Очевидно, что радикальное реформаторство «по всему фронту», особенно скоропалительные реформы институтов, не было приоритетом для представленных в Политбюро старых соратников покойного Леонида Брежнева, прежде всего Константина Черненко и председателя Совета министров СССР Николая Тихонова. Однако, как мы увидим дальше, они и не отрицали необходимости изменений, более того, содействовали им. Но они «не гнали лошадей», в отличие от бывшего главы КГБ и его политических союзников и выдвиженцев. Ссора с влиятельными коллегами по поводу темпов и объема намеченных реформ явно не входила и в ближайшие планы Юрия Андропова, избранного новым Генеральным секретарем ЦК КПСС[787].
Распространенная теория (которая по факту является перестроечным пропагандистским конструктом) говорит, что геронтократическое руководство страны (члены Политбюро) было главным препятствием на пути реформирования экономики и вообще неадекватно воспринимало ситуацию в стране,
Но возраст «кремлевских старцев» не был главной проблемой. Пожилые и даже откровенно старые руководители государств (к моменту освобождения ими должности) — явление достаточно частое. Конрад Аденауэр освободил пост федерального канцлера в 87 лет, Людвиг Эрхард — в 79, Гельмут Коль — в 68, а Ангела Меркель — в 67. Однако вряд ли кто-то может сказать, что при них экономика Германии недостаточно хорошо реформировалась или испытывала глубокие проблемы. Шарль де Голль и Франсуа Миттеран были президентами до 79 лет, и их президентство тоже обычно оценивается положительно. Главный в мировом масштабе политический конкурент четырех советских генсеков 1980-х годов — Рональд Рейган — ушел со своего поста в 78 лет, возродив страну и победив в холодной войне.
На этом фоне оставившие свои посты в 76 лет Брежнев, Косыгин, Кириленко и Устинов, в 74 года — Черненко и Байбаков, в 71 год — Гришин и в 70 лет — Андропов не выглядят столь уж специфически советскими политическими старожилами. Рекордсменами среди «засидевшихся» членов Политбюро из этой группы стали Громыко и Суслов (ушли в 79) и Тихонов (ушел в 80), но и те не побили рекордов политического долгожительства для развитых западных стран. Реформаторы Косыгин, Андропов и Владимир Кириллин (ушел в 68 лет с поста зампреда Совета министров) были готовы начинать реформы в любой момент и готовили их на момент ухода в отставку. И, наоборот, «закостенение» Брежнева началось в 1972-м, когда ему было 66.
Для советских людей 70 или тем более 75 лет был уже мафусаилов возраст, до которого среди «простых людей» доживали немногие в связи с низкой продолжительностью жизни в стране (средний возраст на 1980 год для мужчин был 61,8 года, женщин — 73,1 года), мужским алкоголизмом, отвратительной экологией крупных и промышленных городов, низким уровнем здравоохранения и особенно недостаточной заботой о старших возрастных группах[788]. Однако члены Политбюро и Президиума Совета министров СССР начала 1980-х, как правило, с ранне-среднего возраста (не более 40 лет) принадлежали к высшей номенклатуре. А это значит, что они хорошо питались качественной пищей, обслуживались компетентными врачами, медсестрами и персоналом их резиденций, пили качественный алкоголь, лечились зарубежными медикаментами, много отдыхали в хороших домах отдыха, постоянно проживали в загородных резиденциях в лесу и на свежем воздухе и не знали многих тягот и трудностей «простого человека».
Да, многие члены этой группы с возрастом обрастали серьезными болезнями и к 70 годам чувствовали себя неважно, но они располагали обширным аппаратом заместителей возраста «пятьдесят плюс» — «рабочими» секретарями ЦК КПСС и более молодыми членами Политбюро Алиевым (59 на 1982 год), Воротниковым (56), Горбачевым (52), Долгих (58), Романовым (59) и с 1982–1983 годов — Лигачевым (62), Рыжковым (53), Щербицким (63). В Совмине СССР были более молодые зампреды и министры разного возраста, среди которых можно обращать внимание на «засидевшихся» на своих постах с середины 1960-х годов, а можно — на поколение, пришедшее в конце 1970-х — начале 1980-х годов.
Таким образом, ограничения в реформаторстве были явно связаны не с возрастом и состоянием здоровья политического руководства страны, а с его политическими взглядами и политическими возможностями. Последние резко изменились после почти одновременной смерти Брежнева и Суслова в течение 1982 года и обозначения явной недееспособности Кириленко в 1981–1982 годах. «Трио» ключевых секретарей ЦК КПСС и фактических руководителей Политбюро ушло в прошлое, и на их место пришли две новые группы.
Первую образовали Андропов, Громыко и Устинов. Это была следующая по степени влиятельности (после лидирующей тройки) группа в Политбюро. Она объединяла «силовой блок» и людей, прямо имевших дело с заграницей (к ним примыкал и Горбачев). Вторую группу составляли члены личного (не только «днепропетровского») суперклана Брежнева, московские лидеры которого были введены в состав Политбюро только в конце 1970-х годов (Черненко, Тихонов, Алиев, Гришин, Щербицкий, Кунаев, Романов). Это были прежде всего руководители крупных (республиканских и двух столичных) партийных организаций. Но в этой большой группе не было сплоченности, координации и лидера, поэтому Андропов не только смог стать генсеком за счет своего безусловного интеллектуального и морального лидерства (и негласного завещания Брежнева, поставившего его на второй пост в партии после смерти Суслова), но и в первые же недели своего правления переманил на свою сторону Алиева и Романова, назначив их на крупные посты в Москве и лишив региональной поддержки.
Итак, 68-летний, страдающий почечной болезнью уже в тяжелой форме, но вполне трезво мыслящий Юрий Андропов 12 ноября 1982 года становится Генеральным секретарем. Каковы были его замыслы в сфере экономики и насколько они были структурированы и конкретны, комплексны, мы пока точно не знаем, и не факт, что когда-либо достоверно узнаем. Но сейчас мы можем утверждать, что многое из того, что нам известно как «реформы Горбачева», обсуждалось и обдумывалось Андроповым как минимум за 10 лет до их практической реализации. Если верить дневнику Анатолия Черняева, то о намерении Андропова стать следующим генсеком он услышал от его бывшего сотрудника по Отделу соцстран ЦК КПСС Георгия Шахназарова еще 9 марта 1975 года[789].
Другой бывший сотрудник Андропова по Отделу соцстран в ЦК КПСС, директор Института США и Канады (1967–1995) Георгий Арбатов утверждает, что у Андропова якобы не было подобных намерений до 1982 года. Более того, Андропов отвергал все его предложения расширить свой кругозор в экономических вопросах и отказывался от предложений составить ему группу советников в этих вопросах или порекомендовать литературу[790].
Это свидетельство говорит больше о том, что Андропов знал, с кем имеет дело (в идеологическом плане) и кому что необходимо «открывать» из своих замыслов. Как сообщает в своих мемуарах помощник Андропова по Политбюро (1973–1979) Игорь Синицин, его шеф был «сдержанным, весьма скрытным человеком по своему характеру и жизненному опыту»[791]. Можно утверждать, что все 1970-е он интенсивно интересовался состоянием дел в западном обществе и для этого регулярно лично встречался на конспиративных квартирах с людьми, которые в этом понимали и которым он доверял, — «учеными, журналистами, литераторами, молодыми партийцами»[792].
Так, с 1970 по 1973 год Андропов встречался со своим будущим помощником по Политбюро, тогда аспирантом АОН при ЦК КПСС Игорем Синициным, который вырос в Швеции в семье резидента НКВД и долго работал там впоследствии как журналист АП[793]Н. По словам Синицина, Андропов очень интересовался шведской и финской моделями построения социал-демократического государства, явно унаследовав этот интерес от своего политического «патрона» 1940-х годов Отто Вилли Куусинена[794]. Другой постоянной темой их бесед было состояние сельского хозяйства в СССР и скандинавский опыт в этой области, прежде всего деятельность сельхозкооперативов[795].
С 1969 года Андропов регулярно встречался подобным образом с московским журналистом западных СМИ и агентом КГБ Виктором Луи[796]. Об аналогичных встречах вспоминал и помощник лидера партийных прогрессистов, академика-экономиста Алексея Румянцева Борис Раббот:
У него было около десяти встреч с Андроповым на конспиративной квартире, и конспекты по ним готовил Румянцеву я. Обсуждался вопрос о том, какой быть перестройке, если говорить современным языком. Я имею в виду «андроповскую перестройку» — ту, которая не состоялась из-за его преждевременной смерти. Но проекты ее уже имелись. Это 1972-й, 1973-й и 1974-й. <…> Каждый раз, возвращаясь от Андропова, Румянцев рассказывал мне о позиции Андропова по тому или иному вопросу. Отдельно обсуждались вопросы о характере [реформы], о темпе, о будущем партии, о будущем церкви — те вопросы, которые до сих пор не решены[797].
О регулярных встречах с Андроповым пишет в мемуарах и Георгий Арбатов. По инициативе Андропова они встречались вплоть до его избрания генсеком раз в полтора-два месяца «преимущественно в его кабинете на Лубянке», где обсуждали широкий спектр тем — от состояния советско-американских отношений и шалостей детей советской элиты до проблем с протаскиванием Горбачева на работу в Москву и ходатайств Арбатова за невинно осужденных и уволенных с работы. Такие же встречи, по данным Арбатова, были у Андропова и с другими бывшими сотрудниками его отдела[798]. По субботам после полудня Андропов регулярно принимал у себя писателя Юлиана Семенова, как говорилось выше, игравшего важную роль в пропаганде позиции КГБ на массовую аудиторию, часто бывавшего за границей и в 1970–1980-е годы особенно много занимавшегося Латинской Америкой. Разговор у них шел по широкому кругу вопросов[799].
Синицин в мемуарах довольно систематически перечисляет идеи и интересы Андропова, которые действительно показывают его органическую связь с большинством проектов раннеперестроечного периода (1985–1987). Первым по порядку он называет интерес председателя КГБ к активизации участия рабочих в управлении предприятиями. При этом он одновременно учитывает и отвергает югославский опыт, точнее осуществлявшуюся там с 1974 года и закрепленную в конституции реформу, позволившую реализовать переход к «рабочему самоуправлению» на предприятиях. Однако что конкретно хотел осуществить Андропов в этом направлении, кроме взятия на себя рабочими неких «функций контроля», остается неясным[800].
Другая его идея была куда более конкретной, масштабной и радикальной — он хотел отказаться от непосредственного контроля партийного аппарата и плановых органов (аппарата Совмина и Госплана) над производством и заменить его банковским надзором[801]. Для этого в каждой отрасли должны были быть созданы отраслевые банки[802].
Андропова постоянно интересовали проблемы «бытовой культуры, культуры быта и человеческих отношений». Он пытался понять, почему СССР так сильно в этом отношении проигрывает и Западу, и соцстранам, в том числе Венгрии, с которой он познакомился, будучи послом[803]. Возможность улучшения в этой сфере он видел в компромиссе между гражданами и центральной властью. Граждане должны были добровольно порождать инициативы по улучшению быта (по типу субботников) или откликаться на предложения власти, сделанные в этом направлении. А центральная власть должна была этому содействовать, одновременно защищая граждан от самодурства низовой бюрократии.
В качестве средства повышения бытовой культуры населения Андропов видел налаживание выпуска качественной, массовой и современной потребительской продукции. Один из его помощников, первый заместитель начальника его секретариата генерал Андрей Сидоренко, в своем мемуаре об Андропове целую главу посвятивший экономическим воззрениям бывшего начальника, писал:
Он часто задавался вопросом: почему мы в серьезных делах шагаем в ногу с Америкой, достигли паритета с ней в стратегических вооружениях, держим первое место в освоении космоса, строим прекрасные самолеты, атомоходы, подводные ракетные крейсеры и т. п., но не можем организовать производства для нашего народа модной одежды, обуви, видеомагнитофонов, телевизоров, других качественных товаров[804].
При этом Андропов сам периодически решал вмешиваться в эту ситуацию даже на посту председателя КГБ. Сидоренко в связи с этим приводит анекдотическую по сути историю:
Юрий Владимирович, как истинный государственник, очень сильно хотел для нашей страны, для ее народа большого будущего, искал, чем он мог бы на своем новом посту помочь в этом важном деле. Ведь, образно говоря, он для этого и скрестил разведку с экономикой. <…> Его чрезвычайно беспокоило, что ряд отраслей народного хозяйства, особенно легкая и перерабатывающая промышленность, отстают от мирового уровня развития, выпускают устаревшие изделия. Приведу один пример. Будучи сам во всем аскетом, ничем модным не увлекавшийся Юрий Владимирович дал задание внешней разведке получить за рубежом технологию производства модных мужских сорочек с твердыми воротниками и образцы готовых изделий. Разведчики выполнили поручение, показали ему всевозможные описания и готовые образцы таких сорочек.
После изучения материалов и осмотра образцов Ю. В. Андропов поручил направить записку в Совет Министров с просьбой найти возможности для внедрения на наших пошивочных фабриках новых технологий по производству сорочек и поручил взять этот вопрос на контроль. К сожалению, Министерство легкой промышленности «замотало» реализацию предложения. И тем не менее Юрий Владимирович все-таки добился выпуска модных сорочек с немнущимися воротниками[805].
Аналогичным образом Андропов лично занимался становлением в России производства фуа-гра по венгерской технологии. Он это предложил делать колхозу в Серебряно-Прудском районе Московской области, входившему в его избирательный округ. Через резидентуру КГБ в Венгрии он организовал получение необходимых технологий и добился от местных властей выделения средств колхозу для открытия производства. Его помощник затем постоянно курировал проект, а после появления проблем с откормом гусят Андропов экстренно через свой секретариат получал из венгерского кооператива оперативные консультации[806].
Если представить зарубежный комедийный сериал об агентах КГБ, в котором они за счет своей изощренной техники внедрения, шантажа и шпионажа добывают секреты «модных сорочек с немнущимися воротниками» и выбивают из венгерских товарищей технологию откорма гусят, или серьезный, не комедийный сериал, отражающий реальные занятия офицеров могущественной спецслужбы, то, наверное, и в СССР, и в современной России проправительственные СМИ оценили бы его как «оголтелую антисоветскую (русофобскую) пропаганду». Однако ни самого Андропова, ни его соратников подобная постановка задач перед сотрудниками КГБ, по всей видимости, не смущала.
Так, осознавая проблему алкоголизации населения, он (что довольно неожиданно) видел путь ее решения в вытеснении потребляемых гражданами алкогольных суррогатов (крепленых вин, одеколона) дешевым качественным алкоголем. Соответствующие предложения он делал еще при жизни Брежнева и в период своего правления реализовал путем выпуска «дешевой и качественной» водки-«андроповки»[807]. Как депутат и политик, он настаивал, что местные жители должны брать на себя больше ответственности (в том числе финансовой, в режиме самообложения) за улучшение локальной инфраструктуры (дорожки между домами, водопроводы), а власть должна больше делиться материальными и дефицитными ресурсами для этого[808]. И наконец, Андропов не любил дачи в целом, но был за защиту прав дачников в противостоянии с местными властями и соглашался с небольшими мерами по улучшению их положения[809].
Виктор Шарапов, многолетний помощник Андропова, потом Черненко, а затем и Горбачева, утверждает, что первой задачей, которую ставил Юрий Владимирович после прихода на пост генсека в рамках намеченной перестройки «хозяйственного механизма», было внедрение «по-хозяйски бережного отношения» к энергоносителям и производимому ими теплу и электричеству. Оно должно было осуществляться через перестройку отраслей, внедрение энергосберегающих технологий, материальное стимулирование и наказание тех, кто превышал установленные лимиты[810].
Как свидетельствует помощник Андропова по экономике, бывший первый заместитель заведующего Отделом машиностроения аппарата ЦК КПСС Аркадий Вольский, Андропов был
сторонником реформ Косыгина, однако время их внедрять, понимал, миновало. Волновало Юрия Владимировича и положение в сельском хозяйстве. <…> Но он верил, что отставание от Запада преодолимо. Нужны свежие идеи[811].
Все эти разрозненные идеи — и самого Андропова, и привлеченных им новых людей — стали основой для относительно систематического плана реформ и для практических действий, эти реформы сопровождавших. Правда, если нам (да и большинству современников) кажется, что реформы должны реализовываться командой единомышленников, то Андропов действовал по цековской (и своей) логике. Большие проекты (как правило, доклады первых лиц) в ЦК, как говорилось выше, разрабатывались разными идеологическими командами, а уже инициаторы процесса отбирали из их разработок наиболее интересные идеи или же в предложенных вариантах смотрели контраргументы против тезисов, избранных для «установочного» доклада, который будет определять направления движения партийно-государственной машины на следующем этапе.
Работая в КГБ, Андропов опирался на команду консервативных по своим взглядам администраторов (часть из которых он привел из аппарата ЦК КПСС) — это, собственно, и была реальная «команда Андропова», которую он в 1982–1983 годах частично вернул в ЦК в качестве своих помощников. Но он также регулярно консультировался со своими либерально настроенными сослуживцами по аппарату ЦК и другими советскими «западниками». Став генсеком, он поручил формулирование программы реформ неоконсерваторам, а практическую реализацию реформ отдал прогрессистски настроенным аппаратчикам. Обе команды ненавидели друг друга, но до 1985 года им пришлось работать вместе. Об этом мы поговорим в следующих параграфах этой главы.
Идеи Ричарда Косолапова и большая политика
Входят строем пионеры, кто — с моделью из фанеры,
кто — с написанным вручную содержательным доносом.
С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
одобрительно кивают им, задорным и курносым,
что врубают «Русский бальный» и вбегают в избу к тяте
выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати.
Что попишешь? Молодежь.
Не задушишь, не убьешь.
Наиболее заметным идеологом в программе политического и экономического реформирования в 1983 — начале 1985 года становится упоминавшийся выше главный редактор журнала «Коммунист» Ричард Косолапов. Он в этот период входил в «банду четырех» — группу чиновников, идеологически обслуживавших непосредственно обоих генсеков — Андропова и Черненко, о которой мы подробно расскажем в следующем параграфе. Косолапов был основным разработчиком идей группы, которые позднее реализовывались в виде, в частности, ключевых докладов генеральных секретарей. Некоторые из его идей были позднее реализованы и в рамках первого этапа горбачевских реформ.
Косолапов к концу 1970-х стал считать себя самостоятельным идеологом. Его высокая должность, репутация настоящего академического марксиста и опытного управленца делали его подходящим кандидатом для вхождения в первый эшелон руководителей страны. Однако этого назначения (например, на пост рабочего секретаря ЦК КПСС по идеологии) не происходило, поэтому он довольно настойчиво искал себе политических союзников. Например, в интервью он рассказывал о своем визите в Ленинград в 1978 году и задушевных, если не сказать интимных («мы провели целый день вместе. Отношение было нежное, прямо скажем») беседах с первым секретарем Ленинградского обкома КПСС, членом Политбюро Григорием Романовым[812].
Много в тот день было у нас с ним разговоров. Сами понимаете, когда редактор партийного журнала встречается с первым секретарем, о чем они говорят. О состоянии промышленности, о настроениях. О сельском хозяйстве, которое обеспечивает, по сути, на 90 % мегаполисы продуктами питания, чем он хвастался и очень гордился. У них же в народном хозяйстве Ленинградской области не было, по сути, колхозно-кооперативного сектора. Было где-то на больших озерах два рыболовецких колхоза, и все. Я ему говорю: «Слушайте, Григорий Васильевич, ведь, по сути дела, у вас совершилось полное обобществление. Трудящаяся часть стала вся рабочим классом. Давайте это опишем. Скажем, о переводе всего, по сути, на аграрно-промышленную основу». <…> А это было перед пленумом 1978 года по селу — тогда был большой пленум и большие решения по этому поводу. <…> Он так и не решился ничего этого сделать. А шажок тогда имел место. Тогда была возможность на этой базе реорганизовать всю систему управления. На этой основе была реальная возможность демократизации. Мы даже с вами не можем предположить, насколько это перспективно было. <…> Потому что, в конце концов, однородность всего управления могла быть на базе рабочих советов. Понимаете, какая штука? Но не так, как это в Югославии понимали. Надо было восстановить первоначальный подход советов, который имел место еще после 1917 года, тогда это совсем другие организации были, нежели потом… Мы с ним кадры, например, обсуждали. Ведь уже тогда людей волновало очень старение и поколенческая однородность высшего руководства. Он это хорошо понимал. Он тогда был из относительно молодых. И шел навстречу во время обсуждения всех вещей. Впрямую мы, конечно, не говорили о том, что надо смещать Брежнева. Но это в контексте подразумевалось само собой. Надо было заменять людей, конечно[813].
То есть идея, которую продвигал Косолапов и которую он собирался вложить в уста Романова, как политически значимой фигуры, имеющей перспективу стать генсеком, была полностью противоположна замыслу Горбачева. Последний, воспитанный в детстве дедом, председателем колхоза «Хлебороб» в Ставрополье, отстаивал мысль о приоритете интересов колхозов и их председателей в советской экономической модели, мечтал «раскрыть их потенциал» и освободить от «диктата центра». При этом одновременно Горбачев настаивал на идее усиления региональных и районных аграрных властей, которые должны были этими вольными председателями колхозов каким-то образом эффективно руководить.
Сын председателя республиканского потребсоюза в предвоенной Элисте (далее начальника областного управления торговли в Брянске), Косолапов был сторонником перевода колхозов в совхозную (государственную) форму, разрушения колхозной псевдодемократической модели и передачи большего количества функций местным (региональным) органам власти. Их должны были формировать «трудящиеся», обладающие одинаковым набором прав. Этот тезис о равноправии и усилении местной власти подразумевал фактический роспуск, точнее преобразование колхозов. Колхозники должны были превратиться просто в «сельскохозяйственных рабочих», а вместо правлений совхозов и колхозов главными на селе должны были стать сельсоветы, на практике представлявшие маломощные органы власти, в основном занятые оформлением документов.
Подобная реформа не меняла ничего в сути советской системы, в которой реально, конечно, никакое свободное голосование и выдвижение кандидатов не могло бы состояться без предварительного решения партийных органов. Однако оно удаляло из системы власти целый крупный слой управленцев — председателей колхозов, которые пользовались декларативной (но не существующей на деле) «демократией» в колхозах для того, чтобы быть хотя бы частично независимыми от государственной системы (Минсельхоза и других ведомств). Андропов в своем докладе на июньском пленуме 1983 года попытался свести вместе подходы Горбачева и Косолапова. У первого он заимствовал предлагаемые организационные формы местных агропромышленных объединений. У второго принял теоретический конструкт о перспективах ликвидации колхозной собственности и сокращения самостоятельности председателей колхозов и директоров совхозов:
…собственность государственная и колхозно-кооперативная. Перспективу мы видим в слиянии этих двух форм в единую, общенародную. Разумеется, не путем механического преобразования колхозов в совхозы. …Есть иные пути — агропромышленная интеграция, развитие межколхозных и колхозно-совхозных объединений[814].
Собственная идея Романова, по словам его бывшего зама, второго секретаря Ленинградского горкома Валерия Пименова, состояла в создании крупных научно-производственных объединений (что, собственно, было продолжением линии, намеченной Косыгиным еще в конце 1960-х). Они должны были прийти на смену разрозненным предприятиям и научным учреждениям и быть дополнены мощной системой профессионально-технических училищ (ПТУ), готовящих для них кадры[815]. Собственно, это тоже был путь к тому варианту крупного индустриального госкапитализма (госсоциализма), который нравился Косолапову.
Преемник Романова на посту первого секретаря горкома, а до того, в 1976–1983 годах, председатель Ленинградского горисполкома Лев Зайков решил развить эти идеи в рамках «территориально-отраслевой программы интенсификации экономики на основе ускорения внедрения научно-технических достижений в народном хозяйстве Ленинграда и Ленинградской области» с громким названием «Интенсификация-90»[816]. Ее появление было вызвано прежде всего обостряющейся нехваткой рабочей силы для предприятий, которую в соответствии с опытом развитых капиталистических стран должны были заменить процессы автоматизации и компьютеризации[817]. Программа начала развиваться в 1984-м, в августе 1984 года после доклада Зайкова была утверждена на Политбюро и публично представлена Горбачеву в мае 1985 года[818]. Она предусматривала ускоренную компьютеризацию высокотехнологичных производств (вплоть до появления пяти полностью автоматизированных заводов), объединение компьютеризированных систем, принадлежащих разным предприятиям и министерствам (и, в уже имеющихся вариантах, работающих по разным стандартам), в единые или связанные между собой комплексы, переподготовку кадров в вузах (в том числе сокращение ненужных массовых специальностей и открытие новых, современных), а главное, активное инвестирование в машиностроение[819]. С приходом Горбачева на пост генсека она еще сыграет свою роль в масштабах всего государства, но об этом мы поговорим в следующей части.
Другой идеей Косолапова было сокращение финансирования союзников СССР по всему миру, особенно «трайбалистских» режимов, мимикрировавших под социалистические, и интенсивное развитие страны за счет сэкономленных ресурсов[820].
Что касается наших ближайших друзей и союзников — стран социалистического содружества, то у нас общее мнение: жизнь требует не просто расширения сотрудничества, но и повышения его качества, эффективности. <…> Социалистические страны солидарны с этими прогрессивными государствами (третьего мира. — Н. М.), оказывают им помощь в сфере политики, культуры, содействуют укреплению их обороны. Помогаем мы в меру своих возможностей и их экономическому развитию. Но в основном оно, как и весь общественный прогресс этих стран, может, конечно, быть лишь результатом труда их народов, правильной политики их руководства[821],
— повторил Андропов в своем докладе на июньском пленуме его идеи.
Андропов, наверное, нам доверял очень. Начал с того, что заказанную журналом «Проблемы мира и социализма» статью Андропов решил сделать для «Коммуниста». Я написал, правда, ему записку с изложением доклада, он принял ее. И знаменитая статья, которая вышла потом, — «Карл Маркс и некоторые вопросы социалистического строительства», за подписью Андропова, — принадлежит ему и нашей вот этой дружеской группе[822]. В которую вошли люди, подобранные мною, вообще говоря, конечно, специально. Я отслеживал это, в том числе и имел беседу с Андроповым по этому поводу, несомненно. Туда мы вложили по возможности все, что хотели для начала деятельности,
— рассказывал Косолапов в интервью[823].
Предшествуя докладу Андропова на июньском пленуме 1983 года (о котором мы подробнее поговорим в следующей части), эта статья в «Коммунисте» впервые формулирует публично оглашаемую программу «андроповщины». Спустя почти тридцать лет в интервью Косолапов вспомнил две главные идеи, которые он и его группа хотели вложить в этот текст Андропова. Помимо «самоуправления народа» (то есть усиления роли трудовых коллективов в формировании местных советов)[824] это было резкое усиление планирования:
Наша общественная система нуждалась в капитальном ремонте, то есть резком изменении самого принципа планирования — по потребностям общества. И ухода по возможности только от рублевых критериев. Конечно, это не требовало ликвидации товарного производства. Подход должен быть гибкий. Изучение потребностей населения по основным параметрам, по мере роста возможностей общества расширение этих потребностей. Планирование жесткое всего процесса. Это не означает, что надо было нормы какие-то вводить, сажать на карточки людей, но меру потребностей в любом случае определить рационально, в соответствии с достигнутыми возможностями[825].
С этими идеями Косолапов в конце 1970-х годов приходил к Романову и даже Федору Кулакову, а также пытался согласовывать с такими важными для себя группами, как консервативно настроенные сотрудники Госплана. В итоге он попробовал реализовать их через Андропова[826].
Однако в статье за подписью Андропова после длинного запева во славу гения Маркса и Ленина конкретные предложения начинаются с другого:
Значительная доля недостатков, нарушающих порой нормальную работу на тех или иных участках нашего народного хозяйства, имеет своей причиной отступления от норм, требований экономической жизни, основа основ которой — социалистическая собственность на средства производства. <…> За нарушения этой нормы приходится расплачиваться всему обществу, и оно вправе строго взыскивать с тех, кто по нерадивости, неумению или из своекорыстных соображений разбазаривает его богатства[827].
Ключевым выражением тут является, несомненно, «строго взыскивать» — как говорилось выше, отражающее ключевой посыл «андроповщины».
Следующий конкретный пассаж касался проблемы инфляции в СССР, которая, однако, не называлась напрямую:
Со всей определенностью выявилась недопустимость нарушения объективного экономического требования опережающего роста производительности труда. Вне теснейшей связи с этим решающим фактором повышение заработной платы, производящее вначале внешне благоприятное впечатление, в конце концов неизбежно оказывает негативное воздействие на всю экономическую жизнь. Оно, в частности, порождает запросы, которые не могут быть полностью удовлетворены при данном уровне производства, мешает устранить дефицит со всеми его уродливыми последствиями, вызывающими справедливое возмущение трудящихся[828].
Таким образом, Косолапов и его окружение предлагали приступить к урезанию разбухших за 1970-е годы зарплат.
В третьем тезисе они указывали на категории работников, которые (помимо расхитителей собственности) должны были оказаться первоочередными жертвами мер на ужесточение:
КПСС постоянно заботится о том, чтобы открытый Марксом принцип социалистического распределения проводился в жизнь повсеместно и неукоснительно, лучше, полнее применялся на практике. Если он нарушается — приходится иметь дело и с нетрудовыми доходами, и с так называемыми летунами, прогульщиками, лодырями, бракоделами, которые становятся, по сути дела, нахлебниками общества, живут за счет массы добросовестных работников. Это нетерпимое явление, своего рода паразитирование на гуманизме нашего строя. Труд, и только труд, его реальные результаты, а не чье-либо субъективное желание или добрая воля должны определять уровень благосостояния каждого гражданина[829].
Фактически это было возвращение к сталинским нормам жесткой привязки зарплаты к норме выработки и било как по брежневским инициативам обеспечения работников сельского хозяйства гарантированной зарплатой, так и по косыгинским попыткам либерализации экономики, обеспечивающим «нетрудовые», с точки зрения «истинных марксистов», доходы.
Ключевой для «прогрессистов» 1970-х годов вопрос о развитии научно-технического прогресса занимал у Андропова, Косолапова и его соратников четвертое место по степени важности, хотя они и осознавали его остроту:
Между тем достаточно представить себе напряженное положение с трудовыми ресурсами, демографическую ситуацию в стране, чтобы стала ясной экономическая недопустимость дальнейшего сохранения значительной доли ручного, немеханизированного труда, которая только в промышленности достигает 40 процентов[830]. Вот почему так актуально сегодня всемерное ускорение темпов научно-технического прогресса, более активное использование его достижений, причем прежде всего на тех участках, где трудовые затраты особенно велики[831].
И, наконец, статья (как и доклад) одобрительно прокомментировала введенные на майском пленуме 1982 года «агропромышленные комплексы» и появление хозрасчетных бригад, а также расширение прав Советов на вмешательство в дела предприятий.
В итоге сформулированная Косолаповым и поддерживаемая сначала Андроповым, а потом Черненко экономическая программа выглядела так: не воровать, больше работать, меньше получать, особенно если ты недостаточно хорошо работаешь. Партия и государство позаботятся о том, чтобы было поменьше труда ручного, побольше механизированного, — в этом им виделся единственный реальный путь повышения производительности. А также они обеспечат общество надежным социальным пакетом — культурой, идеологией, здравоохранением, жильем и качественными, на уровне западных стандартов, товарами отечественного производства.
Косолапов, говоря о своих отношениях с Черненко, демонстрирует эту схему в действии:
[Черненко] работник был жесткий, когда-то державший в кулаке решительно все. Может быть, потому, что он мне ни в чем не отказывал обычно, — не знаю. <…> Важно отметить то, что я никогда не занимался искательством каким-то. Вообще.
— Искательством чего?
— Чего-либо. Должностей, квартир — всего на свете[832].
Сам Косолапов, не занимаясь «искательством», тем не менее бесплатно получил квартиру в роскошном доме для верхушки аппарата ЦК КПСС в одном из арбатских переулков, а рядовым гражданам в докладе Андропова на июньском пленуме 1983 года этого не обещали. Более того, намекнули, что порядок бесплатного распределения квартир по списку очереди на жилье, существовавший ранее, будет меняться:
…Каждая семья будет иметь отдельную квартиру. Но надо обеспечить, чтобы распределение квартир, как и других благ, было справедливым, учитывало, в частности, как человек работает. Возможно, имеет смысл предусмотреть также более широкое развитие кооперативных начал и привлечения средств предприятий в строительстве, — причем не одних жилых домов, но, скажем, пансионатов, домов для престарелых, где это можно и нужно[833].
На фоне намеченных серьезных сдвигов в советской экономической и социальной политике Косолапов «протаскивал» и свои неосталинистские идеи. Правда, он считал их элементарным восстановлением справедливости и исторической памяти, отделяя себя как «истинного марксиста», принадлежащего к традиции трактовки изначальных работ Маркса, от сталинистов-начетчиков, на которых он смотрел свысока[834].
Так, например, Косолапов пролоббировал фактическую реабилитацию и восстановление в партии бывшего советского премьера и члена Политбюро, одного из наиболее кровавых соучастников сталинских преступлений Вячеслава Молотова, хотя и разочаровался при личной встрече с ним интеллектуальным потенциалом старца[835]. Поскольку в 2000-е годы Косолапов стал составителем и издателем новых томов Полного собрания сочинений И. В. Сталина, а также поддерживал с 1972 года личные дружеские и идеологически близкие отношения с сыном главного позднесталинского идеолога Андрея Жданова Юрием (ректором Ростовского университета)[836], то данный интерес нельзя считать единичным эпизодом в его биографии.
«Банда четырех» как альтернатива экономической либерализации
Заместитель Отдела пропаганды ЦК КПСС Петр Лучинский, выступая перед сотрудниками Госплана СССР 4 октября 1983 года, передавал новые установки июньского пленума (14–15 июня 1983 года):
…Соблюдать принцип распределения по труду. Производительность труда и зарплаты. Навести порядок и дисциплину на производстве. Борьба с потерями рабочего времени. Экономия и бережливость. Воспитание органической потребности в труде. …Воспитание скромности и культуры потребления. Обеспечить единство хозяйственной, идейно-политической и организаторской работы. Показывая недостатки, показывать выход из положения[837].
Эти тезисы верно представляют квинтэссенцию «андроповщины», или мер по дисциплинированию, — жесткого идеологического курса во внешней и внутренней политике, который обслуживался упоминаемой выше «бандой четырех». Она на время перехватила рычаги процесса подготовки докладов для Андропова и Черненко у большой группы прежних авторов, писавших для «первых лиц». В нее входили заведующий Отделом пропаганды ЦК КПСС (1982–1985) Борис Стукалин (как основной менеджер рабочей группы по подготовке докладов[838]), главный редактор журнала «Коммунист» Ричард Косолапов (как основной идеолог направления) и двое помощников Черненко — сотрудник Отдела пропаганды Вадим Печенев (бывший ученик Косолапова, которому он давал рекомендацию в партию) и бывший комсомольский, а затем партийный аппаратчик Виктор Прибытков[839]. Впрочем, термин «банда четырех» не был самоназванием. Ричард Косолапов вообще отрицал факт ее существования, заявил, что она была «придумана горбачевцами», и предпочитал говорить о «группе авторов»[840].
Еще получилось так, что мы делали последние основные доклады Черненко в составе этой группы, привлекая других пишущих товарищей[841].
Тем не менее он признал, что эта группа готовила ни много ни мало перенос на полтора года XXVII съезда КПСС (с 1986 на 1984 год), чтобы при еще живом Черненко принять решения, направленные на недопущение прихода группы под руководством Горбачева к власти. Однако съезд удалось перенести только на конец 1985 года, за это время Черненко успел умереть и план сорвался[842].
Деятельность «банды четырех» в целом была направлена на превращение Черненко, классического «аппаратного аскета», имевшего прежде имидж главного «перекладывателя бумаг» в аппарате ЦК КПСС или контактного лица Брежнева[843], в Черненко-политика, обладающего самостоятельным интеллектуальным ресурсом и общественно значимыми идеями[844]. Интенцией заказчика была не либерализация, а именно жесткая идеологизированная борьба с недостатками. В этом Черненко сходился с Андроповым и потому поддержал его назначение на пост генсека. Андропов соответственно тоже пользовался услугами «банды четырех» при формировании публичной повестки и написании текстов на ортодоксально-марксистском языке.
В частности, его доклад на июньском пленуме 1983 года был в значительной степени написан ими[845]. Лучинский в основном повторял тезисы этого текста[846].
В докладе приоритеты были расставлены следующим образом:
…Кардинальное повышение производительности труда. …Стремиться достичь в этом плане высшего мирового уровня. Ближайшая цель ясна: прежде всего надо навести порядок в том, что у нас имеется, обеспечить наиболее разумное использование производственного и научно-технического потенциала страны, в том числе преодолеть отставание таких отраслей, как сельское хозяйство, транспорт, сфера услуг. …Борьба за укрепление дисциплины и порядка, повышение организованности и ответственности. …Обеспечить хорошо отлаженную, бесперебойную работу всего хозяйственного механизма;
…Единая научно-техническая политика. Предстоит осуществить автоматизацию производства, обеспечить широчайшее применение компьютеров и роботов, внедрение гибкой технологии, позволяющей быстро и эффективно перестраивать производство на изготовление новой продукции. Будущее нашей энергетики — это прежде всего использование новейших атомных реакторов… …получение материалов с заранее заданными свойствами, развитие биотехнологии, широкое применение в промышленности безотходных и энергосберегающих технологий. …Необходимо резко сократить использование ручного труда, прежде всего путем комплексной механизации.
…Общественная собственность на средства производства. …Развитие межколхозных и колхозно-совхозных объединений (обсуждавшихся выше. — Н. М.).
…Каждый гражданин у нас имеет право лишь на такие материальные блага, которые соответствуют количеству и качеству его общественно полезного труда. Только на это. И тут важны строгий учет и строгое соблюдение этого принципа.
…Новые требования и к организации социалистического соревнования. …Перевыполнение производственных планов… по количественным показателям. …Оправданно …в добывающей промышленности. …Сосредоточить главное внимание на… повышении качества продукции, улучшении использования производственных мощностей, сырья, энергии, рабочего времени.
«Повышение уровня жизни». …Трактуют упрощенно, имея в виду лишь рост доходов населения и производство предметов потребления. …Понятие уровня жизни гораздо шире. …Включая культуру быта …то, что я бы назвал культурой разумного потребления. …Образцовый общественный порядок, и здоровое, рациональное питание, и высокое качество обслуживания населения (с чем у нас, как известно, еще далеко не все благополучно). Все то, что в совокупности достойно именоваться социалистической цивилизованностью.
…Необходимо наладить бесперебойное снабжение населения высококачественными продуктами питания, причем так, чтобы достигнуть максимально возможной самообеспеченности в этом отношении. На решение этой проблемы нацелена наша Продовольственная программа. <…>
Нормальный ход нашего общественного развития немыслим без (выделено в тексте. — Н. М.) строжайшего соблюдения законов, охраняющих интересы общества и права граждан. Необходимо, в частности, полностью покончить с таким явлением, как случаи использования государственного, общественного имущества и служебного положения в целях личного обогащения. Ведь если вдуматься, это не что иное, как подрыв самой сути нашего строя. Здесь закон должен быть непримиримым, а его применение — неотвратимым.
…Возникает необходимость серьезно подумать о реформе нашей школы, включая и систему профессионально-технического обучения.
И только затем шла обширная международная часть, обещающая укрепление отношений с соцстранами, поддержку стран третьего мира, вставших на социалистический путь, и гарантирующая:
Будем делать все необходимое для обеспечения безопасности своей страны, наших друзей и союзников, будем повышать боевую мощь Советских Вооруженных Сил — могучего фактора сдерживания агрессивных устремлений империалистической реакции[847].
Этот доклад содержит большое количество предложений по самым разным темам, не только экономическим и внешнеполитическим. У нас нет возможности обсудить здесь все его пункты. Дело не в том, что их много или что часть из них будет обсуждаться ниже. По значительному количеству заявленных тем у нас нет полноценной информации о намечаемых планах, и мы можем только строить догадки о том, что авторы доклада имели в виду.
Двусмысленность и размытость многих формулировок были, очевидно, связаны с существованием двух подходов к дальнейшему реформированию среди групп членов Политбюро, ориентированных на личности Андропова и Черненко. Первая партия (Андропова) готовилась к масштабному реформированию, где «дисциплинирование» было первым неизбежным этапом, вторая (Черненко) не имела однозначной программы. Постфактум в ней видны фракция желающих «наведения порядка» (Черненко, Романов, возможно Щербицкий) и те, кто хотели аккуратных, рассчитанных, но достаточно уверенных реформ в косыгинском духе (прежде всего Тихонов). Баланс между группировками был примерно равен, и обстановка была нервозной, особенно на фоне того, что Андропов перманентно находился в больнице и не мог полноценно участвовать в заседаниях Политбюро.
Черненко рассматривался значительной частью Политбюро как второй после Андропова человек в партии. В первой половине 1982 года, когда Брежнев был еще жив, но уже сделал Андропова «вторым секретарем» ЦК (ведущим дела Секретариата ЦК) вместо скончавшегося Суслова, Черненко до середины июля пытался не допустить будущего генсека на новую карьерную позицию: просто занимал его место во главе Секретариата ЦК до тех пор, пока Андропов не решился сесть в это кресло первым[848]. После избрания Андропова генсеком он, согласно мемуарам Горбачева, фактически оставил за собой кураторство идеологического блока в аппарате ЦК КПСС, в который Андропов и Горбачев внесли некоторые коррективы. Так, заведующим Отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС по инициативе Горбачева был избран умеренно прогрессистки настроенный политэкономист и ректор Академии общественных наук при ЦК КПСС (бывший заместитель заведующего Отделом пропаганды) Вадим Медведев, впоследствии ставший членом Политбюро[849].
Однако идеологический блок в целом (по инициативе бывшего председателя КГБ) оставался крайне консервативным и в «рабочем порядке» курировался секретарем по идеологии и выдвиженцем Черненко Михаилом Зимяниным[850]. В действительности и Зимянин, и новый глава Отдела пропаганды ЦК КПСС Борис Стукалин, который в декабре 1982 года заменил отправленного послом в Румынию главного пропагандиста брежневского культа (и крайне заносчивого человека, раздражавшего и коллег, и политическую верхушку) Евгения Тяжельникова, и все участники «банды четырех» работали на «второго» секретаря ЦК КПСС, то есть Черненко, консолидировавшего с конца 1970-х вокруг себя «антивестернизаторские силы» различной политической ориентации[851].
Между Андроповым и Черненко, консолидирующими своих сторонников не только в составе Политбюро, но и в аппарате ЦК КПСС, периодически возникали заочные конфликты. Стукалин вспоминает в мемуарах, что ему была отведена центральная роль в подготовке июньского пленума 1983 года по идеологическим вопросам и полагалось прописать разные подходы в готовившихся докладе Черненко и речи генсека. Однако Стукалин предпочитал чаще ходить к Черненко, нежели к находящемуся в больнице Андропову, и в результате получил от последнего жесткий нагоняй[852].
Повторимся, что до конца 1982 года «банда четырех» состояла из лидеров и основных авторов одной из нескольких конкурирующих групп в деле писания докладов первым лицам[853]. При этом она обладала узкой специализацией по марксистско-ленинскому наследию. Ее переход в новый статус, в положение новых идеологов, массивно вторгшихся со своими идеями в общегосударственную и общеэкономическую тематику, сразу привел к конфликту с прежними, брежневскими спичрайтерами и их клиентелами в интеллектуальной и академической элите[854].
Об этом есть подробное свидетельство. Один из ключевых советников Брежнева Георгий Арбатов (директор Института США и Канады) как старый знакомый обратился к новоизбранному Генеральному секретарю ЦК КПСС Андропову с личной запиской. В ней содержалась жалоба на заведующего сектором экономических наук Отдела науки ЦК КПСС Михаила Волкова. Тот сразу после избрания нового генсека, уже в декабре 1982 года стал посещать академические припартийные институты и требовал прекратить заниматься конкретными экономическими сюжетами и начать вырабатывать политэкономические категории (ссылался он при этом на работы Сталина). Андропов в ответном письме жестко поставил Арбатова на место и отказался участвовать в рассмотрении проблемы[855].
За немногочисленной вроде бы «бандой» стояли как минимум три круга рядовых исполнителей и идейных сторонников.
Первым кругом были участники «бригад» для писания докладов и статей высшему политическому руководству (Андропову и Черненко), формируемых под командованием Косолапова и Стукалина[856].
Стукалин рассказывает о более позднем (примерно 1984 года) прямом конфликте двух «бригад» по подготовке новой редакции программы партии, которая должна была приниматься на следующем съезде. От его Отдела пропаганды в одну «бригаду» входили консультанты Вадим Печенев, Владимир Степанов, Владимир Правоторов, которые идейно противостояли «бригаде» из бывших помощников Брежнева и «международников» (специалистов по международным отношениям) с «социал-демократическими идеями» (Анатолий Блатов, Анатолий Черняев, Вадим Загладин, Александр Бовин) — действующих или бывших сотрудников Международного и Общего отделов ЦК КПСС. Вся эта работа проходила под непосредственным руководством Горбачева. Несмотря на его руководство, после возникновения принципиального конфликта Стукалин обратился напрямую к Черненко и потребовал исключить из рабочего процесса «оппортунистов», которые «размывали марксистско-ленинские основы партийной Программы» и занимались отходом «от фундаментальных социалистических и коммунистических принципов», и получил в этом поддержку Черненко, вызвавшую очевидное «раздражение Горбачева»[857].
Вторым кругом «банды четырех» были личные клиентелы ее основных участников, то есть люди, которых они привлекали к разовым поручениям или могли задействовать для усиления своего влияния в более долгой перспективе.
У Косолапова в клиентелу входили различные «идейные коммунисты». Например, еще один выпускник и последователь идей «цаголовской кафедры» экономфака МГУ, консультант Международного отдела аппарата ЦК КПСС Станислав Меньшиков, неоднократно упоминаемый ранее. Или заведующий кафедрой политэкономии Института общественных наук при ЦК КПСС, выходец из МГИМО и тоже бывший член команды спичрайтеров из Международного отдела Эрик Плетнев, автор множества книг по капиталистической экономике. Или начальник подотдела Госплана и парторг одного из его подразделений Гелий Павлов. Или Елена Лосото, журналистка «Комсомольской правды», яростно боровшаяся против мещанства и обуржуазивания советской молодежи из среднего класса, и главный редактор этого издания Геннадий Селезнев (будущий спикер Государственной Думы РФ), которые после прихода Горбачева к власти не вовремя поддержали Косолапова позитивной рецензией его книги и, по его мнению, добили этим его политическую карьеру[858].
Это действительно были убежденные и вполне «ортодоксальные» по советским меркам поклонники большевизма в его радикальных формах. Публицистку «Комсомолки» Елену Лосото, например, «на капустниках „КП“… изображали в черной кожанке, красной косынке, и она требовала права на расстрел на месте. Все очень веселились».
Лосото действительно была чудовищно ортодоксальна, но во время затеянных ею дискуссий — по статьям «Во что рядится чванство» и «Не обеднеем» — высказывались иногда дельные мысли. «Не обеднеем» — текст, под которым не стыдно было подписаться: да, говорилось в нем, по части потребления мы Запад не догоним. Но у нас есть то, что лучше и выше потребления. Тогда это звучало апологией всего, что есть у нас, — то есть отставания, бесправия, геронтократии, лицемерия и останкинской колбасы[859].
Для характеристики взаимоотношений в этом кругу показательна следующая ремарка Косолапова в интервью касательно дружбы с Меньшиковым:
Сошлись мы впервые на даче Сталина, как ни странно, готовя тезиса ЦК к столетию Ленина. Стас, прямо скажем, из другой страты. Я мог гордиться чем угодно — казачеством, дворянством, а он все-таки сын сталинского министра внешней торговли[860].
То есть пиетет Косолапова к высшему кругу сталинского чиновничества (о котором мы говорили выше) и нежелание какой-либо либерализации политики и экономики были основой деятельности группы. К ней примыкали различные типы охранителей (сталинистов, неосталинистов, «идейных коммунистов», «настоящих большевиков», государственников, русских националистов) и «попутчиков». Последние, имея вполне либеральные по меркам политического класса той эпохи убеждения, могли рассчитывать на получение выгоды от вхождения в команду людей, обслуживающих «первых лиц» страны. Например, среди «попутчиков» были «творческие марксисты» из окружения учителя Косолапова — Эвальда Ильенкова[861].
Помимо указанных в этом тексте людей, в 2007 году Ричард Косолапов передал нам список из примерно двух десятков своих сторонников, остававшихся живыми и активными спустя четверть века после описываемых событий. В него входили бывшие работники аппарата ЦК КПСС, Госплана, партийных изданий. Нет особых сомнений, что в начале 1980-х его клиентела насчитывала не менее 50 человек.
Третьим кругом сторонников и исполнителей планов «банды четырех» была «группа анализа общественного мнения» — институция, созданная в Общем отделе Константином Черненко в 1979 году. Позже она была передана в ведение Отдела писем, выделенного из Общего отдела, но по-прежнему курировалась влиятельным секретарем ЦК. Это была специальная группа консультантов, собранная для изучения критических писем и подготовки на их основе записок, которые должны были информировать Черненко и Секретариат ЦК КПСС о социальных проблемах[862]. Ее возглавил бывший заведующий общим отделом Ленинградского обкома КПСС, «человек Григория Романова» в аппарате ЦК КПСС Борис Алексеев. Он ранее активно поддерживал социологические исследования, направленные на обсчет различных аспектов практической деятельности партийного и советского аппарата[863]. О важности группы для самого Черненко и его публичного имиджа говорит тот факт, что ее создание (наряду с созданием Отдела писем) было анонсировано в специальной статье в журнале «международного коммунистического движения» «Проблемы мира и социализма»[864].
Группа анализа при Черненко могла позволить себе пересчитать данные ЦСУ по оценке «непроизводительных потерь» и решить, что те занижены государственным ведомством в 10 раз. Они свободно манипулировали темой, подводя под понятие «непроизводительных потерь» все, что считали нужным. Например, они считали, что потерей является покупка у селян продукции по заниженным ценам, происходящий от этого износ техники, невыгодный владельцам, и т. п., то есть в общем и целом выступали по данному вопросу в духе аграрных лоббистов, таких же, как Горбачев. Возможно, по этой причине Черненко принимал их материалы, читал, но не спешил передавать Брежневу. В то же время в духе всей «банды четырех» они были догматиками-моралистами:
Мы выезжали в Киргизию, в Узбекистан, Казахстан. И в Киргизии, Узбекистане и Казахстане мы говорили о коммунистической морали, а на самом деле там люди жили по родоплеменным отношениям. Родоплеменные отношения определяли их жизнь[865].
В то же время документы о борьбе с такими явлениями при жизни Брежнева не уходили дальше Черненко[866].
Появление «человека Романова» в аппарате Черненко не было удивительным. Его «патрон» входил в формирующуюся вокруг Черненко консервативную коалицию и уже собирался перебраться в Москву с далекоидущими планами, заслав туда своих эмиссаров. Одним из них был неоднократно упоминаемый выше второй секретарь Ленинградского обкома, с 1980 года — заместитель заведующего (потом первый замзав и и. о. заведующего) Отделом машиностроения ЦК КПСС, а потом и глава (после Романова) ленинградского землячества в Москве Валерий Пименов. В интервью он рассказал, что более 300 ленинградских чиновников в 1970-х — начале 1980-х годов перебрались в Москву на различные высокопоставленные должности[867]. Романов в качестве секретаря ЦК КПСС по оборонным вопросам (15 июня 1983 года — 1 июля 1985 года) получил в подчинение три отдела — оборонный, машиностроения и химии, причем как минимум в двух первых из них ведущими замзавами были его бывшие сотрудники в Ленинградском обкоме (Пименов и Николай Лужин). Даже его помощником в ЦК стал уже работавший там замзавом Оборонным отделом Олег Беляков — бывший замзав оборонным отделом Ленинградского горкома[868].
После прихода к власти Михаила Горбачева «банда четырех», как наиболее очевидные оппоненты реформ, очень быстро потеряла не только свое влияние, но и в большинстве случаев занимаемые должности. Печенев и Прибытков были удалены из аппарата ЦК КПСС в первые две недели после прихода Горбачева к власти. При этом Прибытков получил хорошую должность первого заместителя Госкомитета по охране государственных тайн (Главлита) СССР, а Печенева, который, по выражению Черняева, «пытался играть из себя наполеончика», с сильным понижением назначили заместителем главного редактора журнала «Политическое самообразование»[869].
Сам Горбачев говорит об отставке Стукалина и борьбе с идейным наследием Косолапова как о важной задаче буквально на первых страницах тома своих мемуаров[870], хотя, по словам Стукалина, они были в дружеских отношениях с начала 1970-х, когда консерватор стал депутатом Верховного Совета от Ставропольского края и часто бывал в регионе[871]. Стукалин, который проигнорировал прямое указание Горбачева найти повод отправить в отставку «вообразившего себя вторым Марксом» (по словам генсека) Косолапова, был отправлен послом в Венгрию через четыре месяца после прихода нового генсека к власти. Его место занял новый главный «идеолог» страны (и бывший приятель Стукалина со времен совместной работы в Отделе пропаганды в ЦК КПСС в начале 1960-х годов) Александр Яковлев[872].
Косолапов был низвергнут с должности главного редактора «Коммуниста» на пост профессора философского факультета МГУ (хотя впоследствии смог побыть в должности его декана). На его место пришел его однокурсник по философскому факультету МГУ, бывший коллега по ЦК КПСС, популярный брежневский спичрайтер и один из лидеров «ревизионистов» Иван Фролов[873].