали разрабатывать методики его применения и, в частности, хотели по нему пересчитать планы на 1980 год[614]. В Госплане тоже развернулась работа по его реализации, приведшая к усилению отдела совершенствования планирования и экономического стимулирования под руководством Дмитрия Украинского[615], [616].
Инициатор документа Косыгин в октябре 1979 года получил обширный инфаркт и фактически прекратил исполнение обязанностей вплоть до своей отставки, наступившей 23 октября 1980 года[617]. Большая работа по подготовке постановления пропала втуне[618].
Однако его обсуждение продолжалось. В 1980 году была создана группа для подготовки масштабного доклада Косыгина на XXVI съезде партии в 1981 году. Уже потерявший силы и энергию заказчик тем не менее требовал «свежих мыслей». Один из ключевых участников «бригады», академик Леонид Абалкин, признал, что, несмотря на то что участники группы «решили пользоваться некоторыми идеями НЭПа, современных иностранных государств и положительными примерами из текущей практики», он не стал подписывать итоговый текст, поскольку доклад не удался[619].
22 января 1980 года на фоне начала войны в Афганистане, жесткой международной реакции на вторжение и фактической отмены разрядки, что означало смену политического курса, глава ГКНТ Владимир Кириллин вынужден был подать в отставку и занять крайне малозначительный пост заведующего сектором академического института. В политической системе координат того времени это означало, что его фигура вызвала крайнее раздражение Брежнева[620]. Это могло быть связано с его докладом 1979 года, недееспособностью прикрывавшего его Косыгина или иными, не известными нам пока причинами.
В результате на 1980–1982 годы в высших эшелонах власти остался один публично известный реформатор — Александр Бачурин. Однако о нем парторг Госплана Краснопивцев в своем докладе 1982 года на партсобрании учреждения говорил так:
Один Бачурин не сможет поднять все экономические проблемы. Да и не боец он. Надо вводить в коллегию новых экономистов-борцов[621].
Такие борцы на самом деле были, но, как полагается политикам с перспективами, они не спешили лезть на рожон. Сложившаяся к тому моменту команда замов Байбакова (зампредов Госплана) была наиболее системной административной группой, прикрывающей экономических реформаторов и заинтересованной в их деятельности.
17 февраля 1981 года был подписан очередной документ о распределении их обязанностей. Список выглядел так: Лев Воронин (первый зам) — оборонная промышленность[622], Василий Исаев (первый зам) — строительный комплекс, Петр Паскарь (первый зам) — АПК, Николай Рыжков (первый зам) — общие вопросы (то есть макроэкономика), Яков Рябов (первый зам) — товары народного потребления и внешняя торговля, Павел Анисимов — кадры (самого Госплана), Александр Бачурин — социальное развитие, Виктор Бирюков — транспорт и связь, Владимир Ванчиков — сырьевые и конструкционные материалы, Николай Иноземцев — внешнеэкономические отношения[623], Аркадий Лалаянц — ТЭК, Владимир Лахтин — товарные ресурсы и товарооборот[624], Николай Лебединский — материальные балансы и ГВЦ (главный вычислительный центр)[625], Николай Слюньков — машиностроение[626]. Тогда же, в 1981 году, членом коллегии Госплана стал и Валентин Павлов, с 1979 года занимавший там пост начальника отдела финансов, себестоимости и цен, то есть бывшего прямым подчиненным зампреда Рыжкова.
Половина из этих людей сыграла важную роль в экономическом реформировании 1980-х годов. Рыжков и Слюньков поочередно занимали пост секретаря ЦК КПСС по экономическим вопросам и входили в Политбюро (Слюньков как кандидат). Павлов был председателем Госкомцен и министром финансов, а затем сменил Рыжкова на посту председателя Совета министров СССР. Воронин и Рябов стали зампредами Совета министров СССР. Паскарь, Бачурин и Лахтин оставались на своем посту в Госплане и активно проводили «политику перестройки» в подведомственных сферах[627]. Таким образом, именно зампреды и руководители отделов Госплана (наряду с сотрудниками Отдела плановых и финансовых органов ЦК КПСС) начала 1980-х оказались в кадровом отношении одним из наиболее важных источников формирования горбачевского экономического истеблишмента.
«Товарники» в Отделе плановых и финансовых органов ЦК КПСС
Многочисленные дискуссии и описания экономических споров в позднем СССР фокусируются в основном на проблеме поиска путей повышения эффективности производства. Очевидное и четко фиксируемое снижение темпов роста советской экономики и производительности труда вызывало к жизни различные рецепты их восстановления — повышение контроля, улучшение планирования, поиск новых методов работы, моральное стимулирование, повышение материальной заинтересованности, передача предприятиям, холдингам и отраслям прав на распоряжение частью необходимой продукции, создание вертикально интегрированных холдингов (производственных объединений), пересмотр кадровой политики и т. п. Вместе с тем и практикующим экономистам (включая чиновников), и экономистам-теоретикам приходилось иметь дело с куда более широким кругом проблем, причем нередко в комплексе или в переплетении.
Однако действовали они отнюдь не в лаборатории, где можно ставить эксперименты, а в остроконкурентной среде, где они сами, их коллеги и оппоненты, как правило, представляли те или иные профессиональные группы и целые экономические и политические «системы». Это происходило, в частности, потому, что любой реальный советский экономист, прежде чем занять позицию, на которой он мог на что-то влиять, сделал в определенной отрасли профессиональную карьеру. Она неизбежно влияла на его представления о должном. Совокупность представителей отрасли или каждый член их сообщества, опираясь на лозунг «пользы делу», смотрели на общеэкономические проблемы с позиции максимального удобства именно этой отрасли.
Например, представители ВПК считали, что инвестиции в отрасль надо не уменьшать, а увеличивать — не только для укрепления обороноспособности или выигрыша в гонке вооружений с воображаемым Западом, но и потому, что их отрасли давали новые технологии и растущий объем гражданской продукции. С ними могли бы поспорить представители сельскохозяйственной или нефтяной отрасли, которые были уверены, что каждый рубль вложений в их сферу приносит большую отдачу — либо потребительской продукцией, либо ею и плюс доходами в бюджет. Представители легкой промышленности скромно напоминали при случае, что именно их отрасль дает 18 % наполнения бюджета, и поэтому именно им нужно современное и эффективное оборудование с Запада[628]. Представители Минфина, Госснаба, Госплана говорили о важности бюджетного, валютного и межотраслевого балансов, денежного обращения, организации взаимных поставок и резервах, вопросах регулирования цен и трудовых ресурсах.
Соответственно эти люди могли иметь общие взгляды на одни проблемы и разные на другие. Именно поэтому позиция конкретного чиновника аппарата ЦК КПСС и в том числе Отдела плановых и финансовых органов (Отдела) была вариативной в зависимости от ситуации, и встречающееся разделение на «товарников» (рыночников) и «антитоварников» (плановиков) является довольно искусственным, пригодным для описания их позиции только по одной проблеме.
В том же ключе стоит рассматривать самопрезентации и самооценки сотрудников Отдела. Себя все его сотруднки видели в качестве больших профессионалов в экономической сфере, а многие из них считали себя прогрессистки и реформистски настроенными людьми. Во многом это было действительно так, однако для большинства людей со стороны, из государственных и научных организаций, отдел в целом был воплощением консервативной партийной власти. Это противоречие самоидентификации и имиджа нуждается в более подробном рассмотрении, и без понимания этой дилеммы невозможно понять, почему сотрудники отдела не просто активно поддержали «перестройку», но стали активными акторами, проводящими ее политику.
Например, информант Анатолий Милюков именовал себя «трудовиком по биографии», то есть имел в виду, что его специализация как экономиста была «трудовые отношения». Однако оппоненты в Отделе плановых и финансовых органов аппарата ЦК КПСС именовали его «товарником», поскольку видели его выразителем взглядов одноименной «товарной» школы в советской экономической науке, ориентированной на материальное стимулирование[629].
Один из основателей отдела, долгое время заведующий сектором труда, затем заместитель заведующего отделом (и отец нынешнего главы ВТБ) Леонид Костин в значительной мере с ним согласен, однако уточняет, что отдел всемерно содействовал «косыгинским реформам» и был сторонником их проведения, а вот другие, отраслевые отделы ЦК КПСС им противодействовали. Костин, считающий себя активным соратником Косыгина, активно участвовал в публичной (в прессе) и непубличной (записки и обсуждения в аппарате ЦК КПСС) дискуссии, в которой отстаивал необходимость увеличения доли предприятий группы Б в советской экономике. По его мнению, это было важно, в частности, потому, что каждый работник предприятий этой группы давал как минимум в 2–3 раза больше продукции в ценовом выражении, и увеличение доли группы Б в результате могло бы послужить предпосылкой устойчивого экономического роста. Однако при попытках популяризовать свою позицию в 1976 году он был снят с должности и направлен на работу по своей основной специальности — вопросам трудовых отношений[630]. Вполне возможно, что он был сочтен Кириленко слишком «прокосыгинским» деятелем для партийного аппарата за его частые приглашения в Совмин и соответствующие идеи.
Именно Костин пригласил в отдел в 1974 году одного из рядовых разработчиков «косыгинской реформы» — Анатолия Милюкова. Позднее в отделе он стал лидером «товарников», занимал посты руководителя группы консультантов отдела, заместителя заведующего Экономическим отделом ЦК КПСС в 1980-е годы, заведующего отделом социально-экономического анализа аппарата президента СССР в 1990–1991 годах. Для него как для последовательного «товарника» приоритетным вопросом была несвобода агентов экономической деятельности в условиях централизованного и избыточно жесткого планирования. При всем том он был близок и к военно-промышленному лобби[631].
Валерий Кушлин, о котором мы говорили в начале книги, был одним из тех, кого можно отнести к сторонникам Милюкова. Хотя его карьера как инженера и администратора сложилась на заводах транспортного машиностроения, его опыт в качестве секретаря райкома партии продемонстрировал ему пустоту официальных нарративов.
А потом уже, когда я стал зав промышленным отделом, это чистая экономика уже. Все экономические показатели по району пришлось отслеживать, потому что районы между собой соревновались. Надо было следить [за тем, что] складывалось из суммы предприятий, надо было на показатели предприятий влиять. По темпам роста шло соревнование. Объем реализации продукции. Сколько произведено и сколько из этого произведенного реализовано — продано. Предыдущий год к следующему году сравнивали по объему.
— То есть это рост стоимости проданной продукции. А инфляция при этом не учитывалась?
В. К.: Тогда вообще об инфляции понятия не имели. Ее не было как категории. Тогда все измерялось именно по объему. Прибыль тоже учитывалась, рентабельность. Все эти показатели надо было отслеживать. То есть это уже была специфическая для того времени, но экономика.
— А если ЗИЛ, условно говоря, в этом году продал не на такую-то сумму, а на 3 % меньше, чем в прошлом году?
В. К.: Это катастрофа была для района, потому что ЗИЛ — это было полрайона. [Но у нас] Влияние на ЗИЛ слабое было, а на средние предприятия [мы] очень даже влияли. Заставляли. План-то выполнялся. Объем, условно, тысяча каких-то единиц. И в натуральном, и в стоимости, и то, и то. Чтобы ему выполнить план и обеспечить рост, ему, допустим, надо было сделать 1100. Но если у него с планом не получалось, значит, была такая штука, что корректировали план. Тогда уже плановое задание было не 1000, а 900. Райком мог позвонить министру и сказать: «Войдите в положение, у нас план по району из-за этого предприятия трещит. Скорректируйте его план». То есть игра в план. Вот почему плановая система была плохая: молились на план.
— А как вы будете соревноваться между районами, если у вас по части предприятий план скорректирован?
В. К.: Ну и что? Мы же уже по новому плану смотрим. Раз ему скорректировали.
— То есть вы в конце года переписываете план начала и дальше…
В. К.: Это не мы переписываем, а просто база меняется, относительно которой фактические показатели сегодня измеряются.
— Вы в начале года в райкоме планируете, что у вас такой-то план у предприятия на год.
В. К.: Темп роста такой-то должен быть, а он не получается.
— И в конце года вы чем соревнуетесь: первыми цифрами или последними между районами?
В. К.: Это как городские власти, какой алгоритм зададут соревнованиям. Конечно, тогда была игра, но так была построена система тогда. Работали не на рынок, а на план: нужно было выполнить план — правдами и неправдами. И тем самым хорошо выглядеть. …Мы, например, очень крупную аферу раскрыли на ювелирном заводе тогда. Мой работник, инструктор моего отдела раскопал. Там налево сбывали ювелирную продукцию, помимо официальных каналов. Из левых материалов. Этому директору мы свернули голову. Мы его не посадили, но мы его освободили от должности и исключили из партии, а это конец карьеры. Я затрудняюсь сказать, что с ним дальше было[632].
Экономические модели и дискуссии, которые Кушлин постигал в рамках партийной системы образования в той же АОН, не объясняли его практического опыта. Однако в рамках системы партийной экономической науки оставалось место для новаторских идей людей системы, чем он и воспользовался, став преподавателем АОН, а потом перейдя на работу в отдел[633].
Сторонник плановой экономики из отдела Юрий Белик имел позицию, близкую к точкам зрения Фирсова (помощника Косыгина) и Костина. Он считал, что одной из важнейших проблем является чрезмерное перечисление государственных средств в оборонный комплекс. По его расчетам, на него работало до 70 % экономики, что он считал колоссальным и принципиальным дисбалансом, определяющим главное в характере советской экономики. Другой важной проблемой Белик считал низкий уровень интеграции экономик стран СЭВ, приводя в качестве аргумента тот факт, что сложная продукция в СЭВ продолжала выпускаться за счет сотрудничества предприятий на национальном уровне, а не была продуктом кооперации предприятий всего СЭВ[634].
Куратор Госкомцен в отделе, инструктор Николай Чехлов считал основной проблемой СССР ценообразование, опубликовал об этом несколько десятков работ и не хотел быть на стороне ни плановиков, ни рыночников. Он (в его собственной интерпретации), как и заведующий Экономическим отделом Николай Рыжков, на основе идей академика Леонида Абалкина видели необходимость неторопливого, но системного решения проблем, создания планово-рыночной экономики, разработки и комплексного внедрения нормативной базы[635].
Однако для Милюкова, как лидера не просто «товарников», а во второй половине 1980-х и «рыночников» в отделе, Гостев, Белик, Костин и все их поколение были «стандартными советскими экономистами». Говоря о пригласившем его в ЦК КПСС Леониде Костине, он подчеркивает принципиальную поколенченскую и мировоззренческую разницу.
У него схема была вот такой, жизненный план, социализм и так далее. <…> Он или Белик и еще кто-то в соавторстве даже выпустил в тот период дискуссии об экономической реформе свою статью «план или стимул», что-то такое… И поэтому дискуссии были, страшные схватки за столом на переговорах. У нас зал заседаний этаже на десятом был. И как только идут новые проекты, меня: «Этот товарник Милюков, этот рыночник [Георгий] Саркисянц[636]» и так далее. Я не хочу сказать, что это было во враждебном тоне, во многом было в дружеском, хорошем. Вообще тональность дружеская — это был стиль аппарата ЦК. Такая негласная порядочность в общении. Я просто поражаюсь, вспоминаю те годы как исключительное что-то. Может быть, какие-то там были, но в отделе нашем, во многом даже благодаря Гостеву. Гостев сам по себе человек спокойный, уравновешенный, не любил никогда каких-то конфликтных ситуаций. Он гасил все[637].
Таким образом, среди большинства экономистов и чиновников в сфере макроэкономики, к которым относились и сотрудники отдела, не стоял вопрос о том, нужны реформы или нет. Вопрос состоял о том, в каком направлении должны они двигаться. Надо ли в первую очередь установить порядок и повысить ответственность, чтобы реализовать запланированное ранее? Или надо просто больше производить и технологически развиваться в ногу со временем? Или необходимо повысить эффективность использования имеющихся ресурсов за счет легитимизации существующих практик реальной работы предприятий, которые существовали помимо «плана» и других административно установленных норм?[638]
Сторонниками первого варианта были в основном выпускники экономических факультетов Московского и Ленинградского университетов и технических вузов конца 1940-х — начала 1950-х годов, которые свой практический экономический опыт приобрели в рамках системы Госплана, Минфина, академических институтов, а также на производстве в 1950-е годы (то есть Гостев, Белик, Костин, заведующий сектором экономического анализа Борис Плышевский, заведующий сектором банков (1973–1981) Николай Гаретовский, заведующий группой консультантов в 1970-е Евгений Смирницкий)[639].
Они входили в более широкое сообщество своих сверстников — студентов того же периода, которые занимали в том числе позиции в партийном аппарате, партийных и припартийных научных и образовательных институциях. Значительная часть этих людей, особенно работавших в системе высшего и образования (в том числе упоминавшиеся выше сотрудники аппарата ЦК КПСС Павел Скипетров, Михаил Волков и Николай Клепач), не имели опыта практической работы в экономической сфере и, некритично воспринимая сталинские учебники, стали «идеологическими жрецами» концепции «плановой экономики», причем в ее «максималистском», теоретическом изложении[640].
Для Гостева, Белика, Костина и других сотрудников отдела этого поколения они были удобными партнерами, когда речь шла о совместных академических и образовательных публикациях, защите диссертаций через контролируемые этой группой ученые советы в МГУ и АОН[641]. Однако, по всей видимости, в отношении практической политической работы в экономической сфере их мнение не было столь важным.
Основу же экспертного сообщества, работающего для отдела, составляли сверстники и бывшие однокурсники его сотрудников из реформистски настроенных групп. Например, у заведующего сектором отдела Бориса Плышевского друзьями были будущие академики и крупные управленцы 1970–1980-х годов Евгений Примаков и Степан Ситарян, заведующий сектором Отдела пропаганды и один из ближайших помощников и. о. главы отдела Александра Яковлева — Борис Александровский, сотрудник Отдела пропаганды Лев Степанов. Некоторые из них были вместе с Плышевским членами студенческого «кооператива», который распределял между своими участниками очередность записывания лекций на занятиях. Другие учились с ним в аспирантуре экономического факультета МГУ[642]. Примаков и Ситарян и вовсе были соседями по квартире (блоку) в МГУ[643].
Если посмотреть на авторский состав книги с непритязательным идеологическим названием — «Могучая поступь советской экономики» (М.: «Экономика», 1977), то видно, как группы прогрессистов из различных властных институций договорились и сработались между собой на персональном уровне. Редактором книги значится зампред Госплана Александр Бачурин. Среди соавторов — консультант отдела Георгий Саркисянц, директор НИЭИ Госплана Вадим Кириченко и также упоминавшийся выше заместитель директора этого института Владимир Майер, перебравшийся из «сталинистов» в стан «прогрессистов». О том, какое значение это имело в практической сфере, мы будем говорить в конце следующей части книги.
Более младшие поколения, окончившие вузы в конце 1950-х — 1960-е годы, не просто «вдохнули воздух» хрущевских реформ, прежде всего реформы совнархозов, а также косыгинской экономической реформы. Реализацией этих реформ занимались их старшие коллеги, и тут они могли найти с ними общий язык. Но они еще в вузе критически обсуждали различные аспекты доминирующего варианта марксистской теории, что было непредставимо для их старших коллег, учившихся в сталинский период. Для тех реальная рыночная экономика была запретной и неведомой территорией «капитализма», и размышлять о ее возможном появлении в СССР они не хотели и не пытались. А вот для младшего поколения это был рационально обсуждаемый вопрос, хотя по факту они были за введение отдельных ее элементов (скорее немногочисленных, чем доминирующих), но не полноценного «свободного рынка».
Милюков также говорит об этом:
Эта наша закалка в хрущевской оттепели, мы уже в институте тогда Маркса критиковали, что было вообще непозволительно раньше. В аспирантуре тем более была такая волна свободомыслия — эти непрерывные митинги в Политехническом музее, что такое личность, смысл жизни, социализм, не социализм[644].
Наиболее очевидную прорыночную позицию в младшем поколении сотрудников этого отдела ЦК занимали выпускники Московского финансового института. Плотная, сплоченная группа руководителей комсомольской организации института середины 1960-х годов в 1970–1980-е годы совершала быстрое восхождение к вершине советской экономической иерархии[645].
Консультант Отдела соцстран, завсектором Экономического отдела и замминистра финансов СССР в 1987–1991 годах Всеволод Ситнин о своей учебе в Московском финансовом институте рассказывал так:
Институт тогда был девичий, у нас 80 %, наверное, было девиц. Хотя я учился вместе с [председателем правления Госбанка СССР в 1989–1991 годах, председателем правления Центробанка РФ в 1992–1994 годах Виктором] Геращенко, только на разных факультетах. С последним министром финансов [СССР (1991), первым заместителем министра финансов в 1990–1991 годах Владимиром] Орловым мы в одной группе учились все годы. Вы с [Анатолием] Милюковым общались? Он был секретарем комсомольской организации кредитного факультета — КФа. И был очень активный комсомольский деятель, я был среднего уровня.
— А Геращенко был активным комсомольцем?
— Нет, Геращенко был спортсмен, играл в баскетбол вместе с [последним председателем правительства СССР] Павловым Валентином Сергеевичем и начальником финансового управления МИДа Чулковым[646]. Вот они тройка была баскетбольная[647].
Павлов подтверждает слова Милюкова:
Профессиональные финансисты, управляющие переливом капиталов, по самой природе своей всегда были рыночниками. Мышление профессиональных финансистов так устроено, что они оперируют товарно-денежными категориями. И в прошлом как раз их среда была той «закваской», на которой в недрах жестко централизованной плановой экономической системы подспудно бродило «рыночное тесто»[648].
Впрочем, Павлов крайне критически оценивает своих друзей, пошедших на работу в аппарат ЦК КПСС:
Особенно губительно действовала Старая площадь именно на финансистов… Те финансисты, которые прошли даже краткосрочную школу аппарата ЦК КПСС, вопреки своим громогласным заявлениям, по приобретенному менталитету, по упрощенному пониманию экономической природы рыночных отношений, наконец, по своим практическим делам становились антирыночниками. <…> После службы в ЦК многие из них переставали быть специалистами в собственном смысле этого понятия. Возвращаясь в отрасли — даже министрами, — они зачастую приносили с собой только «волевой» цековский стиль, руководя, как говорится, с «шашками наголо»[649].
Несмотря на скепсис Павлова (которого сейчас вряд ли кто назовет подлинным стороником рыночной экономики), группа умеренных «рыночников» в отделе была не столь мала. В числе своих сторонников Милюков называет инструктора сектора финансов Игоря Левчука[650], консультанта Георгия Саркисянца, а также считает одним из своих покровителей замзава отделом Николая Лобачева («открытого к новому»)[651]. Эти же идеи поддерживали сотрудники сектора банков отдела. Заведующий сектором Сергей Егоров (выходец из семьи «столыпинских переселенцев» в Сибирь, сын председателя совхоза) впоследствии вспоминал об этом так:
Когда я [в 1960-е годы] работал заместителем начальника ПЭУ (Главного планово-экономического управления Госбанка СССР. — Н. М.), в Москву прилетел в рабочую командировку профессор Гарвардского университета, писавший книгу о банковской системе СССР. (Кроме всего прочего, ПЭУ поддерживало профессиональные связи с заграничными банками… К нам часто приезжали теоретики и практики банковского дела из разных стран.) Мне поручили его опекать. <…> Особенно интересовала его проблема инфляции — есть ли она в Советском Союзе. Я его уверял, что в СССР никакой инфляции быть не может, потому что у нас плановое хозяйство. <…> Вместе с тем я знал, что, несмотря на это, цены постоянно росли. Тем не менее я доказывал гостю, что цены в СССР «не растут, а регулируются» — в зависимости от спроса и предложения… Через какое-то время мне принесли приглашение в американское посольство: перед отъездом наш гость устраивал вечеринку по случаю окончания своей работы в Москве. <…> Профессор пригласил достаточно узкий круг людей — всего несколько человек. Мы выпили виски, началась непринужденная беседа. Виновнику торжества было лет 55, в разгар вечеринки он, уже немного навеселе, подошел ко мне и громко, чтобы все слышали, произнес: «Господин Егоров, а все-таки инфляция у вас в России есть». Я рассмеялся и не ответил ему. Все понимали, что инфляция в СССР была, и еще какая — правда, скрытая и регулируемая. От нее же никуда не денешься — что при капитализме, что при плановой экономике. В Советском Союзе качество жизни было низким, и это сказывалось и на денежном обращении[652].
Таких… «внутренних диссидентов» в тех коридорах было много. Они не выходили с лозунгами на Красную площадь, но между собой разговоры вели. Мы же видели все, что происходит. Был такой член политбюро Кириленко — он курировал наш Экономический отдел. Я ему однажды пытался открыть глаза на то, что творится в сельском хозяйстве, стал говорить о том, что нужны перемены. Он только похлопал меня по плечу: «Молод ты еще меня учить». Вот и весь разговор.
— То есть события августа 1991 года вы встретили спокойно, ломать себя не пришлось?
— Абсолютно спокойно. Я уже был внутренне подготовлен к переменам. Поездил к тому времени по миру, посмотрел, как живут цивилизованные страны, как работает рыночная экономика, как устроена банковская сфера. Да, была пионерская и комсомольская юность, были идеалы, была вера в светлое будущее, но постепенно я взрослел, набирался знаний, наблюдений, в голове постоянно шла работа. Помню, уже когда пришел в ЦК, мне впервые показали проект госбюджета на очередной год. Я за голову схватился, увидев, какой там гигантский разрыв между доходами и расходами. Дефицит был колоссальный, а ведь людям говорили, что дело обстоит ровно наоборот. <…> Возможно, я раньше, чем другие, осознал необходимость рыночной экономики, иной путь означал тупик, стагнацию, гибель. Идеология — это хорошо, но она — надстройка, а базис, основа всего — правильно отстроенная экономика[653].
По итогам всего вышесказанного уже совсем не удивляет, что Егоров и Милюков впоследствии стали руководителями Ассоциации российских банков.
Экономическое завещание Брежнева (1980) и Суслов как назначенный идеолог экономического реформирования
Назначение Николая Тихонова председателем Совета министров СССР после ухода Косыгина на пенсию 23 октября 1980 года, казалось бы, поставило точку в вопросе — кто главный в СССР в экономической сфере. Избрание Юрия Андропова де-факто вторым секретарем ЦК КПСС после смерти Михаила Суслова 25 января 1982 года вроде бы не оставляет сомнений в том, кого Брежнев видел своим преемником. Однако в конце 1980 — начале 1982 года ситуация выглядела по-иному.
Михаил Суслов, который долгие годы собирал и анализировал информацию в экономической сфере, был оппонентом «косыгинских реформ»[654]. Среди отложившихся в его фонде документов имеются, например, тезисы макроэкономического доклада, подготовленного в апреле 1975 года, — «Об основных направлениях развития народного хозяйства СССР на 1976–1980 гг.», с резкой критикой экономической ситуации в стране, который цитировался выше, — и записи напряженной дискуссии по нему среди высшего партийного и государственного руководства[655]. Сразу после ухода Косыгина в необъявленную отставку (середина августа 1980 года) Суслов официально занялся стратегией экономического планирования. Брежнев публично, хотя и в узком кругу, передал ему полномочия в этой сфере.
Однако фактически этот процесс начался на два с половиной года раньше — на фоне углубляющегося кризиса в советской экономике. Документы, отложившиеся в личном фонде Суслова в РГАНИ, красноречиво указывают на резкое усиление его интереса к экономической проблематике с начала 1978 года. С этого времени отложившиеся в личном фонде материалы по сельскому хозяйству СССР стали составлять одно дело в год — Суслова вплоть до смерти прежде всего интересовали общие показатели по урожайности и ситуация в мясо-молочной промышленности[656]. С начала 1979 года он также начинает читать много экономической статистики — различные отчеты и разработки по выполнению планов текущей пятилетки и планированию будущей. Ситуация на БАМе, проекты выступлений Брежнева по экономической тематике начинают отлагаться в делах после 10 апреля 1979 года[657].
Таким образом, Суслов к двум своим официальным компетенциям — идеологии и администрированию партийным аппаратом — добавил третью, макроэкономическую. Это делало его безальтернативным лидером в случае ухода Брежнева, даже невзирая на то, что по партийной традиции второй человек в аппарате ЦК КПСС (которым он уже был) и так после смерти или вынужденной отставки лидера становился первым человеком в стране.
Впрочем, пока не стоило сбрасывать со счетов и Леонида Брежнева, который вопреки сложившемуся публично имиджу не только крепко держал руку на пульсе кадровой политики, но и вполне четко осознавал сложившуюся экономическую ситуацию.
В данном разделе мы обо всем этом поговорим подробнее, поскольку этот маневр советской экономической политики на высшем уровне не обсуждался, возможно, еще никем из академических специалистов. В то же время он во многом определил экономическую политику 1980-х.
14 августа 1980 года на заседании Политбюро по представлению Андрея Кириленко первым делом обсуждался вопрос о втором инфаркте Алексея Косыгина. По предложению Брежнева фактическим исполняющим обязанности председателя Совета министров становится и так уже занимающий пост первого зампредсовмина и член Политбюро Николай Тихонов[658].
В то же время резко обостряется обстановка в Польше. Там во многом повторяется новочеркасский сценарий. 1 июля 1980 года политбюро ЦК ПОРП и Совмин ПНР приняли решение о централизованном повышении цен на мясные продукты. Одновременно был введен запрет на мясную торговлю для частных лиц. 8 июля по этому поводу начались забастовки в Люблине, с 15 июля они переросли в массовые демонстрации. 14 августа началась забастровка на судоверфи им. Ленина в Гданьске, которая стала центром протестной активности. 16 августа был создан объединенный забастовочный комитет с представителями других предприятий города. 18 августа к нему присоединились представители оппозиционной и католической интеллигенции, создавшие экспертный совет, который помог привести дело к оформлению. В тот же день забастовка распространилась на предприятия другого крупного приморского города — Щецина. 21 августа из Гданьска была отозвана комиссия под руководством вице-премьера Тадеуша Пыки, который занимал жесткую позицию в отношении бастующих. Затем он был смещен со своего поста. Взамен в тот же день приехала другая комиссия под руководством склонного к компромиссам вице-премьера Мечислава Ягельского. Он занялся составлением соглашений с рабочими, они были оформлены в конце августа. 24 августа был отправлен в отставку председатель Совета министров Эдвард Бабюх и ряд других руководителей страны, на которых возложили ответственность за «непродуманные экономические решения, приведшие к кризису». 6 сентября 1980 года был отстранен от должности первого секретаря ЦК ПОРП Эдвард Герек[659].
В это напряженное время Брежнев проводил свои ежегодные «Крымские встречи». Так неформально именовались его консультации с главами социалистических и (реже) капиталистических стран во время рабочего отдыха в Крыму в августе[660]. Как говорилось в первой части, экономические отношения со странами СЭВ были его третьей личной темой в экономике после ВПК и сельского хозяйства.
22 августа Брежнев по итогам «Крымских встреч» отдал распоряжение в форме «записки» (закрепленное решением Политбюро от 1 сентября) о создании двух комиссий.
Первая комиссия была образована, согласно записке Брежнева, «для перехода от координации и увязки планов к координации и увязке экономических политик, что в конечном счете в будущем выльется в формирование единой экономической политики для СССР и группы социалистических стран…»[661]
Вопрос о ее работе был поставлен масштабно и никак не напоминал брюзжание престарелого маразматика:
Что нам требуется на данном этапе, так это сближение структур хозяйственного механизма; расширение и реконструкция транспортных систем; энергичное введение новых стандартов и нормативов; развитие прямых связей между министерствами, объединениями и предприятиями, участвующими в кооперации (то есть зашла речь о подрыве монополии внешней торговли. — Н. М.); выравнивание производственных цен и введение общих принципов ценообразования; создание многонациональных фирм с совместным капиталом и т. п.[662]
Созданная комиссия была партийной по основному составу. Ее возглавил Суслов, членами стали Кириленко, Черненко, секретарь ЦК КПСС по соцстранам Константин Русаков, и только после него в списке комиссии появляются государственные деятели «второго плана» — зампред Совета министров СССР Иван Архипов, Байбаков, постоянный представитель СССР в СЭВ Константин Катушев, а также заведующий отделом ЦК Гостев[663].
Одновременно для «проведения всестороннего анализа состояния экономики, а также для разработки проблем форсированного развития газовой и нефтяной промышленности» была образована преимущественно государственная комиссия во главе с Тихоновым. В ее состав помимо все тех же Байбакова и Катушева вошли с десяток министров нефтегазовых и энергетических министерств. Партийные органы в ней представляли профильный секретарь ЦК Владимир Долгих и (неожиданно) Егор Лигачев[664], тогда всего лишь первый секретарь обкома одного из второстепенных нефтяных регионов — Томской области.
Долгих и заместитель председателя Совмина СССР Вениамин Дымшиц стали руководителями группы по подготовке предложений комиссии, то есть фактически возглавили ее работу. Для помощи обеим группам в аппарате Госплана была создана рабочая группа под руководством бывшего секретаря ЦК КПСС, первого заместителя председателя Госплана СССР (1979–1983) Якова Рябова[665].
На усиление работы на этом направлении — подготовке конкретных предложений по интеграции стран СЭВ — по решению Комиссии Суслова был переброшен молодой и очень успешный министр связи Николай Талызин, который в октябре 1980 года стал заместителем председателя Совмина СССР и одновременно постоянным представителем СССР в СЭВ. Вероятно, его успехи в строительстве современной технической сети телевещания в СССР и проекты со странами СЭВ («Интерспутник») давали основания полагать, что он справится с созданием не только технической, но и идеологической инфраструктуры. Его биограф отмечает:
На новой должности он координировал широкий спектр вопросов развития экономики и народного хозяйства стран — членов СЭВ, взаимодействия отраслей и предприятий, развития прямых хозяйственных связей, создания совместных объединений, конструкторских бюро и лабораторий, сосредоточения совместных усилий по освоению выпуска современных видов машин и оборудования, а также развития взаимовыгодной торговли[666].
То есть Талызин преуспел в выполнении задач, поставленных в записке Брежнева. Помимо этих «штабов» реформирования отношений с соцстранами — а речь по факту шла именно об этом — создавалось 12 рабочих групп во главе с министрами и зампредами Совмина по конкретным проблемам, перечисленным в записке Брежнева и некоторым иным[667]. Обнаруженные документы пока не дают представления о том, что выросло из столь масштабного предприятия, кроме, конечно, карьеры Талызина, Лигачева и ряда других чиновников.
Подробное перечисление всех этих принявших участие в работе комиссий людей не случайно. Оно показывает нам, как формировался высший командный состав в экономике, определявший ее развитие в 1980-е годы. Это помогает понять естественность процесса передачи власти от «поколения Брежнева» будущим «андроповским выдвиженцам» и даже «команде Горбачева», в которую в итоге вошли многие из перечисленных чиновников.
Поздней осенью 1980 года была учреждена еще одна комиссия Политбюро ЦК КПСС — «для дальнейшей работы над проектом „Основных направлений экономического и социального развития СССР на период 1981–1985 годов“». Ее снова возглавил Суслов, а в составе комиссии оказался весь командный состав экономики из числа членов Политбюро и Секретариата ЦК — Тихонов, Кириленко, Черненко, Горбачев, Долгих, Капитонов, а также «рабочий» секретарь ЦК по идеологии Михаил Зимянин, Байбаков и Архипов[668]. 13 ноября комиссия провела свое первое заседание, на котором Брежнев выступил с обстоятельной речью, которую можно постфактум охарактеризовать как его «экономическое завещание». В ней он подводил итоги развития советской экономики в 1970-е годы, достаточно трезво отмечал сложившиеся проблемы и намечал перспективы ее развития на следующие 5–10 лет. Разумеется, нет никаких оснований считать, что этот текст написан самим Брежневым. Как говорилось выше, подобные тексты создавались коллективами спичрайтеров на дачах Управления делами ЦК КПСС в сотрудничестве с докладчиком или его ближайшими помощниками. Тем не менее «заказчик» принимал или отвергал предлагаемые варианты текста. И если он остановился на том, который ему казался уместным и правильным, то это становилось «его» текстом в публичной сфере.
Итак, что оказалось важным для Брежнева при обсуждении проекта «Основных направлений…», которые должны были быть вынесены на XXVI съезд КПСС, прошедший 23 февраля — 1 марта 1981 года? После заверений участвующих в работе комиссии товарищей в правильности выбранного ранее курса он начал с характеристики основных положений предложенного проекта. Они представляют интерес и для нас, поскольку показывают список согласованных экономических приоритетов Политбюро на этот период, то есть сфер, на которые оно намеревалось потратить ресурсы развития.
Первым делом Брежнев заявил, что «серьезные меры намечены на укрепление базовых отраслей промышленности, прежде всего энергетики, металлургии, химии»[669]. И тут же дал политическую оценку этих инвестиций как направленных на «мирное созидание», то есть вынес выгоду ВПК от этого инвестирования за скобки, сообщив, что деньги тратятся «на подъем благосостояния народа».
Вторым пунктом было «решение продовольственной проблемы»[670]. Третий пункт носил условно социальный характер — увеличение производства товаров народного потребления, сохранение «на высоком уровне» темпов строительства жилья. Далее шел загадочный и, прямо скажем, не встречавшийся в других документах пункт о планируемом в проекте документа возрастании эффективности территориального разделения труда и повышении вклада каждой союзной республики в решение общегосударственных задач. Последняя фраза в этом абзаце: «Еще более укрепится оборонное могущество нашего государства»[671]. Возможные объяснения этого абзаца — это планы по развитию атомной энергетики, проекты развития КАТЭКа и Экибастуза с переброской энергии на Урал или строительство новых портовых мощностей, необходимых прежде всего для перевалки закупленного за рубежом проводольствия.
Изложив основные пункты стратегии, Брежнев подверг ее затем довольно существенной критике, проведенной под видом уточнения отдельных пунктов. Первое, о чем он говорил, это необходимость лучшего баланса между плановыми заданиями и выделяемыми ресурсами.
Из представленных Совмином материалов видна «напряженность» положения с металлом, топливом, платежным балансом, соотношением доходов и расходов населения. Не обеспечивается также формирование необходимых резервов[672].
То есть Брежнев первым делом перечислил ключевые проблемы экономики именно в том виде, в котором они во второй половине 1970-х обсуждались на различных совещаниях в Совмине и Госплане. Далее он говорил об основных путях решения этих проблем. Его первый аргумент традиционен — стремиться к повышению эффективности и экономии ресурсов. Второй более интересен — «создать реальную возможность технического перевооружения основных отраслей производства на протяжении восьмидесятых годов»[673]. Средства на это он предлагал найти за счет замены ручного труда на индустриальное производство, отказа от практики строительства новых заводов для выпуска новых моделей тяжелой техники и других видов продукции, а также «снижения материалоемкости и повышения фондоотдачи»[674].
Далее Брежнев развил свой тезис о сбережении общественного продукта на примере металла, которого остро не хватало, а между тем его прямые потери при использовании составляли десятки миллионов тонн. Аналогичная ситуация, по его словам, наблюдалась с энергией, топливом, лесом, строительными материалами, многими видами сельхозпродукции. Другие проблемы в экономике заключались в недозагрузке станков на основных производствах, особенно в Москве и Ленинграде, что, по мнению Брежнева, требовало «совершенствования межотраслевой структуры». Необходимо было резко увеличить запланированные темпы роста (на 8–10 %) в легкой промышленности, а также преодолеть сокращение капитальных инвестиций в другие предприятия группы Б, прежде всего в производство мясо-молочной продукции, хранение, транспортировку и переработку сельскохозяйственной продукции[675].
В результате в программу новой пятилетки, по его мнению, должен был быть включен ряд новых программ — продовольственная, развития производства товаров народного потребления и услуг, форсированного развития нефтегазовой промышленности Западной Сибири, подъема и модернизации основных отраслей гражданского машиностроения, а также комплексная программа развития транспорта[676]. Нетрудно заметить, что эти программы были направлены одновременно на разрешение самых острых вопросов в экономике страны. Продовольственная и производство товаров и услуг должны были не только удовлетворить нужды населения, но и помочь бюджету выровнять баланс. Интенсивный поиск и добыча нефти и газа в Западной Сибири должны были не только удовлетворить спрос на внутреннем рынке, но и дать дополнительную валюту. И, как подразумевал список приоритетов в перечислении программ, уже на эти средства должна была производиться модернизация базовых отраслей и транспорта, которые стали наиболее проблемными зонами в экономике.
Разобравшись с приоритетами, Брежнев в своем выступлении перешел к наиболее болезненным вопросам: капитальному строительству, зарплатам и финансам. Он потребовал «навести порядок в капитальном строительстве» на фоне того, что в будущей пятилетке на него будет выделено почти в два раза меньше средств, чем в предыдущей (80–95 млрд рублей против 142 млрд в 1976–1980 годах). Он повторил, что придется пойти на реконструкцию предприятий и сократить новое строительство, а значит, необходима инвентаризация имеющегося «задела» и ранжирование его по степени значимости. В незавершенные стройки уже инвестировано более 100 млрд рублей, и поскольку нет никакой перспективы довести все до финала в ближайшее время, следовало бы выделить наиболее значимые объекты и достроить их ударными темпами[677]. Следующим интересующим его вопросом стали зарплаты. Констатировав, что, согласно плану, на «социальные расходы» заложено столько же средств, сколько в предыдущей пятилетке, он заявил о целесообразности увеличения ассигнований на «выплату зарплат и материальное стимулирование». И затем сразу же перешел к вопросу «об обеспечении платежеспособного спроса товарами и услугами», который «остро стоит в будущей пятилетке».
Здесь интересна его четкая декларация:
Мы должны твердо придерживаться принципиальной позиции, определенной последними съездами партии; путь решения проблемы — неуклонное наращивание производства и повышение качества промышленных и продовольственных товаров, расширение сферы услуг… Что касается розничных цен, то наш курс — это стабильность государственных цен на основные товары[678].
Далее Брежнев пустился в нехарактерные для него в данном тексте рассуждения, что «товарищи нередко ставят вопросы о несоответствии цен на те или иные товары, о несовершенстве системы ценообразования. Это важные вопросы, и их решать надо». Решать он предлагал через повышение зарплат, пенсий и стипендий, улучшение снабжения населения, снижение цен на некоторые товары «по мере создания условий»[679].
И, наконец, последним его деловым соображением в докладе было следующее: «перед страной стоят и нелегкие проблемы, связанные с обеспечением народного хозяйства трудовыми ресурсами, освоением отдельных регионов, улучшением территориального управления и планирования»[680]. Он поручил Совмину представить предложения по решению этих проблем до разработки окончательной версии пятилетнего плана и закончил свое выступление ритуальными заклинаниями о роли партийных организаций в мобилизации масс на трудовые свершения.
В целом доклад Брежнева выглядит так, как будто его подготовил не он, а Алексей Косыгин. Представленная повестка полностью отражала тревоги Совмина СССР второй половины 1970-х, а не традиционный нарратив генсека с заботами о росте объемов производства сельского хозяйства, оснащении его техникой и удобрениями, усилении ВПК и развитии отношений с соцстранами. В связи с уходом Косыгина на пенсию «говорить о неприятном», чтобы продвинуться в разрешении накопившихся проблем, стало обязанностью Брежнева. С другой стороны, объективно предложенные в докладе меры в значительной степени были «маниловщиной», поскольку ситуация стремительно ухудшалась и требовала не общих пожеланий, а конкретных жертв.
8 октября 1981 года комиссия провела свое следующее заседание. Съезд, к которому было приурочено ее создание, уже полгода как прошел, но Тихонов, Брежнев и Щербицкий собрались, возможно, для того, чтобы обсудить документ под названием «К проектам Государственного плана экономического и социального развития СССР на 1981–1985 годы и на 1982 год»[681]. Он не датирован, но хронологически идет после дискуссии 8 октября и отталкивается от решений, принятых на XXVI съезде. В рамках дискуссии зафиксированы только тезисы выступлений Тихонова и Брежнева и аннотировано — Щербицкого. Тихонов говорил о тяжелом состоянии сельского хозяйства, Брежнев повторил некоторые из тезисов годовой давности. Рассматриваемый ими (вероятно) документ был предположительно подготовлен внутри ЦК КПСС Отделом плановых и финансовых органов или, еще вероятней, при его участии одной из групп «писателей докладов» — его оформление близко к документам ЦК КПСС, однако на нем полностью отсутствует шапка, говорящая о его происхождении, равно как и подписи составителей.
Документ, находясь в канве брежневского доклада 1980 года, явственно показывает, что дела обстоят намного хуже, чем излагал генсек членам Комиссии. Первое, что вызывает возражения у его авторов: запланированный значительный рост производства сельскохозяйственной продукции не обеспечен переоснащением сельхозпроизводства, развитием перерабатывающей и комбикормовой промышленности, поставками удобрений[682]. Газопроводов предполагается ввести в действие на 15 % меньше, чем необходимо и предусмотрено принятыми ранее постановлениями, не хватает 750 тыс. тонн стальных труб для бурения, попутный нефтяной газ будет и далее теряться в объеме 6–7 млрд кубов ежегодно[683]. Однако все это не выглядело угрожающим по сравнению с КАТЭКом, на который выделялось только 40 % от запланированных постановлением ЦК КПСС средств, из-за чего он будет давать только 70 % от запланированного угля. Аналогичным образом остро не хватало средств на атомную и гидроэнергетику, в результате чего финансирование строительства АЭС сокращалось на 15 % по сравнению с запланированным на XXVI съезде. Строители вынуждены будут законсервировать строительство 3 атомных и 9 гидроэлектростанций, а также не начинать строительство еще 17 АЭС, запланированных решениями ЦК и Совмина[684].
Сразу после этого авторы записки говорят о несбалансированности планов, отсутствии необходимых резервов, о том, что материальные балансы сведены с большим напряжением. В качестве первого примера названа ситуация с котельно-печным топливом, которого согласно плану в 1982 году не будет хватать 32 млн тонн, а в целом за пятилетку будет недоставать в объеме 100 млн тонн. Дефицит железной руды составит 7 млн тонн в 1982 году и по 3,2 млн тонн в дальнейшем ежегодно. По цветным рудам дефицит сохранится в прежних объемах, так что придется докупать сырье для производства меди, свинца, олова и других металлов. Обеспечение горнодобывающей промышленности техникой и оборудованием (видимо, отечественного производства) останется на уровне 25–65 % от нормативов, а имеющаяся техника не обеспечивается запчастями, а потому простаивает[685].
Особенно много вопросов у авторов записки вызывает запланированное сокращение капитальных инвестиций. Отмечая, что сама по себе эта практика, введенная в 1980 году, действительно за два года сократила объемы незавершенного строительства, авторы записки констатировали, что это ведет и к сокращению «заделов» в строительстве, предусмотренных нормативами. В добыче металлов это приведет к заделам в 2,5–3 раза ниже нормативных, в добыче угля — в 2 раза (к 1985 году). Проще говоря, темпы постройки новых шахт (прокладки новых штреков) должны по плану сильно сократиться. В энергетике это в следующей пятилетке (то есть во второй половине 1980-х) обернется 70 %-ным сокращением ввода новых мощностей, а добыча сырья для минеральных удобрений и вовсе упадет до 5 млн тонн с необходимых 18–20 млн тонн[686]. Незначительный уровень падения объемов строительства жилья (до 516 млн квадратных метров с запланированных 530 млн) на этом фоне не смотрелся столь тревожно. А вот проблема с трудовыми ресурсами предполагалась острой — прирост населения в трудоспособном возрасте должен был быть в три раза меньше, чем в предыдущую пятилетку. Это можно было бы преодолеть за счет механизации труда в промышленности, где доля ручного труда составляла 40 %, и в строительстве (50 %). Для этого необходимо было ускорить создание комплексной программы механизации ручного труда[687].
Подводя итог этой записке, мы можем констатировать, что, хотя объективно ситуацию в экономике катастрофичной назвать было еще нельзя и основные угрозы возникали только во второй половине 1980-х, записка ясно демонстрирует, что дальнейшее развитие экономики в прежних формах и прежними темпами невозможно. Но и остановка на многих направлениях (прежде всего в добыче сырья для промышленности и в энергетике) тоже невозможна. Средства на капитальные инвестиции и на масштабную техническую модернизацию надо было где-то найти. За пределами записки для политического руководства это означало необходимость пожертвовать одной или несколькими из «священных коров» — армией, ВПК, космосом, сельским хозяйством, стабильными ценами, социальной политикой, помощью союзникам и сателлитам.
Не исключено, что поиск и определение «жертвы» были вменены в обязанность Суслову как главному идеологу. Что происходило дальше между ним и Брежневым по данному вопросу, нам пока не известно, но в итоге, через несколько месяцев после смерти Суслова, летом 1982 года Брежнев согласился на масштабное повышение цен, о чем мы поговорим дальше. Многие пункты его «экономического завещания» 1980 года были несколько переформулированы в «экономическом плане» Черненко (1984), о котором речь пойдет ниже. Однако в полной мере они были реализованы уже в перестройку по инициативе члена всех этих комиссий Михаила Горбачева и «нечлена» Николая Рыжкова. Не будучи прямо вовлечен в деятельнось упомянутых комиссий, он явно должен был готовить для них документацию, будучи первым зампредом Госплана по макроэкономике.