такой нейрофизиологический «бог», очевидно, представляет собой не бесконечную, извечную, всепронизывающую и трансцендентальную сущность, а просто нейрональную искру в отдельно взятом мозге. Короче говоря, аргумент от нейрофизиологии, именно что пытаясь быть эмпирическим, теперь стал одним из величайших препятствий перед признанием подлинно трансперсональных состояний.
Отчасти проблема состоит в том, что подобные трансперсональные исследователи попытались бездумно перескочить от эмпирико-чувственных данных прямиком к трансцендентально-созерцательным данным, не осознав, что эмпирико-аналитическое исследование неспособно адекватно работать хотя бы с промежуточным слоем интеллигибилии. Скажем, никакое количество ЭЭГ-измерений и никакое количество физиологических данных не поможет вам выяснить смысл «Макбета», уместность экономики стимулирования предложения, геополитические особенности ситуации на Ближнем Востоке или значения древнеегипетских иероглифов. Все подобные феномены интеллигибилии, хотя они, безусловно, и оставляют поддающиеся регистрации следы в физиологии мозга, тем не менее, имеют свою сущность, свой референт, свое основание и свое фундаментальное бытие в межсубъективном круге ментальной феноменологии. Эмпирико-физиологические исследования не бесполезны в понимании интеллигибилии, они просто являются чем-то вторичным. А посему, когда дело доходит до трансценделии, то можно сказать, что они крайне третичны. Пытаться обосновать трансцендентальные заявления об истинности того или иного утверждения в физиологии мозга примерно настолько же полезно, насколько может быть полезным подключение Эйнштейна к ЭЭГ-аппарату с целью выяснить, правда ли E равно mc2.
Я просто пытаюсь подчеркнуть, что когда дело доходит до интеллигибилии и трансценделии, эмпирико-аналитические исследования приносят крайне ограниченную пользу и имеют весьма вторичную значимость. Хуже того: когда заявляется, что существует эмпирико-научное доказательство любых из подобных состояний, то это указывает на то, что исследователь просто неявным образом принял редукционистские стандарты позитивизма и, следовательно, сам того не желая, сыграл на руку тем, кто вовсе отрицает существование подобных состояний. Тем самым он нанес вред развитию не только достоверной рациональной феноменологии, но еще и подлинных трансцендентальных исследований.
Итак, я не утверждаю, что само слово «наука» не может быть законным образом использовано в применении к феноменологическим и трансцендентальным проблемам; не говорю я и того, что не может быть науки интеллигибилии и трансценделии. Я лишь утверждаю, что методология монологической, или эмпирико-аналитической, науки неприменима к этим более высоким областям. Если нам и суждено говорить о «высшей науке», – а я считаю, что мы вполне можем говорить о таковой, – тогда мы обязаны соблюдать осторожность намного большую, чем та, которая была свойственна сторонникам подобной науки в прошлом. И есть еще одно последнее предупреждение, которое (хотя оно и носит несколько технический характер) нельзя упускать из виду. Сейчас мы рассмотрим именно его.
Мы видели, что каждый из трех общих способов познания – чувственный, ментальный и духовный – имеет доступ к прямому, непосредственному и интуитивному ухватыванию, или постижению, данных (сенсибилии, интеллигибилии и трансценделии). Отметьте, однако, что как таковые данные ментального способа познания (его слова, символы и понятия), просто потому что они и вправду символьны, интенциональны, рефлексивны и референционны, могут быть использованы для указания на другие данные (иначе говоря, репрезентации других данных), полученных в любой из других сфер – сенсибилии, самой интеллигибилии или же трансценделии. Мы можем отметить все эти эпистемологические взаимосвязи, как это сделано на с. 352.
Способ № 5 – это простое сенсомоторное познание, или око плоти, до-символьное ухватывание досимвольного мира (сенсибилии). Способ № 4 – эмпирико-аналитическая мысль; это разум (интеллигибилия), размышляющий о мире сенсибилии и обосновывающийся в нем. Способ № 3 – ментально-феноменологическая мысль; это разум (интеллигибилия), размышляющий о самом мире интеллигибилии как таковом и обосновывающийся в нем. Способ № 2 можно назвать мандалическим, или парадоксальным, мышлением; это разум (интеллигибилия), пытающийся рассуждать о духе, или трансценделии. И способ № 1 – это гнозис, или око созерцания, надсимвольное ухватывание надсимвольного мира, прямое знание духа духом, непосредственная интуиция трансценделии.
Но обратите внимание: тогда как сами данные в любой из сфер даются непосредственно и прямо (по определению), указание при помощи каких-то ментальных данных на иные данные (чувственные, ментальные или трансцендентальные) является опосредованным и промежуточным процессом: это процедура картографирования, моделирования и сопоставления. И данная процедура картографирования – использования ментальных данных (символов и понятий) для объяснения, или картографирования, других данных (чувственных, ментальных или трансцендентальных) – просто приводит к тому, что известно как теоретическое знание.
Здесь мы подходим к важнейшему моменту. Ни сенсомоторные сферы как таковые, ни духовные сферы как таковые не формируют теорий. Они могут быть объектами теорий, но сами по себе не производят таковых. Одна досимвольна, другая надсимвольна, а теории же, прежде всего, суть символьные, или ментальные, произведения. Есть достоверный опыт, достоверное знание, достоверное постижение, или ухватывание, в духовной и чувственной сферах, но не в символьном, или теоретическом, опыте. Мы вскоре еще вернемся к этому важному моменту; теперь же давайте более пристально взглянем на природу самих ментальных теорий, ведь они играют основополагающую роль при ответе на вопрос, что же мы понимаем под словом «наука».
Теория, или гипотеза, это, в основе своей, совокупность напрямую ухваченных ментальных данных, использованных для того, чтобы непосредственно картографировать, объяснять или упорядочивать другие напрямую ухваченные данные. К примеру, приведем эмпирическую гипотезу: «Обратная сторона Луны сделана из зеленого сыра». Не обращая внимание на истинность или ложность данного утверждения, обратите внимание на то, что вы тем не менее напрямую понимаете смысл самого утверждения, ведь утверждение как таковое является ментальной единицей данных – прямым и непосредственным постижением интеллигибилии при помощи ока разума. Далее возникает вопрос, точно ли эта ментальная единица данных моделирует, или репрезентирует, физическую единицу данных о Луне? Для того чтобы понять это раз и навсегда, нам нужно послать человека (или приборы) на Луну и посмотреть: это позволит нам собрать прямую и непосредственную единицу физических данных, вследствие чего мы обнаружим, что промежуточное, или картографическое, утверждение ложно.
Итак, здесь я подчеркиваю очевидно банальный момент, что сама гипотеза есть напрямую ухватываемая единица ментальных данных, ведь без этого понимания положение самого разума – в руках эмпиристов – подвергается большой опасности. Ибо разум тогда начинает казаться «ничем иным, кроме» грубой, или отражающей физический мир, сущности, «ничем иным, кроме» как «сухой абстракцией», которая каким-то образом нереальна как «конкретная территория» старой-доброй сенсибилии. Такая позиция является результатом игнорирования факта, что сам разум – сфера интеллигибилии – является настолько же реальной территорией опыта, насколько и сенсибилия (или даже более реальной).
Даже Уильям Джеймс впал в ловушку этого пагубного редукционизма. «Есть два способа узнать нечто, – пишет он. – Узнавать нечто непосредственно, или интуитивно [данные], и узнавать нечто концептуально, или репрезентативно [последнее включает карту-теорию]. Хотя такие вещи, как белый лист бумаги перед вашими глазами, можно познать интуитивно [Джеймс не имеет в виду „духовно“, он имеет в виду „напрямую и непосредственно“], большинство вещей, которые мы знаем – например, обитающие в Индии тигры [то есть объекты за пределами нашего текущего чувственного сознавания] – известны лишь репрезентативно или символически».[69]
И, согласно Джеймсу, карта-символ, такая как образ или понятие «тигр», опосредует реального тигра (иначе говоря, указывает на него), но только лишь чувственное переживание реального тигра составляет прямое и непосредственное знание. Поразительно, но Джеймс упускает из виду тот факт, что символ как таковой, или слово-образ «тигр», сам по себе, напрямую и непосредственно переживается, или ухватывается, оком разума – точно так же, как физический тигр может быть напрямую ухвачен оком плоти. И, действительно, ментально-феноменологические науки (например, лингвистика) в качестве своей конкретной территории имеют естественное и интуитивное переживание и ухватывание самих ментальных символов и слов как таковых! Таким образом, ни в коем случае «реальная территория» не означает исключительно физическую сенсибилию: есть чувственная территория, ментальная территория и духовная территория, – все они являются реальными предметными областями, базирующимися на опыте. И никоим образом «карта» не становится неким унизительным эпитетом, низведенным до уровня «простой абстракции», ибо как таковая абстракция сама по себе является частью очень реальной территории – территории интеллигибилии.
Теория или гипотеза, тем самым, является непосредственно ухваченной единицей ментальных данных (или гештальтом данных), используемой для того, чтобы опосредованно картографировать, логически систематизировать или указывать на другие