ается огромным ростом и неприятным запахом, покрыто черной шерстью, имеет вывернутые ступни или когти на руках и ногах, являясь людям, разговаривает человеческим языком[29]. По некоторым персидским поверьям, гули — это сверхъестественные существа, которые не отличаются от дэвов, по другим — они представляют собой особый вид духов. Гули обитают в пустынях и недоступных горных ущельях, куда заманивают путников и поедают их. Они также пожирают мертвые тела на кладбищах и ведут себя как оборотни[30]. Гуль — персонаж арабского фольклора, злой дух-людоед[31].
Приведенные описания данного мифологического персонажа свидетельствуют о его очевидной близости в фольклоре тюркских и иранских народов к другому мифологическому персонажу — дэву, но святой «отец-дервиш» не может вести себя как гуль или дэв, даже если он делает это намеренно, чтобы испытать терпение героини. В этой же сказке дервиш подвергает героиню еще более жестокому испытанию: в течение нескольких лет он похищает ночью ее рождающихся детей, мажет ее губы кровью, чтобы все думали, что она поедает своих детей. Героиня сказки знает, что с ней проделывает дервиш, но молчит, идя на всякие унижения, терпит гнев мужа и его матери. В финале сказки все разъясняется, дервиш возвращает героине ее детей невредимыми, похвалив за терпение и покорность. Хотя сказка завершается, как обычно, благополучным концом, остается впечатление, что дервиш испытывал свою приемную дочь уж слишком жестоко для святого отца («Ситти Нусрет»).
В другой сказке дервиш, явившийся девушке-героине во сне, дает ей такой совет, с которого начинаются все ее злоключения («Мехмед-лежебока»).
Таким образом, ряд характеристик дервиша сближает его то с арапом, то с дэвом, то даже с гулем, хотя последний ни в женском, ни в мужском облике в исследуемых турецких сказках не встречается.
Нечеткость в разграничении функций указанных персонажей проявляется и в том, что на призыв «из глубины души и сердца: „Ох-ох!“» в одной из сказок явился дервиш, а не арап, хотя, как было показано выше, «Ох» — это имя арапа, т. е. имя дьявола («Мехмед-разбойник»). И наоборот, демонический, отрицательный персонаж арап может заимствовать положительные функции святого дервиша. Так, в одной сказке яблоко для зачатия ребенка дает арап, т. е. джинн, а не святой отец («Ослиная голова»), в другой — арап, а не дервиш является падишаху во сне и говорит, что у него наконец-то родится дочь («Беспутная дочь падишаха»).
Смешение святых и демонических сил в указанных персонажах особенно отчетливо видно на примерах двух похожих сюжетов сказок «Попугай» и «Батюшка-дэв». Все то, что в сказке «Попугай» совершает для дочери падишаха «старик-дервиш», помогая ей добиться счастья, в сказке «Батюшка-дэв» выполняет дэв.
Следовательно, дервиш, дэв и арап могут дублировать роли друг друга, что доказывает отсутствие твердого разграничения функций и понимания сущности данных мифологических существ людьми середины XX столетия, когда были записаны эти сказки.
Глава IIIСохранение и утрата универсальных мифологем в турецкой волшебной сказке
Анализируемые турецкие волшебные сказки интересны и в плане рассмотрения вопроса о сохранении в текстах середины XX в. универсальных мифологем, возникших еще в архаических мифологиях. К ним относятся мифологема связи дракона (змея) с водной стихией, источником вод, реализуемая во многих мифологиях мира в фольклорном мотиве освобождения вод от дракона, мифологемы героя-змееборца и «дракон у дерева», а также ряд мифологем, связанных с главной (волшебной) птицей.
Как известно, традиционный мотив освобождения источника вод от дракона (змея) содержит рассказ о том, как герой в своих странствиях попадает в некую местность, где жители мучаются из-за отсутствия воды. Герой узнает, что в этом повинен дракон (или змей), которому нужно отдать на съедение девушку, чтобы получить воду. Герой убивает дракона, спасает от смерти девушку и освобождает источник воды от дракона. Этот мотив с небольшими вариациями повторяется в сказках многих народов. Поскольку нас интересует тюркоязычный ареал, а конкретно — ареал огузских народов, обратимся к туркменской волшебной сказке, сохранившей традиционный набор смысловых элементов этого мотива. Юноша — герой сказки попадает в один город и на вопрос, почему его жители одеты во все черное, получает ответ: «Видишь ли, братец, через наш город протекала река, а теперь в ее русле поселился дракон (туркм. аждарха. — И. С.). Каждый день жители нашего города отдают дракону девушку, и, когда он привстает, чтобы ее съесть, по руслу течет немного воды. Дракон уже съел всех девушек в нашем городе, и завтра к нему должны повести дочь падишаха. Поэтому весь город носит траур»[32].
Далее следует рассказ о том, что юноша взял свое оружие, пошел к тому месту, которое ему указали, и увидел, что «там лежит и жадно облизывается огромный дракон». Юноша стрелами и саблей убил дракона и освободил от него город («Сирота»).
Связь дракона с водной стихией отражена и в аналогичном мотиве азербайджанской сказки. Юноша спросил встретившуюся ему девушку, что она несет в посуде. Та ответила, что это кушанье, которое она несет дракону (азерб. аждаха): «Здесь появился дракон. Он засел у самого источника и никому не позволяет брать воду. Вот я теперь и несу ему эту пищу; пока он будет занят едою, я смогу наполнить свою посуду водой. И каждый день приходится делать то же самое». Услышав это, юноша убивает дракона и избавляет от него народ («Царевич Газанфар»)[33].
В азербайджанском варианте мотива присутствуют герой-змееборец, дракон, источник воды и девушка. Однако дракон не убивает девушку, а ест еду, которую она ему приносит. Мифологема связи дракона с водной стихией, а также мифологема героя-змееборца здесь сохраняются, хотя и в несколько трансформированном виде.
Если же мы обратимся к тексту турецкой волшебной сказки, то обнаружим в аналогичном мотиве не дракона, а дэва. В сказке говорится, что шахзаде, младший сын падишаха, в поисках лекарства от болезни отца попадает на дно глубокого колодца и, вместо того чтобы сесть верхом на белого барана, который вынес бы его из колодца, по ошибке сел на черного барана, и он унес юношу «на тот свет». На том свете юноша шел, шел и пришел к дому одной бабушки, а когда попросил у нее попить, увидел, что вода кроваво-красного цвета. На вопрос юноши, почему у вас вода кровавая, старуха отвечала: «Ах, сынок, возле источника живет дэв. Каждый день мы приводим ему девушку. Пока дэв ест девушку, мы набираем немного воды. Вот поэтому вода кровавая. А сегодня мы должны отвести ему на съедение дочь падишаха. Других девушек больше не осталось». Шахзаде узнает, где находится дэв, спешит туда, чтобы прийти раньше девушки, и ударом палицы убивает дэва («Орлица подземной страны»).
Таким образом, в турецком варианте этого мотива связь дракона с источником вод утрачена, вместо дракона фигурирует дэв как олицетворение злой силы. Такая путаница вызывает удивление потому, что дэв и дракон — принципиально разные мифологические существа. Дэв полуантропоморфен, способен на добрые поступки по отношению к человеку, обитает в горах, в пустынных местностях, живет, как человек, в домах или хижинах, ведет хозяйство. Дракон — это скорее мифическое животное (представляет собой обычно сочетание элементов разных животных), летучий (крылатый) змей — персонаж в турецких волшебных сказках исключительно негативного свойства.
Как известно, образ дракона, который является развитием образа змея, распространен по всему миру. Основной мифологический контекст обоих образов — связь с идеей плодородия и водной стихией. В.В.Иванов полагает, что образ дракона характеризует более позднюю стадию развития мифологических систем и представлен в мифологиях ранних городов Шумера, Египта, Угарита, Индии, Греции, Китая, Японии, Мексики — там, где существовало в той или иной степени искусственное орошение земли. Дракон, будучи образом водной стихии, часто представлялся огнедышащим, реализуя идею соединения противоположных символов: воды и огня. Считается, что объединение в одном образе признаков животных, принадлежащих к разным мирам в мифологической модели пространства по вертикали, отличающихся от земного мира (крылья птицы относят образ к верхнему, небесному миру, голова и туловище пресмыкающегося — к нижнему, подземному), устраняет возможность отождествления мифологического символа с реальным животным. Миф, в котором дракона убивает герой, чтобы освободить воду, похищенных людей, чаще всего девушку, или сокровища (дракон считается также покровителем сокровищ), является общим для всех мифологий. Повсеместно распространенный мотив похищения драконом девушки или требования ее в виде дани восходит к обряду, во время которого красивых девушек приносили в жертву духу вод. Как известно, мотив сражения героя-змееборца с драконом получил широкое распространение в фольклоре и литературе[34].
Приведенные сведения об образе дракона в мировых мифологиях делают еще более неестественной замену образа дракона в этом распространенном мотиве на дэва, что мы видим в турецкой волшебной сказке, где дэв представлен просто как олицетворение зла (т. е. вне общемирового мифологического контекста связи сверхъестественного существа с водной стихией).
В турецких волшебных сказках дракон (тур. эждерха) участвует в некоторых событиях, и герою приходится с ним бороться (мифологема героя-змееборца сохранена), но дракон никак не связан с водой, а является только олицетворением злого начала. Например, в сказке говорится: «Ехал шахзаде, ехал и заехал очень далеко. Заметил он лужайку, слез с коня, вбил кол, привязал к нему коня и лег спать. Пока он спал, почудилось ему, будто что-то шуршит и гремит. Проснулся шахзаде и увидел, что к нему подлетает дракон, огромный такой дракон. Юноша тут же вскочил, бросил в дракона железную палицу и убил его». Результатом этого поступка стало освобождение девушки из дворца дракона, где она жила, будучи во власти падишаха змей Шахмерана, но не сказано, что девушке грозила смерть. Юноша-герой освобождает девушку от власти дракона, чтобы отдать ее одному из своих братьев («Орлица подземной страны»). В другой сказке шахзаде вызволяет девушку — она оказалась дочерью падишаха пери — из брюха дракона и за это получает волшебный орех со всевозможными яствами, которые возникают как только пожелаешь. Связи дракона с водной стихией здесь также нет, дракон появляется в горах (как дэв), а не возле источника или реки: «Ехал он, ехал и доехал до узкого ущелья между крутыми, обрывистыми горами. А навстречу ему — дракон. С одной стороны — отвесная гора, с другой — пропасть, убежать некуда. Шахзаде тотчас натянул лук, одной стрелой убил дракона, рассек ему брюхо — и оттуда появилась девушка» («Дочь Короля-падишаха»).