[120]
“Величественное игнорирование пейзажа…”
Величественное игнорирование пейзажа.
Куртене – Осер-Нор.
Мы приближаемся к отрогам Морвана. Внутри кабины ощущение абсолютной неподвижности. Беатрис сидит рядом со мной. “Хорошая машина”, – говорит она мне.
Фонари склонились в какой-то странной позе – можно сказать, что они молятся. Как бы там ни было, они начинают излучать слабый желто-оранжевый свет. “Желтая линия в спектре натрия”, – заявляет Беатрис.
Впереди уже маячит Авалон.
“Была ясная погода, я шел по склону холма…”
Была ясная погода, я шел по склону холма, высохшего и желтого.
Сухое и прерывистое дыхание растений в летний зной… которые как будто при смерти. Насекомые трещат, насквозь просверливая угрожающий и неподвижный свод белого неба.
Когда идешь под палящим солнцем, через какое-то время возникает ощущение абсурда, оно растет, навязывает себя, заполняет пространство, оказывается повсюду. Даже если в начале пути вы точно знали направление своего движения (что, к сожалению, бывает крайне редко… обычно речь идет о “простой прогулке”), то вскоре представление о цели исчезает, кажется, что оно испаряется в раскаленном воздухе, который обжигает вас маленькими короткими волнами, по мере того как вы продвигаетесь вперед под безжалостным и неподвижным солнцем при тайном сговоре высохших трав, готовых мгновенно вас ужалить.
В ту минуту, когда липкая жара начинает склеивать ваши нервы, уже слишком поздно. Поздно пытаться, встряхнув головой, отогнать бредовые порождения ослепшего пленного разума, и медленно, очень медленно отвращение бесчисленными кольцами сворачивается в спираль и укрепляет свою позицию в центре трона, трона властей небесных.
“Сверхскоростной поезд “Атлантика” пронизывал ночь…”
Сверхскоростной поезд “Атлантика” пронизывал ночь с чудовищной быстротой. Освещение было скудным. Между перегородками из пластика средне-серого цвета расположились в эргономических креслах человеческие существа. На их лицах нельзя было разглядеть никаких эмоций. Смотреть в окно не имело смысла: непрозрачность тьмы была полной. К тому же некоторые занавески были задернуты, их ядовитая зелень составляла слегка унылую гармонию с темно-серым ковровым покрытием пола. Тишину, почти абсолютную, нарушало лишь тихое покрякивание плееров. Мой ближайший сосед, с закрытыми глазами, погрузился в глубокое небытие. Лишь освещенное табло с пиктограммами – туалеты, телефон, бар “Сербер” – выдавало присутствие жизни в вагоне. Шестидесяти человек, находившихся в нем.
Длинный и обтекаемый, цвета стали с неброским вкраплением красок, сверхскоростной поезд “Атлантика” № 6557 состоял из двадцати трех вагонов, в которых разместилось от полутора до двух тысяч человек. Мы мчались со скоростью 300 км/ч на самый край западного мира. У меня вдруг появилось ощущение (мы преодолевали ночь в глухой тишине, ничто не позволяло угадать нашу невероятную скорость, неоновые лампы давали скупой свет, бледный и траурный), у меня вдруг появилось ощущение, что эта длинная стальная капсула несет нас (незаметно, стремительно, плавно) в Царство Тьмы, в Долину Теней и Смерти.
Спустя десять минут мы прибыли в Оре.
“В далекие века здесь люди жили тоже…”
В далекие века здесь люди жили тоже;
Чтоб дать отпор волкам, вставали в круг не раз,
Звериный чуя жар; они исчезли позже,
Похожие на нас.
Мы собрались опять. Слова затихли, звуки.
От моря только след.
С любовью обнялись, прощально сжали руки —
И пуст пейзаж: нас нет.
Витки радиоволн, над миром рея,
Заполнили пробел.
Сердца у нас, как лед, пусть смерть придет скорее,
Чей сон глубок и бел.
Все человечество покинет свой придел.
И диалог машин тогда начнется сразу.
Божественной структуры в трупе нет,
Но, информацией набитый до отказа,
Работать будет до скончанья лет.
“В тетради старые я заглянул сейчас…”
В тетради старые я заглянул сейчас.
Там – дифференциал, а здесь – про жизнь моллюсков.
Развернутый конспект. Из прозы десять фраз —
Не больше смысла в них, чем в черепках этрусков.
Все понедельники я вспомнил. Лед. Вокзал.
Я опоздал к семи, на поезд свой всегдашний.
Я бегал взад-вперед, но все же замерзал
И на руки дышал. А мир такой был страшный.
Вначале встречей с ним мы так увлечены,
Что верим: всё вокруг всему живому радо,
У каждого есть шанс и шансы все равны.
Но в ночь субботнюю жить и бороться надо.
Причалы детства, вы уже нам не видны.
Наивность взгляда мы теряем слишком скоро
Всему своя цена, как скажет продавец.
Жизнь всех нас в плен берет без всякого разбора,
Засасывает нас и не дает опоры;
И быстро гаснет свет. И детству здесь конец.
“Я больше не вернусь, не трону травы эти…”
Я больше не вернусь, не трону травы эти,
Наполовину пруд закрывшие уже.
Что полдень наступил, я осознал в душе,
Увидев этот мир в невероятном свете.
Наверно, я здесь жил, с соседями знаком,
Как все – в сети времен, всегда спешащих мимо.
Shanti sha nalaya. Om mani padme ôm.[121]
Но солнце на ущерб идет неотвратимо.
Как этот вечер тих, вода стоит в огне,
Дух вечности над ней парит в преддверье мрака.
Мне нечего терять. Я одинок. Однако
Закат такого дня наносит рану мне.
Серый дом
Мой поезд путь держал в открытый мир от дома.
Я у окна сидел, безмерно одинок,
Постройки и цветы снаружи видеть мог,
А поезд плавно шел сквозь воздух незнакомый.
Луга среди домов ловил я беглым взглядом,
Нормальным было все, что было вне меня.
Я радость потерял, забыл, с какого дня.
Живу в безмолвии, одни пустоты рядом.
Светло еще вверху, но тень к земле приникла,
И трещина во мне проснулась и растет.
Так вечером, в пути, нормандский небосвод
Дышал итогами и завершеньем цикла.
“Матрас как принадлежность тела…”
Матрас как принадлежность тела.
Два метра, ровно два длиной.
Смешно, как будто в этом дело,
Бывает же расчет иной.
Случались радости. Немного.
Миг примиренья с миром был,
Я был неотделим от Бога
Давным-давно. Когда – забыл.
Взрывается в потемках тела
Не сразу лампочка. Но вот
Я вижу: нить перегорела.
Живой ли? Мертвый? Кто поймет?
“Воздействие телеантенн…”
Воздействие телеантенн
С укусом насекомых схоже:
Рецепторы цепляя кожи,
Они домой нас гонят, в плен.
Счастливым стать вдруг пожелав,
Я бы учился бальным танцам
Или купил бы мячик с глянцем,
Как аутисты, для забав.
И в шестьдесят их радость ждет.
Им, в упоенье настоящем
С резиновой игрушкой спящим,
Часов совсем не слышен ход.
А этот телеромантизм —
Мир в социуме, секс и “мыло” —
Почти что жизнь, где все так мило,
Но, в сущности, обман, цинизм.
“Цветочных чашечек дыханье…”
Цветочных чашечек дыханье.
Опасны бабочки в ночи.
Бесшумных крыльев колыханье,
Стальные лунные лучи.
Я опыт не забыл жестокий
Подростка, прячущего стыд.
Всех поражений все уроки
Мальчишка выросший хранит.
Термитам дышится отменно,
Была бы пища да жилье.
Но это напряженье члена
Ослабнет, только взяв свое.
И будет аппетит отличный,
Сознанья поле расцветет.
Благопристойной и приличной
Жизнь станет, сладостной, как мед.
“Я тут, я на матрасе весь…”
Я тут, я на матрасе весь,
И наша тяга обоюдна,
Но часть меня уже не здесь,
И ей вернуться будет трудно.
Мы в шкуре собственной дрожим,
Кровь заставляя суетиться.
Как по субботам мы спешим,
Принарядясь, совокупиться!
Я взглядом упираюсь в дверь,
В нее был вложен труд немалый.
Мы кончили. И я теперь
Пойду на кухню спать, пожалуй.
Я вновь дыханье обрету
На кафельном нестрашном льду.
Ребенком я любил конфеты,
Теперь мне все равно и это.
“К Дурдану рвется поезд скорый…”
К Дурдану рвется поезд скорый.
С кроссвордом девушка. Одна.
Не завожу с ней разговора,
Пусть время так убьет она.
Как монолит на ровном месте,
Рабочих движется орда.
Все независимы, но вместе;
Пробили воздух без следа…
Как плавны рельсов повороты,
Вот пригородов первых свет.
Час пик. Народ спешит с работы.
Ни времени, ни места нет.
“В метро, уже полупустом…”
В метро, уже полупустом,
Народ почти что ирреальный.
Игру затеял я притом,
Опасную потенциально.
Догадкой поражен, что вкус
Свободы без последствий сладок,
Я тут же свой теряю курс
И обхожусь без пересадок.
Проснувшись, вижу: Монпарнас,
Здесь сауна для натуристов…
Весь мир на место встал тотчас.
Но грустно мне среди туристов.
“Миг простодушья или транса…”
Миг простодушья или транса,
Абсурдность встречи с кенгуру.
Спастись нет никакого шанса:
Я окружен толпой гуру.
Как средство лучшее от боли
Мне смерть свою хотят продать.
Они лишь призраки, не боле,
Но могут телом управлять.
Вся флора бешено плодится
И этим нагоняет грусть,
А светлячку дано светиться
Одну лишь ночь, и всё. И пусть.
Мы смысл существованья новый
Опять находим без труда.
Шумим, шумим, круша основы,
А гусь – он лапчатый всегда.
“Душа под солнцем распростерта…”
Душа под солнцем распростерта
На грозном берегу морском.
Разбужена волной, не стерта
Боль, скопленная в нас тайком.
Без солнца что бы с нами было?
Отчаянье, унынье, страх,
Вся жизнь – бессмыслица и прах.
Мир солнце умиротворило.
Расплавленный полудня жар.
И в неподвижности, в истоме
Смерть телу видится как дар:
Забыться, быть в тактильной коме.
Вот потянулся океан —
Проснувшись, зверь скребет когтями.
Закон вселенной не был дан.
Что стало бы без солнца с нами?
“Их на песке сложили в ряд…”
Их на песке сложили в ряд
Под светом, яростным как стронций.
Тела ждет медленный распад;
Дробятся камни здесь от солнца.
Валы лениво в берег бьют,
И свет, скорбя, меняет лики.
Бакланы здесь еще живут,
И в небе жалобны их крики.
Такая жизнь на вкус во рту —
Как лимонад, где газа нету.
Под солнцем жизнь и на свету,
Под солнцем и в разгаре лета.
“Самоанализа урок…”
Самоанализа урок,
К сочувствию привычка впрок,
Прогорклый привкус давней злобы,
Вербеновый экстракт особый.
Приют “Аркадия”. А там
Пустые стулья, мертвый хлам.
Жизнь, разбиваясь о колонны,
Рекою растеклась бездонной.
Утопленники. Груда тел.
Над ними свод остекленел.
Река весь город затопила,
В погасших взглядах злая сила.
“Вокруг горы стоял туман густой…”
Вокруг горы стоял туман густой;
Я двигатель проверил – все в порядке.
Дождь был тягучий и как будто сладкий
(Я понял, что не справлюсь с тошнотой).
Вдруг вспыхивали яркие зарницы,
В картине мира высветив одно:
Здесь страх и голод царствуют давно.
Хотел бы я бесчувственным родиться.
Голодных нищих муравьиный рой
Метался под дождем и тек рядами
С открытыми, как для охоты, ртами,
Дорогу всю заполонив собой.
День убывал, но медля, неохотно,
Как сон дурной, как грязная вода.
Здесь примирения не будет никогда.
День кончился. Совсем. Бесповоротно.
“Я над рекой, впадавшей в море, плыл…”
Я над рекой, впадавшей в море, плыл.
Рой плотоядных итальянцев рядом.
И запах трав так свеж под утро был,
Что я к добру поплыл с открытым взглядом.
Кровь мелкой живности (ей счета нет)
Поддерживает весь баланс природный.
И кровь, и внутренности, и скелет
Нужны, чтоб чья-то жизнь была свободной.
Среди травы их отыскать легко,
Лишь стоит кожу почесать несильно.
Растительность взметнулась высоко:
Могильщица, она растет обильно.
Я в сини плыл, объятый тишиной,
В отчаянье почти нечеловечьем.
Плыл между облаками и войной,
Меж низостью и этим небом вечным.
“Предмет, способный удержать границы…”
Предмет, способный удержать границы,
Хоть кожа – не совсем предмет, но всё же.
Ночами только трупам сладко спится,
Живая плоть не тосковать не может.
Вот сердце стукнуло. Один удар —
И крови начинается броженье.
В лице, в коленях, в пальцах – легкий жар,
Все тело целиком пришло в движенье.
Но кровь, токсинами отягчена,
По капиллярам пробегать устала,
Божественной субстанции полна.
Остановилась вдруг – все ясным стало.
Миг осознанья полного настал
И радости: ушли страданья сами.
Миг чистого присутствия. Финал,
Когда весь мир встает перед глазами.
“Для паузы есть время…”
Для паузы есть время. Помолчи,
Покуда лампа вполнакала светит.
Агония в саду деревья метит.
Смерть голубая в розовой ночи.
Расписана программа наперед,
На три ближайшие недели смело:
Сначала гнить мое здесь будет тело,
А после бесконечность прах сотрет.
Но бесконечность – в нас. Таков закон.
Я представляю атомов круженье,
Молекул презабавные движенья
Внутри у трупа. Все оценит он.
“Мы должны выработать в себе установку на непротивление миру…”
Мы должны выработать в себе установку
на непротивление миру.
Негативное негативно,
Позитивное позитивно.
Реалии существуют.
Они появляются, трансформируются,
Потом просто исчезают.
Внешний мир, в некотором роде, – данность.
Бытие как объект восприятия похоже на водоросль,
Вещь отвратительную и чересчур аморфную,
В сущности женственную.
И это то, до чего мы должны добраться,
Если хотим говорить о мире,
Просто говорить о мире.
Мы не должны походить на тех, кто пытается
подмять мир
Под свои желания
И свои убеждения.
В то же время у нас есть право
На ограниченное количество желаний
И даже убеждений.
В конце концов, мы представляем собой
часть феномена
И в этом смысле заслуживаем
cамого большого уважения.
Как, например, ящерицы.
Как ящерицы, мы греемся под солнцем феномена
В ожидании ночи.
Но мы не будем сражаться,
Мы не должны сражаться,
Мы вечно находимся в положении побежденного.
“Ласточки взлетают…”
Ласточки взлетают, медленно чиркая по волнам, поднимаются по спирали в тепло атмосферы. Они не говорят с людьми, ибо люди всегда остаются привязанными к земле.
Ласточки тоже не свободны. Они зависят от необходимости повторять свои геометрические орбиты. Они легко изменяют угол атаки своих крыльев, чтобы описывать спирали, все более и более удаленные от поверхности земли. В общем, никакого урока ласточки нам преподать не могут.
Иногда мы возвращались вместе на машине. Над бескрайней равниной закатное солнце было огромным и красным. Вдруг стремительный полет ласточек начал разлиновывать его поверхность. Ты вздрагивала тогда. Твои руки сжимались на обтянутом кожей руле. Сколько вещей в то время могло встать между нами.