- Ой, Коленька, мудреное задумали. Конечно, при ваших капиталах все нипочем, а только мой вам совет, если желаете в жены взять какую-нибудь графиню или княгиню, то не иначе найдете, как в столицах. Недаром сказывают люди, что в Москве да в Питере за деньги все достать можно. Авось на ваше счастье и окажется там какая-нибудь завалящая графиня, что не побрезгует вами и позарится на ваши капиталы.
Подумал я с месяц, подумал с другой, да и решил двинуться в Москву-матушку, в поиске счастья. "Что же, - говорил я себе, - ежели и съезжу зря, то все же взгляну на столичное просвещение, да и себя людям покажу. Ведь я отродясь, можно сказать, из Елабуги не выезжал. Раз только в детстве с отцом по Каме в Оханск съездил".
Итак, не долго думая, отслужил я 1 июня молебен, угостил духовенство и друзей-приятелей обильной закуской и 3-го числа решил выезжать на пароходе на Казань-Нижний, а оттуда по чугунке в Москву. Тут же за молебном шепнул я приятелю, что следует, мол, 3-го числа собраться на пристани да и проводить меня в путь-дорогу, да, пожалуй, и икону поднести, и даже на этот случай отпустил ему сто целковых. Ну, и действительно, проводили меня высокоторжественно, поднесли икону, и один отставной артист сказал даже чувствительное слово: земной шар и мы с ним глубоко потрясены временной утратой нашего дорогого Николая Ивановича, но подует сирокко, и он вернется к нам и, быть может, не один, а с великолепным бутоном, увенчанным девяти главой короной.
Это напутствие, ваше превосходительство, мне так понравилось, что я прослезился и с той поры помню его наизусть".
- Послушайте, все это прекрасно, но я дорожу своим временем и не могувыслушивать все эти, быть может, ненужные подробности. Нельзя ли покороче?
- Никак невозможно, ваше превосходительство, иначе вам дело будет неясно. А раз вы так торопитесь, то позвольте мне занести вам мою тетрадь. В ней я во всех подробностях описал мое путешествие и все, что со мной приключилось. Прочтите, пожалуйста, на свободе. Оно и лучше будет, а то на словах, да второпях, могу забыть и не досказать нужного.
- Ну, что ж, валяйте, заносите тетрадь сегодня же, а денька через три приходите за ответом, и что могу - сделаю, а сейчас, извините, я очень тороплюсь.
Синюхин поблагодарил, откланялся и исчез.
Предчувствуя нечто забавное, я с любопытством раскрыл толстую тетрадь, решив на сон грядущий позабавить себя этим курьезным писанием. Само заглавие говорило за себя:
"Путевые заметки Н. И. Синюхина с борта судна "Петербург".
4 июня 19** г.
Ну, и трещит же башка! Будь она проклята. Точно кто-то карамболит в мозгах. Ну, и выдался же вчера денек! Не денек, а какое-то столпотворение вавилонское. Но расскажу все кряду.
В 11 ч. 42 м. утра мы отчалили от пристани. Я стоял на корме и махал в воздухе платочком товарищам на прощанье. Наше судно двигалось по Каме со скоростью многих узлов. Елабужская пристань все удалялась и удалялась и, наконец, скрылась по причине выпуклости земли. Я обвел духовным взором пароход. Что и говорить - зрелище! Не то что дом, а целый дворец, покорный воле капитана: хочет - дернет вправо, хочет - влево. Судно это необыкновенное.
Еще в 1905 г. разбойник Лбов с шайкой где-то под Пермью остановил и ограбил его, перестреляв команду. Ну, да слава Те Господи, меня тогда там не было. Я обошел кругом палубу - чистота, простор, все удобства для господ пассажиров. Народу ехало порядочно. И вдруг на одной из скамеечек я заметил священника. Подошел ближе, а тот оказался вовсе не священник, а архиерей: не наперстный крест висел на его груди, а панагия.
Вот так штука! Я справился в буфете у лакея, кто этот владыка.
Мне ответили, что это епископ Пермский и Соликамский Преосвященный Палладий и едет он от самой Перми. Эвона, в какую компанию попал! Помню, раза два к нам в Елабугу приезжал викарный епископ, так что с народом делалось: люди впрягались в его карету, при проезде его на улицах останавливались, крестились, чуть не земные поклоны клали. А тут не викарный, а сам епархиальный владыка, и ничего, хоть бы что. Захочу и подойду: так мол и так, скажите, пожалуйста, который теперича час? И ответит, непременно ответит. Одним словом, культура.
На носу стали толпиться пассажиры. Подошел и я. Все глядят вниз, в третий класс, а там какой-то мальчишка, усевшись на канатах, бренчит на балалайках и поет песнь про Государственную Думу да про Пуришкевича. Народ стал бросать ему медяки да гривенники, я же вынул серебряный рубль, повертел его эдак в пальцах, чтобы все хорошенько видели, да и бросил мальчонке.
Люди поглядели на меня с уважением - вот, мол, капиталист.
Ну, и пущай!
Побродил я эдак с часок по пароходу, да и захотел подняться наверх к капитану. Он здесь начальник и хозяин, и познакомиться следовает. Поднялся к нему. Подхожу и вежливо спрашиваю: "По какой, мол, параллели теперича плывем?" А он как заорут: "Проваливайте, проваливайте отсюда! Не знаете разве, что посторонним на рубку вход воспрещен". - "Позвольте", - говорю... "Ничего не позволю, убирайтесь!" И, нажав на что-то ногой, он оглушительно засвистел. От неожиданности я чуть живой скатился вниз.
Ну и собака! Одним словом, необразованный. После эдакого эксперимента я уселся на носу в плетеное кресло и взгрустнул. В
Другом кресле, недалеко от меня сидел какой-то важный бритый господин, еще молодой, годов тридцати. Посмотрел он на меня, посмотрел, да и спрашивает: откуда и куда, мол, еду. Я ответил.
"А по какой надобности в Москву?" - спросил он у меня. Я рассказал, что желаю повидать свет, обзавестись благородными знакомствами и прочее все как есть. Он выслушал и говорит:
- Это вы очень умно придумали. Что вам мариноваться в Елабуге. Повезет, и найдете свое счастье. А что вы везучий, так это я сразу вижу.
- Это почему же, позвольте вас спросить?
- Да как же, и тридцати верст от дома не отъехали, а этакое знакомство приобрели.
- Что-то не возьму в толк, мусье.
- Да как же, знаете ли, с кем вы разговариваете? (И он ткнул себя пальцем в грудь.)
- Не могу знать.
- Я граф Строганов, пермский помещик, владелец обширных камских лесов. Чай, слышали в Елабуге мою фамилию?
Я так и привскочил.
- Еще бы не слыхать, ваше сиятельство. Ваша фамилия древняя и знаменитая.
- То-то и оно. Если хотите, я займусь вами и во время дороги обучу тому, как обращаются благородные люди друг с другом.
- Сделайте милость! Век буду благодарить.
- Вот и отлично. Мы сразу же начнем. Запомните, молодой человек, что когда благородные люди знакомятся друг с другом, то младший всячески должен стараться разуважить старшего. Ну, там, угостить его сигарой, завтраком и т. д. Вы не вообразите, что я напрашиваюсь на угощенье. О, нет! Я сыт. Но это я так к примеру говорю.
- Отчего же, господин граф, я с превеликим удовольствием.
Для меня большая честь, к тому же и в утробе сосет. Покушал бы в лучшем виде.
- Вы думаете? - сказал задумчиво граф. - Ну, что ж. Пожалуй, я принимаю ваше угощенье. Но только с одним условием - я сам буду заказывать меню и вина, так как мой желудок не может переварить всякую дрянь. Затек, вот еще что. Чтобы было веселее, пригласите позавтракать с нами двух знаменитых артисток.
Они едут с нами, и я вчера с ними познакомился. Одна из них Вяльцева, ну, а другая, другая... Патти.
У меня так и екнуло сердце.
- Неужто та Вяльцева, что так здорово поет у меня в граммофоне "Гайда, тройка"!
- Она самая, а ее подруга познаменитее будет.
- Не слыхивал.
- Не слыхали о Патти? Да ее каждая собака знает. Хотите биться об заклад на десять рублей, что вон тот старенький офицер, и тот ее имя слыхал. Подите спросите у него.
Хоть мне и не хотелось иттить спрашивать, да уж больно было желательно ударить об заклад и пожать графскую ручку. Мы хлопнули по рукам, и я отправился.
- Извините, пожалуйста, за любопытство, господин офицер Скажите, пожалуйста, слыхали ли вы про артистку Патти?
Он удивленно поглядел на меня и говорит:
Кто же про нее не слышал?
Они хотели еще что-то добавить, да я поскорее раскланялся и отошел. Тоже много вас найдется желающих выпить за чужой счет, какая мне от тебя польза?
Да, - говорю, - господин граф, ваша правда!
То- то и оно, раскошеливайтесь!
Я почтительно подал графу десятирублевый золотой, и он как то нехотя заложил его в жилетный карман.
- Вы здесь посидите, - сказал он мне, - а я пойду справлюсь у дам, желают ли они нового знакомства и завтрака.
Я остался один.
5 июня.
Вчерась граф с актерками высадился под вечер в Казани.
Я не прощался, так как, можно сказать, с ними рассорившись.
Расскажу с подробностями. Долго дожидался я графа. Прошло с полчаса времени, а ни его, ни дамочек не было. Не иначе, кобенятся, подумал я, ну да что, мне наплевать. Не хотят, и не надо. Однако они показались, и граф поманил меня пальцем.
Я подошел. "Вот, позвольте Вас познакомить, - сказал мне граф. - Это - г-жа Вяльцева, а это мадам Патти". - "Очень рады, - говорю. - Много про вас наслышавшись. Обожаю граммофон и часто в Елабуге запузыриваю ваши пластинки, мадам Вяльцева. Очень даже прилично поете, особливо "Гайда, тройка". Она улыбнулась и заметила: "Да это моя любимая песнь". И тут же запела: "Гайда, тройка, снег пушистый, да ночь морозная кругом". - "Она, ей-Богу, она! Ейный голос, те же слова и в голосе те же переборы". Посидели, поговорили о разных умных вещах и в конце концов граф говорит: "Соловья де баснями не кормят, воздух аппетитный, пора и за харчи приняться". - "Что ж, разлюбезное дело", - говорю. И мы отправились в столовую 1-го класса. Граф сам заказал завтрак, и пока половой накрывал, г-жа Вяльцева села за пьянино и спела про какую-то чайку. Очень у нее ладно и чувствительно вышло. Уселись мы за стол. Подали нам огромное блюдо раков. "Что ж вы не едите", - спросил меня граф. "Нет-с, - говорю, - не употребляю этих шутов". - "Как хотите, - говорит, - нам больше останется". Затем приволокли нам миску свежей икры. Затем стерляжью уху, затем сибирских рябчиков, отъевши